кожа, обтягивала лицо и, казалось, что морщины уходят в самые ее кости.
Волосы - белые, мокрые - ветер их трепал, как обессилевшие крылья. А нос ее!
Одинокий утес - выступающий из бездны боли! И на этом вытянутом, страшном
лице - глаза - два огромных черных зрачка, в которых столько боли, что и
нельзя в них смотреть без слез, да без чувства, как сердце огненными тисками
зажимается. Несмотря на холод - вся одежда ее была - старое, заштопанное,
черное платье. Ну а в руках, похожих на истерзанные угловатые ветви - ружье
- дуло мне прямо в лицо направлено.
- Рус... - прошипела она с ненавистью.
И я взмолился!
- Почему же и вы меня ненавидите? - хрипел я. - Почему, почему... Да
сколько же эта ненависть продолжаться то может...
- Рус. - повторила она, разглядывая мое лицо - и в ее голосе не было
прежней ненависти.
Потом она молвила еще несколько печальных слов на своем языке,
перебросила ружье через плечо, схватила меня за руки...
Дальнейшего я не помню, но, когда очнулся, меня поджидала меня новая
боль.
Вот описание того места: низкий, из составленный из темных бревен
потолок. На бревнах повисли мутные капли, видна была плесень. Тусклый,
мерцающий огонек высвечивал сцепления балок, а когда повернул голову то
увидел земляные, теряющиеся во мраке стены - так я понял, что нахожусь в
подвале. Подвал загроможден был какой-то рухлядь: старые, источающие пыль
шкафы, сломанные стулья, и даже рояль. Пахло травами, какими-то горскими
настойками, мазями, а еще - кровью.
Когда я попробовал пошевелиться, то понял, что привязан к какому-то
лежаку; поднес руки к лицу и вот тут ужас на меня нашел.
Представьте - я лишился правой кисти! Ее просто не было - там, где должны
были бы шевелиться пальцы - воздух! Сейчас то, кой-как приспособившись,
вывожу каракули левой рукой, тогда же мне не по себе стало. В воспаленном,
так долго в боли прибывавшем, так много зверств вобравшим мозгу, тут же
стали набухать болезненные образы.
Вспомнился так похожий на лик ведьмы - лик старухи. Это она, мстя, за
убитого сына, мужа, еще кого-нибудь - она притащила меня в свой дом, в
подвал, привязала и начала свою месть: отрезать по очереди мои органы,
подвергать меня пыткам - так я действительно решил, прибывая там в
одиночестве.
- Лучше бы уж я замер в лесу. - так шептал, разглядывая укороченную руку.
От локтя и до среза она плотно замотана была бинтами, а на месте среза,
чувствовалась еще и некая прослойка. Боли не было - разве, что легкое
покалывание. Зато тело было расслабленным и, несмотря на ужас, все
заваливалось в сон.
- По частям задумала распилить... Но за что?.. Вот, попал в избушку к
Бабе-Яге...
Прерывистый сток болезненных мыслей, был прерван одним словом - одним
словом, которое объяснило все:
- Гангрена.
Старуха, подошла незаметно и теперь, страшная, с темным, вытянутым лицом
стояла возле меня, казалось, что это сама смерть.
И она заговорила на ломанном русском - вот, что я мог понять, из тех
пронзительных, тоскливых созвучий:
- Ты весь обмерз, а руки твои особенно. Я старалась излечить их - левую
спасла, но на правой начала гнить кисть - если бы я не отсекла - сгнила бы и
вся рука, а потом и все тело. Твое тело смазано целебной мазью, во всей
округе только я одна еще помню, как готовить ее - она все время греет твое
тело, изгоняет из плоти болезнь. Хоть и без кисти, но ты останешься в живых.
Ты очень метался, а раз, в бреду, ничего не видя, вскочил на ноги - насилу
тебя удержала. Пришлось тебя привязать. Но, теперь твое здоровье в не
опасности, можно тебя освободить.
Она достала нож и в несколько мгновений перерезала мои путы.
- Спасибо вам.
- Я хотела тебя убить.
- Но не убили.
- Когда ты заплакал, я вспомнила, что ты тоже чей-то сын. Что смертью
твоей я причиню боль твоей матери. Эта боль, которую знает только мать
потерявшая сына. Ее не опишешь - с ней нет сравнений!
- А знаете - у меня нет ни матери, ни отца - они погибли.
- Так есть бабушка и дедушка.
- Нет - бабушки уже нет - я это давно почувствовал. Дед тоже умер - давно
уже умер.
- Ты говоришь только правду.
- Ложь - боль. Боль и ложь - они кругом - от этого тошнит. Я не могу
лгать - меня всего выкручивает от всего того, что не Любовь.
Старуха вздохнула, провела мне жаркой морщинистой ладонью по лбу и
спросила:
- Ну а любимая то есть?
- Да... - тут я вспомнил Вас и на сердце мне сразу полегчало.
- Ну вот, видишь. Если ты кого то любишь, значит - жизнь для тебя
прекрасна.
Тут она отошла на несколько минут, но потом вернулась, неся в руках
семейный альбом. Она пододвинула к моей кровати старое, кресло и, взглянув
на меня, с болью выдавила:
- Да, в этом доме отныне все такое старое, все скрипучее, тоскливое; все,
как этот мокрый снег, который все валит и валит там, за окном, без конца.
И она раскрыла предо мной альбом. Да - я не ошибся - в юности она была
прекрасной и легкой, гибкой, словно горная козочка, черноволосой девушкой.
- Вот это - ныне мертвый муж мой. А вот это - сын... - и тут
безжалостным, похожим на лезвие голосом добавила. - Мы жили с ним и были
счастливы. Потом пришли вы - захватчики и убили его. - она перелистнула еще
несколько страниц, указала на молодого, стройного юношу, с мужественными и
ясными чертами лица - в лице том увидел я некий до времени сокрытый талант,
он стоял, в волнении улыбаясь фотографу, улыбаясь какому-то неясному
внутреннему предчувствию. - А это мой внук. Пока не погиб его отец, я еще
удерживала дома, но, когда наши принесли тело - он ушел вместе с
партизанами. Жену покойного я, хоть сердце того и не хотело, - уговорила
уйти в наши горные укрытия - она, ведь, еще молода, красива... Внука тоже
убили - позавчера - как раз, когда ты пришел. А я взглянула в твое лицо -
поняла, вы бы друзьями могли быть.
И тут эта старая женщина зарыдала, и так горьки, и такой безысходной и
беспрерывной тоской наполнены были эти слезы, что, казалось, внутри ее -
только черная, разжигающая плоть горечь - только эта горечь и ничего боле...
Было жаль ее и так хотелось сделать что-нибудь, сделать так, чтобы не было
этой боли. Этой беспричинной, гнетущей меня тяжести...
Но тут, на дворе залаял пес, а вскоре там - наверху в дверь застучали -
это были три размеренных удара.
Старушка закрыла альбом, поднялась и, вытирая свои пронзительные слезы,
сказала:
- Это наши. Из того отряда, где сын, а потом внук воевали. Приходят,
приносят мне всякой снеди... Ты лежи тут тихо - не звука - понял? Тебя
найдут - меня слушать не станут. У них то... у нас то всех - особый на вас
зуб. Им то не понять, что мать чувствует.
И она оставила меня, поднялась по лесенке - заскрипела дверь и вот уже
над моей головой шумно заходили, затопали. В наполненный темной скорбью дом,
ворвался вихрь, боевых, напряженных, басистых голосов. Слова сыпались, как
снежинки, что-то спрашивали - старуха глухо отвечала - потом долго говорил
кто-то, видно командир - торжественным и сочувственным голосом - старуха
прервала его на полуслове - сказав, видно, что-нибудь вроде: "К чему эти
пустые слова? Они только принижают глубину чувств!"
Тогда командир прокашлялся и произнес что-то так, будто отдавал
приказание. Старуха возразила. Командир повторил, а старуха вздохнула,
сказала, наверное: "Что ж спрашиваете, коли все равно, ко мне не
прислушиваясь, исполните то, что задумали."
И пол задрожал от тяжести которую по нему тащили. Я видел, как по
лестнице в подвал спускались - видел ноги. Старуха отозвала их в другою
часть подвала...
Через полчаса все уже было кончено. Дом вновь погрузился в черную,
отчаянную боль, вновь стал молчаливым, неприютным, холодном. И вновь предо
мною сидела старуха, да шипела своим страдающим голосом:
- Пришли. Говорили про мужество сыночка моего, да внучка. - она
всхлипнула и, знаете дева - в самом воздухе до того напряжены были нервы,
что такой вот всхлип всего передергивал - от него в жар бросало. - ...Они. -
по ее въевшимся в самые кости морщинам катились слезы. -...Да что мне до их
хваленого мужества и памяти! Хоть на мгновенье бы заглянули они в мою память
- вот тогда и не осталось ничего от их мужества! Вот тогда бы и завыли, и
закатались бы они от боли то!...
Тут ей, с немалым трудом удалось сдержать слезы, она проницательно
взглянула на меня, сказала:
- А тебе, юноша, так хочется вырваться отсюда. Не слушать, не видеть
всего это.
- Да нет - что вы.
- Не к чему эти неискренние, вежливые возраженья. Я же вижу - ты, как
орел попавший в темницу. Помните, как у Пушкина: "Сижу за решеткой..."? Вот
вы и есть такой орел. Вам бы, знаете, летать по синему небу - свободным.
Летать среди облаков освещенных солнцем, да вдыхать ветры - вольные свежие.
А вы, волей рока, в это душной конуре... Вы же рвались еще в бреду - и
сейчас, в душе к ней же устремляетесь. О, как я вас понимаю! И вы счастливы
- не смотрите, что у вас нет теперь кисти - у такого юноши все еще впереди.
А вот я черна - сгорели мои крылья... Нет - не хочу вам больше говорить
этого. Вытерпите еще дней пять. Я буду приносить вам целебное варево. Потом,
если буду в силах, покажу вам дорогу - есть тут одна безопасная тропинка по
оврагам.
- Спасибо вам. - от всего сердца говорил я.
Когда старуха уже поднималась по лестнице, я окрикнул ее:
- А что они в мешках притащили?
- От ваших убитых оружие. Я то не хотела оставлять, но командир настаивал
- говорил - не пропадать же таким трофеям. Они и так все автоматами да
ружьями обвешанные, а тут еще эти мешки. Говорил, что их выслеживают, где-то
на хвосте висят. Здорово они вашим то, в отместку насолили.
- А наши то злые. - молвил я, и вспомнил, разбухшее от побоев,
кровоточащее лицо, и череп мягко-упругий, словно футбольный мяч.
- Потому и не хотела оставлять. Лучше бы бросили - мало его - оружия то,
что ли? Нагрянут, обыск учинят... Не за себя боюсь - за тебя. Ты, ведь,
бежишь от них. Ты, ведь, вырваться жаждешь.
Она поднялась наверх, потом - принесла мне похлебку, и, наконец, оставила
на ночь одного.
Где-то наверху, за стенами гудел ветер, слышался гул падающих снежинок; и
все казалось что там, во тьме, подкрадывается безликое и бесформенное,
жаждущее поглотить нас зло.
И посреди ночи завыла волчица. Вой был дрожащим, тоскливым -
поднимающимся до недоступных человеческому сознанию, страдальческих нот. Но
вот я понял, что вой - это растянутые имена - это все-таки человек -
приютившая меня старуха выла в ночи.
Ну а на следующий день нагрянули "наши".
Старуха, как раз была в подвале, кормила с ложки своей горьковатой,
горячей, но исцеляющей тело похлебкой.
- Ничего - скоро ты научишься левой рукой управлять также, как раньше -
правой. - сказала она, да тут повела рассказ, про дни юности своей, когда
жила она еще в горном ауле.
Как похитил ее юноша, как прятались они в пещере от гнева родных ее, как
потом юноша погиб, как Мцыри, сражаясь с горным барсом, а она думала, что
вовек не сможет полюбить другого, что жизнь кончена...
Рассказать до конца она не успела - во дворе зло залаял пес - автоматная
очередь, и сразу в след за тем, в дверь забарабанили так, что по дому
прокатилась дрожь.
Старуха встрепенулась, отставила похлебку, голосом в котором прорезал
прежняя ненависть, прошипела:
- Это ваши.
А со двора уже кричали:
- Открыть! Открыть, или дверь выламываем!
Старуха, закричала:
- Ох, стара я стара! Дайте только с кровати подняться, да до двери
доплестись!
- Нам что - мерзнуть тут что ли?! А ну... - на дверь посыпались яростные
удары.
- Будут обыскивать... - говорила она. - Слезай-ка с кровати.
Я поднялся - ноги были довольно слабыми, голова кружилась, но, для
человека, лишившегося два дня назад кисти руки - я чувствовал себя довольно
хорошо.
- Подсоби-ка! - она ухватилась за старый рояль, я подбежал к ней -
ухватил левой рукой и, вместе, нам удалось перевернуть его - он встал,
облокотившей верхней своей частью о земляную стену, и в образовавшийся проем
я, по указанию старухи и пролез. На рояль она еще накидала стульев, ящиков,
разного старого барахла и, таким образом, эта часть подвала оказалась
большой свалкой.
Я замер, выжидая. Она поспешила подняться под лестнице.
И вот, где-то над моей головою скрипят половицы и раздается резкий,
усталый голос:
- Ну что старуха? Мы тебя уже предупреждали. Мало того, что двоих
бандитов воспитала... У твоего дома вчера видели отряд вооруженных
преступников. Они вошли сюда с мешками, и вышли уже без. Так это?
Тут старуха, не смотря на то, что внутри ее все полыхало, заговорила
спокойно:
- Да, ко мне приходили. Принесли поесть-попить и ушли. Это для вас я
воспитала бандитов, а для родины своей - героев. И люди не забудут меня.
Так говорила она не потому, что боялась, что найдут оружие - с некоторых
пор она ненавидела любое оружие; не боялась она и того, что ее могут убить
эти, озлобившиеся от войны люди - жизнь для нее была мученьем, и ей она
больше не дорожила.
Она за меня волновалась, о Дева! Во мне она видела своего погибшего
внука. За меня одного, за то, что могут найти меня, она волновалась.
- Начинайте обыск! - рявкнул тот же голос. - В подвале все переверните!
Множество ног тут же заполнили мрачный дом; забегали, закричали; по полу
загрохотало - все там переворачивали вверх дном, с усердием и отвращением
искали оружие.
Вот и в подвал спустились - кто-то закричал:
- Да у Карги здесь целая темница! Ишь разрыла, старая ведьма!
А сверху слышался нервный голос:
- Сознавайся лучше сама! Где спрятала?! Потом легче будет! Не хочешь?!
Ну, пеняй на себя...
Оружие вскоре нашли, поволокли по ступеням эти тяжелые мешки, и вот уже
надрывается с отвращением ко всему "наш" командир:
- Это же наших! Ребята, вы посмотрите - на прикладе еще кровь осталась!
- Вздернуть ведьму! - закричал какой-то простой парнишка.
- Вздернем. Вздернем. - успокоил его командир. - Но сначала она расскажет
нам, где искать бандитский отряд. Расскажет про связных, расскажет все-все,
что знает. Расскажет и про другие секреты этого дома! Ты ведь здесь прячешь
еще что-то или кого-то?! Отвечай!
Старушка твердым голосом так ему ответила:
- Давай же - казни, вешай меня. Раз совести совсем нет - да я и не
страшусь смерти. Вы у меня взяли уже все, что могли взять - больше ничего не
возьмете и слова больше не услышите.
- А смотрите, как залепетала! - со злостью прокричал командир - тут звук
удара и что-то упало на пол.
- Поднять ее! - в голосе ужас перед чем-то неотвратимым, довлеющим над
говорящим.
Тут я понял, что ударили старуху, и на пол упала она.
- Что ее жалеть?! - взвился несчастный, опустошенный, но старающийся
показаться отчаянным, мужественным голос. - Она сообщница гадов! Старая -
ха! Да эта старая каждому из нас в спину нож готова всадить!... Что жалеть
то эту падлу?! Они наших-то поди не жалеют! - последние слова он выдохнул
захлебываясь, залпом.
И вновь командир:
- Последний раз спрашиваю, ведьма! Видишь - ребята на взводе! За гадами в
этой вашей грязи бегаем! А они нас косят одного за другим! Поняла, стерва?!
Рассказывай и отделаешься быстрой смертью.
Она молчала, а потом посыпались удары, и болезненные выкрики:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг