ничего то, кроме моря, да света солнечного моря не видела. Как начала вам
рассказывать эту сказку - а она вся такая легкая, светом проникнутая - как
начала рассказывать, так все больше в меня этот подвал да заклятье зимы -
прокрадывалось. Вот рассказываю, рассказываю, а в конце уж чувствую - подвал
этот, этот воздух замкнутый, эти стены, свет ровный, не живой - все они
сказку темными словами преображают. Сначала ясные слова лились; потом - все
мрачнее, мрачнее. И в сказке то этой дальше говорится, как камень узнал от
орла, секрет морских волн, как поймать одну из них; и как полюбили они
друга, о счастье их... В сказке то этой совсем и нет мрачных слов - она, как
море! Но ушло, ушло - не могу... Что же за мрачные слова лезут, ах -
Катенька - как жажду вырваться, но не одна, но с тобою, с Петей!.. Но
подвал, узкие стены, гуденье, мертвый свет - они захлестывают сказку, но у
них, все-таки, все было прекрасно! И, Катенька - все будет очень хорошо,
потому что - мы любим друг друга! А там была еще одна песня, которую пел
восставший из камня юноша, когда впервые увидел возлюбленную волну. Я смогу
- я вспомню! Я в этом подвале, спою так же, как спела бы на берегу:
- Из веков темных,
Из океанов идущих лет,
И из глубин тоски бездонной -
Миг в коем вечный свет.
Моя любовь в прибое света,
Вдруг вышла, мир весь озарив,
И понять - сколько чувств не счесть,
И нежен, как твой перелив!
Мгновенье - вечность озаряет,
Отхлынули века тоски,
А впереди - зарей пылает,
В тепле твоей, любовь, руки!
Катя взяла за руку Машеньку. Измученные болезнью, но сияющие очи ее,
пылали слезами. Голосом, за спокойствием которого, словно в клетке билась
нежная страсть, спросила:
- И эта песнь была сложена где-то на самом краю земли? Где-то далече,
далече, где солнце восходит?.. Значит, и там люди чувствуют тоже... Да,
конечно же... Мир - этот прекрасный мир - не город созданный людьми, но мир
Творца. Он, ведь, создавался из любви... И, быть может, где-то в бездне
космоса, за миллиардом миров, существа совсем на нас не похожие, чувствуют
тоже, что и мы! И у них есть разлука и печаль. И они надеются на новую
встречу...
* * *
Ночь - огромная черная клеть наполненная воем ветра, вся пронзенная
стремительными снежинками, вся содрогающаяся от собственной неприкаянности,
омертвелая, но все же стремительно движущаяся в снежинках, в ветре, в самой
черноте рычащей. И где-то в этой огромной клети - маленькая, темная избушка,
в которой мертвое, бескровное тело, да еще одно тело наделенное пока духом,
но уже умирающее... Дима (хотя кто бы узнал в этом жутком скелете, покрытом
обгорелым рваньем, грязью да запекшейся кровью, прежнего Диму?) - он сидел,
поддерживая руками клонящийся в смерть, обтянутый кожей череп, и смотрел на
последнюю из только что написанных страниц. Буквы сливались в одну болотную
массу, в глазах все больше темнело, а он, едва ворочая темными от кровяной
корки губами, шептал: "Умирать... нет - я не хочу умирать... вот написал
прощание, но теперь жажду вырваться от смерти... ах, кабы были силы.. Прочь
же тьма... Что же ты окутываешь, пеленаешь меня, как маленького? Откуда ж
сил то мне взять?"
Тьма надвигалась, захлестывала сознание, и Дима понял, что сейчас умрет.
Ледяными щипцами пробежало понимание того, что впереди уж ничего не
будет, только холод, только мгла...
- Жить, жить, жить... - шептал он молитву, и тут увидел лежащий на краю
стола старый, желтый альбом.
Открыл его - фотографии. Сначала - старые, черно-белые; потом - цветные -
все мертвая семейная идиллия, светлые лица. Дима переворачивал листы,
издавал беспрерывный и жалобный стон: "Умираю, умираю - это, должно быть,
последнее, что я вижу".
И вот последняя страница: на ней - синее небо, под ним - весеннее поле,
на котором лежал еще снег, но кой-где земля уже обнажилась; виднеется в
отдалении избушка, ну а на переднем плане стоит на коленях в профиль к
фотографу девочка, которую видел он в снах, а теперь мертвая, ибо в той,
встреченной в снегах, остался только облик - да и тот с седыми волосами.
А на фотографии запечатлелось на века мгновенье: она склонилась над
подснежником, должно быть над первым в ту весну - хорошо видны маленькие
лепестки, тоненький стебелек, а девочка даже и не смеет дотронуться до
этого, первого пробившегося из смерти, да в жизнь. Боится хоть как, хоть
ненароком повредить этому чуду...
- Жить... жить... - заскрежетал зубами Дима.
Тут представились ему мертвые, заснеженные пространства в которых нет
любви, но только отчуждение, да холод, да боль...
- Как же темно перед глазами... все двоится, троится, распадается в
ничто... - тут он страстно захрипел. - Вырваться!..
На мгновенье фотография прояснилась, и он смог различить, что земля за
домом обрывается.
- Ага, значит - пропасть. Пропасть. Да уж лучше лететь вниз, звездою
падать в ад, чем сгнить здесь! Уж лучше разбиться о камни, чем врасти в этот
стол.
И он рывком поднялся, шатаясь, хватаясь за стены, выбрался из избушки.
Прошел сквозь визжащую снегом тьму несколько шагов, но вот споткнулся,
повалился в сугроб. Дальше он пробирался уже ползком и с закрытыми глазами:
в его воображении раскинулось летнее поле, а над ним: клубящиеся грозовые
тучи; вот совсем рядом - молния, раскат, столь же страстный и обреченный на
затухание, как и Димина жажда жить: "Увидеть! Господи, увидеть!!!.."
Еще рывок, еще один рывок вперед...
"Где-то рядом черная бездна. И я полечу, полечу в нее, не в силах взмыть
к свету, чрез эти холодные, снежные тучи! Крылья мои сгорели с забитой до
смерти старушкой, с теми, распухшими от многодневных побоев телами, с мясом
дохлой собаки... С кровью - да - признай это хоть перед смертью - с кровью,
которую обезумевшая девочка выкачала из вен своей мертвой матушки..."
Еще один рывок, и вот выпущенная вперед рука наткнулась на колющую
холодом, уходящую вниз каменную поверхность.
"А - ну вот и все - еще два-три рывка, и все то, чем я жил, все помыслы
мои, все мечты - все исчезнет без следа. Даже и тетрадь моя пропитается
кровью... Да там и так ничего, кроме крови нет..."
И вдруг, словно молния, изжигающей колонной ворвалась в Диму, и он
захрипел голосом демона в ночь:
- Смерть! Ты над всем, что тленно властвуешь. Но дух мой нетленен - нет и
нет! Я не умру вовек, слышишь ты - холодная мерзавка?! Сковать меня задумала
- нет, нет... - и он скрежетал зубами с такой силой, что два передних зуба
сломались, но он даже и не почувствовал этого.
- Я должен умереть?! А вот я кричу - нет! Кричу нет судьбе! Пока я жив -
я буду бороться! Я сейчас стихотворение придумаю! Да - вопреки всему - тьме,
холоду, снеговерти, тебе, смерть! Я сейчас тебя стихотворением скручу...
И он пронзительным, вьюжным, стальными иглами взрывающимся голосом
закричал:
- Я бог окутавший свое созданье,
Я сфера, за которой - пустота,
Но в центре сферы - дивное мечтанье,
Взращенная из сердца красота.
И обтекают мою душу смерти токи,
И холод лезвием по мне скребет,
Там, в смерти, движется без прока,
Там хаос, без мечты течет.
Но я храню, что в центре сферы,
То, что породилось из меня,
Люблю без счета и без меры
В себе весь космос и мгновенье вечности храня.
Смотрю на мир в себе взращенный,
И презираю боль извне,
Молюсь, как юноша влюбленный,
Тому, что создано во мне!
Дима засмеялся, и с приступом кашля из разодранного горла плеснулась
кровь.
- Так вот. - скрежетал он, оставляя за собой кровавую, тут же заносимую
снегом дорожку. - В одном мгновенье - вечность - да, я чувствую, что в одном
мгновенье - вечность. Так же и в теле - где-то в этом хрупком теле заключен
мир бесконечный, и тебе то его, смерть, не оплести....
Ветер взвыл пронзительно, и, как показалось Диме - с насмешкой. Тогда
поэт усмехнулся зло, с вызовом:
- Ну, мы еще посмотрим - кто кого!
Ухватившись двумя руками за край пропасти, он из последних сил
подтянулся. Теперь тело его лежало на снегу, а голова повисла над
непроглядной чернотою; там ветер выл, там двигалось что-то.
- Ну, вот сейчас, без лишних слов мы с тобой и схватимся.
Последний рывок. Он пролетел всего лишь метров пять, а потом повалился на
занесенный снегом уступ. По пологому склону покатился вниз - голова
кружилась, его вертело, кидало, переворачивало, несколько раз ударяло
камнями и, казалось, что это горы побивают его своей дланью.
Потом еще одно паденье - он все ждал окончанья, все надеялся на то, что
будет жить, что вновь его бросит на снег, покатит, а потом вынесет к добрым
людям, которые излечат его, помогут добраться до Сада, до Фонтана...
А он все падал. Он не чувствовал больше ни ветра, ни холода, он не видел
пространства вокруг, но, поводя руками, понял, что с какой-то ужасающей
замедленностью падает.
Так же неожиданно он понял, что это падение - действительно последнее;
что его уже не спасет ни снег, ни воды, ни травы - неожиданно он понял, что
не станет его тела...
Как же неподвижна и беззвучна эта чернота вокруг! Он еще раз поводил
руками и обнаружил под ними снег. Этот снежный пласт медленно приближался,
однако, ни коем образом этого приближенья нельзя было остановить, нельзя
было отдернуться в сторону...
Все ближе, ближе - вот он уже уткнулся в него лицом, а вытянутые вперед
руки уходили в глубину. Он весь уже в снегу, и все движется, все погружается
в его толщу. Сколько же можно? Остановись же...
Снег завораживающе медленно продавливался, от давления хрустело в голове,
но он был жив, хоть и слепой, хоть и сминаемый - он был еще жив.
Но вот рассекающая снег рука коснулась камня.
"Стой... хватит... жить... жить..." - жарким пульсом забилось в его
голове. Рука давила на камень - он двигался - хруст - он чувствовал, как
дробится кость, как потом, выплескивая кровяной поток, разрывает кожу.
Но он был в ясном сознании, он даже убрал вторую руку, но неукротимое
падение продолжалось.... Медленно камень коснулся его лица и тела - Дима
понял, что и лицо, и все тело его будут размолоты так же как и рука, что он
попросту лопнет кровяным шариком под снежной толщей...
"Ах, тетрадь... ее то жаль, все эти чувства, признания ей..."
Что-то отдернуло его в сторону, разрывая им снежную толщу, понесло
куда-то... Куда?
Дима уже не понимал ни где он, ни куда его тащит; он не ощущал времени,
не видел мира. Зато он знал, что вся вселенная - промерзшая насквозь
каменная толща, ну а он - в центре ее. Он - сфера жизни, и нет ничего за ее
пределами.
"Я бесконечными стихами буду взрастать из толщи камня. Я разорву его, ну
же - это начало моей вечности...
- Кто мы, о, наделенные сознаньем ?
Оно, ведь, ненадолго нам дано,
Мы, скрученные смехом и рыданьем,
Все ж ждет предначертание одно.
И так надолго краткое мгновенье,
Дано ходить нам, спорить и мечтать,
Неужто же не ждет в конце нас тленье,
Неужто можно нам об этом забывать?
И смерть, вдруг, заберет все то, что было,
Покажется все тленным и напрасным, и пустым, -
Все то, о чем душа грустила,
Быть может, станет близким и родным...
Стихотворенье возникло одним пылающим объемом, одним образом, одним
виденьем, как полотно живописца, на котором, вместо красок, были чувства.
А что то было за мгновенье? Ведь с того момента, как Дима погрузился в
снежный завал, и до того момента, когда он, под действием некой силы
вырвался - прошла едва ли десятая секунды...
Но он вылетел, он покатился в каком-то безудержном вихре, его
перекрученного, измятого, окровавленного, вынесло на заснеженную дорогу...
И тут, волей ли случая, или какой иной волей, стали приближаться два
круглых, излучающих две световые колонны глаза. Вот раздался рев двигателя -
вот приумолк, затарахтел над Димой.
Его перевернули, стали поднимать куда-то вверх. Дима зашептал:
- Люди добрые... кто бы вы ни были (он ничего не видел) - отвезите меня
подальше от войны... Я все равно там умру - и, если вы хотите моей смерти -
оставьте уж лучше здесь...
Когда он очнулся, то увидел склоненное над ним усталое лицо молодой
жительницы гор - у нее были густые черные грязные волосы, покрасневшие белки
глаз... еще что-то - Дима уж не мог разглядеть...
- Где мы... - спросил он, хоть и знал уже ответ по характерной встряске и
моторному урчанью.
- В машине.
- Куда едем?
- От войны...
- От войны! Господи, хорошо то как! - он сказал это слишком громко, и
потерял сознание...
* * *
Весна! Вот, наконец, и пришла ты!
Ты разлилась по полям, по лесам, в ручейках побежала, в птицах запела. В
один из чудно-ярких, звонкопевных ранне-майских дней, ев деревенской улочке
остановилась грузовая машина. Вылезшее из нее горское семейство, осыпало
воздух радостными словами:
- Ну, вот и приехали!.. Здесь они живут... Да уж - десять лет, как
обжились.
Тут из кузова выпрыгнул Дима. У него было бледное лицо, но глаза сияли,
он крикнул:
- Ну что, друзья, пришла пора прощаться?
- Да, да. Прости, но дальше не повезем.
- Отсюда до Москвы несколько недель пути, но то прекрасно! Я побегу, я
пролечу эти километры, я буду вдыхать запахи просыпающихся полей; слушать,
как раскатывается над полями первый гром! О, я буду жить с этой милой,
родной землею! Я буду стремиться...
Дима сбивался он избытка чувств; он, вдруг, стал целовать каждого из этих
спасших его людей. Он обнимал, он со слезами шептал слова благодарности...
Уж из многих деревенских домов вышли старушки, чтобы посмотреть, чтобы
посудачить потом о столь небывалом действе.
А Дима, плача, отбежал на несколько шагов, повернулся; глубоко и часто
дыша, заговорил громко, свободно:
- Как же весна грудь мне располняет! Я из смерти вырвался в жизнь!
Представьте - месяцы провел в душной темнице, но вот пробил дверь! Вышел на
цветущий луг!.. О, небо...
Он задыхался, грудь разрывалась от частого дыхания, а глаза, окутанные
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг