жаждал вырваться от них - но сил то не было! Я мог только смотреть и умирать
В этих глазах были бездны страданий, бездны какой-то не представимой
боли. Господи, да что же видела она в этом Аду?! Может ей, этой девочки,
довелось увидеть самое ядро боли, что-то такое, чего я и представить себе
боюсь.
Но на меня она смотрела так, словно бы меня и не было.
Она отошла было, но тут же и вернулась, и встала голыми коленями в снег
возле меня.
Из кармана она достала бутылку, приставила к моим губам - сделал глоток.
Теплое, вязкое раскатилось по горлу, разлилось в животе. Кровь. Не знаю чья
это была кровь... Прочь мысли! Не знаю... не знаю... не знаю...
Я выпил, наверное, половину бутылки, когда девочка отстранила ее, встала
и канула в черноте теперь уже насовсем.
Кровь прибавила мне сил. Я смог приподняться, вновь побрел.
Сотрясаясь от порывов ветра, я часто обо что-то спотыкался, падал...
Тьма наступила кромешная, потому я и заметил избушку, когда только
налетел на нее. Ведя рукой по стене, дошел до двери, которая оказалась
распахнутая настежь.
В избушке, где и сижу сейчас, пишу эти строки - спертый, болезненный
воздух. Здесь нет ни одного живого человека.
В одной комнате стояла на столе, догорала масляная лампа. С ее то светом
обнаружил я, лежащую на кровати мертвую женщину, со страшно впалым,
пожелтевшим лицом. И после смерти на лице ее осталась мука: судорожно сжатые
синие губы, лоб, щеки - все лицо исцарапанное, а ногти на руках обломанные -
видно в боли, в горячке пыталась она вырвать себе глаза...
Господи, почему же я пишу об этом с равнодушием? Почему же не
содрогаюсь?.. Не потому что огрубел настолько - просто эта боль выше
вздохов; да и времени, на эти чувствоизлияния нет.
На полу валялась разбитая рамка, а рядом - скомканная, надвое разорванная
фотография. Распрямил, разложил на столе: на фотографии молодая семья - муж
(не знаю, где он), жена (это ее изуродованное болезнью тело лежит в двух
шагах на кровати), мальчик (теперь я вспомнил - рядом с дверью споткнулся я
об лопату и об какой-то кулек - земля то твердая, не смогла ее разбить...) -
не смогла ее разбить девочка. Милая девочка обещавшаяся стать настоящей
красавицей - это она, мило улыбаясь, обнимает свою маму на фотографии - это
ее призрак встретил я в снегу...
Да - я обыскал здесь все - совершенно никакой еды. Зато отметил, что у
мертвой женщины перерезана вена на руке, будто вампир высосал из нее кровь.
Такие вот романтические стихи..."
* * *
Катю выписали из больницы в один из последних августовских дней.
О - как же давно ждала она этого дня! Как много раз, прохаживаясь по
дорожкам, пышного больничного парка, смотрела она на стену. А в глазах было
спокойствие - спокойное, похожее на речной поток стремление, выйти на
свободу.
Она бы давно бежала, если бы не родные, любимые ей люди - одно понимание
того, что таким побегом доставит им новые волнения, останавливало ее...
И вот этот день наступил! Дома устроили праздник, где во главе стола
сидела Катя, и все заботились о ней, дарили подарки, старались рассмешить.
И Катя благодарила, Катя улыбалась, но улыбалась из вежливости. Потом, по
просьбе гостей, села она за рояль, наполнила гостиную музыкальными волнами,
среди которых с особым чувством прозвучало "К Элизе"...
Взгляд ее очей часто затуманивался, и многие отметили, что прибывает она
в задумчивости, а самые проницательные сказали бы, что она - влюблена.
Да, Катя была влюблена. Влюблена в того, безымянного для нее юношу,
которого лишь мгновенье видела.
Девушка от природы спокойная - и любовь ее была спокойна. Без пламени,
без жара день ото дня, несла она в себе это чувство...
В дневнике ее были такие строки:
"...Пыталась отвести его из своего сердца. Нет - поняла, что, если
отведу, то буду не искренна со своей совестью. Если одно мгновенье вдохнуло
в меня любовь на столькие месяцы, то не это ли любовь, не это ли небесное
предначертанье? Ведь бывает так, что общаешься с хорошим человеком и день, и
месяц, и год, и ничего, кроме чувств дружеских к нему не испытываешь -
значит, с таким человеком и суждено остаться друзьями. А тут - от одного
только мгновенья - на целые месяцы, а в дальнейшем, может, и на годы так
ясно я Его помню. И он останется в моем сердце. Верю, что судьбе будет
угодно свести нас еще раз..."
И вот в последний день лета, Катя подошла к памятной скамейке, уселась
так же, как и тогда, смотрела на фонтан, и не заметила, как теплые слезы
покатились по щекам ее...
Лицо ее - по прежнему светлое, по прежнему теплое, нежное... Вот только
печаль разлилась в сферах очей ее, и, выплескиваясь оттуда покойными
осенними волнами, придавало и всему лику ее, вид возвышенный - подобный,
наполненный внутренними грезами, созерцанием небесного лик можно было
встретить разве что на иконах...
Да - еще остались несколько маленьких, искусно зашитых шрамов под правым
глазом. И ходила она заметно прихрамывая - ведь раздробленная некогда
коленная чашечка, хоть и срослась, никогда уже не станет прежней - и врачи
ей категорически запретили бегать.
Вот он - столь памятный тополиный дворик. За лето листва на этих древах
отяжелела, погустела и, кой-где, пробивалась уже солнце-златистыми или же
бардово-рассветными вкрапленьями. Собираясь в дорогу, кружили в синеватом,
спокойном небе дворовые птицы, а старушки, так же, как и за несколько до
того, сидели на своей лавочке под тополями, да кумекали, повторяя без конца
о последних происшествиях, показавшихся бы постороннему человеку ничтожными,
для них же - преисполненными особой значимости - ведь происшествия эти, так
или иначе, были связаны с их двором.
Катя поспешила пройти в подъезд, поднялась по лестнице - чердачный люк
оказался запертым цепью, но девушка была настроена самым решительным
образом. На одной из лестничных площадок нашла она железную скобу, вернулась
к люку - поддела скобу под цепь - дернула - цепь, выдрав часть прогнившего
люка, вылетела, змеей закачалась в воздухе.
Катя прошлась по чердаку: сухая трава на полу - ее, видно, ворошила
милиция, но она вновь улеглась спокойно и благоуханно. По прежнему ниспадали
колонны солнечного света, так же кружили в них пылинки. Также сидели,
грелись в траве голуби. При приближении Кати, они поворачивали к ней свои
головки, разглядывали эту девушку со спокойным лицом, негромко ворковали да
возвращались к своим голубиным думам.
- Петя. Машенька. - позвала Катя и, хоть голос ее был негромок, его можно
было бы услышать в любой части чердака.
Она звала их, хоть даже и не надеялась, что они выйдут. Звала, хоть и
готова уже была провести сколь понадобиться долгое время в их поисках -
обойти все чердаки, все подвалы в районе - часы и часы потратить на поиски в
трущобах, лишь бы только найти их.
Но они были на чердаке! Раздался звонкий смешок и вот уже бежит,
распахнувши свои объятия, смеется Машенька. Девочка больше прежнего
исхудала, платьице на ней совсем износилось - однако искусно было заштопано,
недаром Петя говорил про свою сестричку, что она, несмотря на возраст,
мастерски владеет иглою.
Девочка зазвенела смехом - Катя наклонилась к ней, и вот они обнялись.
Машенька счастливо заплакала:
- Катя. Катенька. Вернулась. А мы тебя так ждали!
Подошел Петя, он, видно, старался скрыть свои эмоции, однако, ему это
плохо удавалось. Он смущенно улыбался и, наконец, тоже подошел, встал на
колени, взял Катину руку и поцеловал ее. На глаза его выступили слезы, и он
негромко, но с чувством, молвил:
- Катя, нам известно все, что вы ради нас пережили. Как бы мы хотели
отблагодарить вас, да, ведь, нет такой благодарности! И слов таких нету!
Позвольте только еще раз руку вашу поцеловать. - и он взял Катину руку,
осторожно, как святыню поцеловал ее.
Девушка вздрогнула, когда несколько теплых слезинок прокатились по ее
пальцам. Она смутилась и почувствовала, что тоже плачет.
- Как же я рада, что вас нашла. Но, Петя, Машенька - ладно, не стоит
благодарностей, расскажите лучше, как вы все это время жили. Я то и не ждала
вас на этом чердаке найти...
Петя, с обожанием вглядываясь в лицо ее, вот, что поведал:
- В тот день, мы убежали далеко-далеко, на самые городские окраины. Там
провели мы несколько дней, ну а потом вернулись сюда. Знаете ли: на этих
городских окраинах, все так холодно, неприютно - везде там сталь и бетон. А
в этом старом доме, особенно на чердаке, живая душа, тепло есть. Вот мы и
вернулись. И с тех пор вот как живем: днем тут сидим, ну а ночью, в поздний
час, когда все уже спят мы потихонечку выходим... Тут после милиции, все
люки закрыты были, но мы один вскрыли...
- Теперь я еще один сорвала.
- Придется пристраивать цепь так, будто ее никто не трогал. Здесь жильцы
такие - увидят, что цепь сорвана - сразу донесут... Так вот, Катя - только
ночью мы выходим. Идем по подворотням, сторонясь больших улиц и даже
случайных прохожих. Доходим мы до свалок и ищем там еду. Большая часть еды -
непригодная, сгнившая, но, порой, находим и почти свежую, ей и питаемся...
Вы так испугались, Катя, побледнели, но знайте, что для нас такая еда вполне
пригодна... Другого нам не хватает. Вы ведь отдали тогда рюкзачок - а в нем
книги. Там и сказки были, и стихи, и даже два романа. Так знайте, что все
эти книги я прочитал - читал вслух, Маше. А сказки даже по несколько раз
были прочитаны. Катя, нам не хватает книжек. Я знаю, что есть очень-очень
много хороших книжек, к сожалению на свалке ничего, кроме старых журналов,
да газет не найдешь. Так вот - можно ли у вас попросить, чтобы вы принесли
еще книг.
Катя обняла одной рукой Петю, другой - плачущую, целующую ее в щеку
Машеньку и, сама плача, не сдерживая уж своих слез, говорила:
- Я не только книги вам принесу. Я и еду вам буду носить - забудьте
теперь об помойке! Слышите: даже и не вспоминайте больше про эту мерзость.
Теперь и отныне каждый день, я возьмусь за ваше воспитание...
Да - Катя сдержала свое обещание. Впрочем - разве ж кто сомневался?
На следующий день начались институтские занятия, однако, Катя почти
забросила учебу. И с утра не на лекции она спешила, но легкая и быстрая,
никем не замеченная, проходила в подъезд, поднималась на чердак, где ее уже
ждали Петя да Машенька.
Отныне не рванье, но вполне приличная, принесенная Катей из дома одежда
была на них. На Машеньке: темно-голубое, длинное платье, да еще белые
туфельки, которыми она очень гордилась. Для Пети же была темная рубашка,
темный свитер, темные брюки и темные ботинки (он как-то сказал Кате, что
любит одежду темных тонов).
Один за другим, день за днем, на чердак были принесены стулья, несколько
полочек для книг - сами книги, числом не менее ста; маленький раскладной
столик, а также каждый день прибывала в достаточном количестве еда.
Как то Петя спросил:
- А что, у тебя дома не замечают, как пропадают книги, стулья, еды в
холодильники становиться меньше?
На это Катя совершенно честно ответила (впрочем, неправду она никогда не
стала бы говорить - а просто бы промолчала):
- Стулья, раскладной столик - то из нашего сарайчика. Эта мебель все
равно стояла без дела. Книги же - то мои любимые детские сказки - они лежат
у меня в ящиках - туда никто и не заглядывает. Что же касается еды - то, в
последнее время мама заметила, что я много еды беру с собой в институт.
Хорошо еще, что она не спросит - ей бы я, даже ради вас, не смогла бы
сказать - ей бы я всю правду рассказала...
Катя учила этих детишек грамоте, ведь выяснилось, что ни Петя, ни
Машенька совсем не умеют писать. Учениками они оказались способными - да и
аудитория, что не говори - была хороша... Клекот голубей, спокойные,
медленно поглощающие друг друга минуты, уставший от жизни шелест лиственных
облаков - даже отдаленный, кажущийся ровным гул машин - все навевало мысли
на спокойный лад, на вдохновение, на учение.
Катя оказалась учительницей доброй и талантливой.
Преданные ей Петя и Машенька самозабвенно проделывали те задания, которые
она им оставляли; и, зная, что это ей принесет радость - просили еще,
дополнительных заданий.
Меньше чем через две недели, они уже писали под диктовку - хоть и с
большим количеством ошибок, но, все же, прогресс был налицо.
Еще через несколько дней научилась читать Машенька. По слогам, прочла она
"Русалку" Андерсена и, под конец расплакалась, уткнулась личиком в плечо
Кати, и все повторяла:
- Бедная, маленькая русалочка! Как же она любила принца, как же печальна
была ее безответная любовь... - но вот Машенька успокоилась, и с нежностью
заглядывая в Катины очи, молвила. - Но, ведь, русалочка только стало
облачком. Она, ведь, осталась жива, просто вознеслась к самым горам облакам.
Ах, как бы я сама хотел полетать среди тех гор! Катенька, сестричка вот я
вас люблю и я вас люблю, как сестру, и как маму. Но я еще совсем маленькая,
а когда я выросту то, ведь, ждет меня любовь такая, какая была у Русалочки к
принцу. Я даже и не знаю, и не чувствую еще, что это за любовь такая, но вы
мне расскажите. Вот скажите - есть ли такой человек, которого вы любите
также, как русалочка любила?
- Да - есть. - с печальным вздохом отвечала Катя.
- Как интересно! - глаза Машеньки аж засияли от любопытства. - А кто он,
расскажите.
- Я знаю только то, что нам предначертано встретиться... Но сегодня я
зову вас за город!
- За город. - удивился сидевший поблизости Петя. - Да что ж нам там
делать, за городом то?
- Сегодня - первый день октября, погода ясная, теплая. Поедемте за город,
там вас ждет новый урок.
И вот они идут по октябрьскому лесу. Небо над ясное, светло-голубое. Все
ветви иль золотистые, иль света зари - и кажется, что каждая ветвь - это
душа, в которой, вместе с каждым, пусть даже самым малым ветровым порывом,
пульсирует сердце.
А листопад! Кругом, куда ни кинь взгляд - везде, падают, переплетаясь
целуются, печально шуршат листья. И вся земля уже усеяна этим ярким ковром,
который так мягко и пышно сияет в солнечных водопадах. Вокруг все в этих
светло-печальных пушистых формах. Все в неспешном, древнем движении. И даже
голоса птиц, летящих где-то над лесом, кажутся частью листопада...
Вот журчит, плавно изгибаясь на обточенных камнях, лесной ручеек. Вода в
нем темная, холодная - но в воде этой сама жизнь - она сильна, упруга, и
тоже, по своему печально. Яркими корабликами, целой флотилией маленьких
человечков, плывут и плывут по темной воде листья.
Катя, Машенька и Петя уселись под древним, раскидистым кленом, спокойно
роняющим свои большие, красивые листья.
Машенька долго любовалась, потом молвила:
- Я никогда не бывала в музее, только фотографии в твоей книжке видела.
Но я знаю, что это: собрание чудес людьми созданных. И мне кажется теперь,
что я в музей попала. Только еще лучший, нежели тот, который на фотографиях!
Люди не создали бы такой красоты.
- Правильно. - кивнул Петя. - В каждом музее, какие-то свои чудеса
собраны - где картины, где всякие древности; есть еще залы, где играют
музыку - то тоже, как музеи - только для ушей. Но здесь же все вместе,
воедино собранно. Здесь и музыка сладостная - как же листья шелестят! Не
думал, что от одних звуков, так вся душа пеньем наполняться может. Здесь же,
и картины - ну может ли даже самый искусный художник вдохнуть в картину
такую жизнь! И здесь все древнее, древнее, как сама земля, и доброе к нам!
Просто чудо... каким кажется оторванным людской город от всей этой спокойной
красоты. Как здесь все непривычно сказочно и мило... А, может... Катя, как
ты думаешь - может ли здесь жить Баба-яга или леший, или Кот-Баюн, или -
русалка... Сам то я раньше считал, что сказки - это просто выдумка, а вот
сейчас задумался. В этом лесу то, наш город - этот... этот гудящий
конструктор - он мне кажется совсем нереальным, просто дурным призраком,
среди этих лесов возросшим. Даже и возвращаться туда не хочется - здесь то
все так добро... Мне бы нарисовать все это. Я, ведь, всегда стремился к
рисованию. И в том детском доме - и там я, когда мог, рисовал - жалко что
тех рисунков не осталось... Хотя - нет. Все они были мрачными. А я теперь
хочу рисовать все в жизни, все такое, какое оно есть - хорошее. Катя, нет ли
у тебя карандаша и тетради?
Катя улыбнулась и достала из своей сумочки не только лист, но и подставку
для него, но и целый набор цветных карандашей.
- Вот - это тебе. Мне Машенька как-то говорила, что ты рисуешь. Вот и
подготовила на сегодняшний день.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг