Дмитрий Щербинин
КОВЕР
Сайт: http://nazgul.tsx.org
e-mail: dmnazgul@usa.net
Посвящаю Лене Г...
Октябрьский вечер. Небо весь день было завешено пеленой тяжелых,
провисающих туч, и, казалось, что начнется снегопад - первый снегопад в этом
году. Однако, снегопад все не начинался, и только ветер завывал тяжело и
низко, словно бы вещал о надвигающейся долгой-долгой зиме.
Лишь кое-где на ветвях еще сохранились вкрапления желтых и бурых листьев,
большая же их часть уже лежала отсыревшим, темным ковром на земле. Впрочем,
и те листья, которые еще оставались зацепленными за свои весенние и летние
обители в наступивших сумерках настолько выцвели, что тоже казались уже
умершими, потемневшими. Между ветвей развесился холодный темно-серый туман,
и от него на расстоянии двадцати шагов все предметы казались размытыми, так
что и не понять было - дерево это стоит, или же какое-то чудище; на
расстоянии же тридцати шагов уже решительно ничего нельзя было разобрать -
там, в таинственном полумраке все чудилось некое движение.
Да - там было таинственно, там было печально, но, все-таки, вся аура
чудесности нарушалась от того, что это не был некий отдаленный от всякого
людского жилья лес, но всего лишь городской парк, который обступали со всех
сторон, теснили стены домов. И из-за стен тумана доносилось гуденье машин -
хоть и отдаленное, но ни на мгновенье не умолкающее, все время настойчиво
шепчущее: "Осень то осень, палые листья, туман, а тут поблизости я,
цивилизация, вот я шумлю своими машинами, спешу, суечусь, говорю, покупаю,
продаю, смотрю телевизоры - не забывай про меня..."
И здесь, из этих стен тумана вытягивалась асфальтовая дорожка - асфальт
был мокрым, черным, кое-где в выемках темнели небольшие лужицы, дно которых
было устало черными, мертвыми листьями; были в асфальте и трещины, из них
пробивалась пожухшая, мертвая трава.
Сначала в тумане почудилось некое движение, вот уже и некая размытая
фигура проступила, и лишь затем смогли продраться в этом тяжелом воздухе
шаги. Человека который шел звали Миша, и было ему чуть больше двадцати - от
рождения он был мечтательным и любил уединение. Слышал, что в древней Греции
изгнание из общества считалось самым страшным наказанием - никак не мог
понять психологию древних, ему казалось, что уединение, отрешенность от всей
этой суеты, есть величайшее благо - такое благо, которое ни за какие деньги
не купишь. Вот и сейчас, как и каждый вечер, после работы он не спеша
прогуливался по парку, и рад был тому, что за все время прогулки (а она
продолжалась по меньшей мере уже час), ему так никто и не попался навстречу.
Теперь он остановился, медленно оглядывая темные стены тумана - природа была
погружена в глубокую скорбь; вот-вот казалось заплачет, и он чувствовал
тоже, но и знал, что это хорошее, искреннее, поэтичное чувствие. Если, когда
он вынужден был идти по городу или же ехать в общественном транспорте шум
машин не раздражал его - по крайней мере, оставался чем-то незаметным, то,
как только он входил в лес, то этот уже удаленный рокот раздражал его,
хотелось чтобы никаких-никаких звуков цивилизации не доносилось; иногда он
уходил в дальние леса, но сейчас отдавал себе отчет, что если уйдет сейчас
туда, то вернется лишь поздней ночью, где-то перед самым рассветом, и
попросту не сможет подняться потом, пойти на работу - он вообще как человек
мечтательный, очень любил поспать. Теперь же он стоял без всякого движенья,
задумчивый, печальный, погруженный в себя, и, казалось, что в любое
мгновение по щекам его могут покатится слезы. Он уже не замечал шума машин -
природа навеяло на него темное спокойствие...
И так бы стоял Михаил до тех пор, пока темно-серый туман не сгустился бы
в непроницаемо черный - тогда, при наступлении ночи, он развернулся бы и
пошел бы назад в город, к себе домой. Так было много раз до этого, но теперь
все вышло совсем по иному.
Он увидел как стены тумана распахнулись, и стремительно метнулась на него
некая массивная, темная тень. Первой мыслью было, что это мотоциклист -
довольно странно, если учесть, что не было неизменного в таких случая
оглушительного моторного треска - однако, это было первое, что породил его
мозг - он бросился в сторону. Стремителен был его бросок, но, все-таки он не
избежал столкновения. Удар пришелся в левое плечо и был настолько силен, что
Михаил отлетел на несколько шагов, повалился. Он повалился лицом на темный
ковер палых листьев и их холодное прикосновение подействовало как ушат
родниковой воды - он тут же вскочил на ноги, оглянулся...
И тут, не смотря на то, что был человеком сдержанным, не смог сдержать
крика ужаса! Он даже и не помнил, когда в последний раз кричал так, но,
должно быть, в самом раннем детстве это было.
Дело в том, что перед ним стояла ведьма. Да - он сразу понял, что это
именно ведьма, или Баба-яга, если хотите. Это существо не было человеком -
нет-нет, никогда не доводилось видеть ему ничего подобного (разве что в
детских снах, но он же просыпался тогда с плачем, звал маму или бабушку). А
теперь это создание не имеющее ничего общего к привычной ему жизни стояло в
двух шагах от него. Ведьма, не смотря на то, что спина ее была изогнута
огромным горбом-наростом была высока - даже несколько выше Михаила; на ней
было некое темное само движущееся, словно бы живое одеяние, и, хотя Миша
смотрел все в основном на лицо, но ему казалась, что вся фигура очень
массивная, нависающая над ним как нога над муравьем. Лицо же, точнее -
жуткая морда и заставила его вскрикнуть. Там был громадный, загибающийся
книзу нос, там была необычайно шероховатая, похожая на кору древнего,
изгнившего дерева кожа - кожа, словно трещинами в черную бездну рассеченная
морщинами; был рот, который, если бы распахнулся, мог бы разом оторвать ему
голову - оттуда, из под жирных, темных губ, вырывались здоровенные,
темно-желтые, прорезанные еще некими ядовито-голубыми жилами клыки. Но самым
жутком в ней были глаза - они были необычайно велики, они выступали из орбит
двумя громадными, темными вздутиями, и там не было белком - только чернота,
совершенно непроницаемая, можно было бы сказать, что воронья чернота, но там
было некое движенье, некие кошмарные образы продвигались в этих черных
глазищах.
После крика, Михаил уже не мог пошевелиться - стоял он, дрожал, и не мог
даже слова вымолвить - оцепенело ждал, что же дальше будет, когда же этот
кошмар невыносимый прекратится. И еще он был уверен, что стоит ему
пошевелится, как ведьма тут же бросится на него. Неожиданно он почувствовал,
что на плечо ему надавило что-то тяжеленное, леденящее - потоки холода
словно иглы пронзили и тело и голову, сердце защемили - было больно, и он не
мог справится с дрожью, дрожал все сильнее и сильнее, зубами отбивал
чечетку. Это ведьма положила ему свою костяную руку на плечо.
И тут она повела своим громадным носищем, окончания которого Михаил даже
и не видел. Носище передернулся, расширился до каких-то невероятных
размеров, а звук был такой, будто стремительно сдувается воздушный шар -
того и гляди лопнет - Михаил же почувствовал, как его в буквальном смысле в
этот невероятный носище затягивает. Но хоть этого не произошло. Зато
раздался скрежещущий, и басистый и невероятно пронзительный голос - голос
некой стихии, но не человека:
- У-у-уф, у-у-уф - русским духом пахнет. Попался ты мне на пути, помешал
и за это поплатишься...
Михаил был в таком ужасе, что по прежнему не смел вымолвить хоть одно
слово, и все стоял не в силах пошевелиться, сильная дрожь сотрясала его тело
- дрожь от холода, но больше от страха. А ведьма продолжала:
- ...Могла бы сердце из тебя вырвать, и еще живое, трепещущие
поглотить...
Тут Михаил почувствовал как ледяные, словно сталь крепкие когти раздирают
его грудь и вырывают оттуда сердце - он весь стал смертельно бледным, и из
глубин его поднялся мучительный стон. Но это было только воображение, на
самом то деле ведьма по прежнему только сжимало его плечо. Она продолжала:
- ...Но нет-нет, я уже достаточно сыта, а вот мой пес, мой яростный
Брунир, он давно не ел ничего кроме ошметков с моих трапез. Так достанешься
же ему ты. Да. Я бы посмотрела, как он разделывается с тобой - это воистину
потешное зрелище! Ведь ты еще будешь пытаться убежать от него... Глупец!..
Ни твоими человечьими ножками бегать от Брунира, а тем более - от меня. Я
полечу дальше, по своим делам, ну а ты останешься, и вскоре узнаешь его
клыки - они разорвут твою плоть; не останется ничего - Брунир действительно
голоден. Он всегда следует за мною, и скоро будет здесь...
После этих слов ведьма отпустила Михаила, и повернулась, шагнула к метле.
Михаил пребывал в таком состоянии, что не заметил и того как уселась на
метлу, и как улетела дальше - тем более, не смог он разглядеть метлы. Все
это произошло настолько стремительно - вот стены тумана сомкнулись за нею,
и... все - наступила звенящая тишина - Михаил чувствовал, как часто-часто
стучат его сердце, как отбивают чечетку зубы. Затем почувствовал сильную
слабость, и буквально повалился на темный ковер палых листьев. Хотя он и не
закрывал глаз, на некоторое время произошло с ним то, что можно было бы
назвать потерей сознания - он потерял чувство времени, он перестал понимать
то что видит. Однако, судя по тому, что когда это состояние прошло, туман
еще был темно-серым, а не черным - продолжалось оно совсем недолго.
Он очнулся и прежде всего, чтобы успокоить себя проговорил: "Вот, надо же
- привиделось такое; да еще так отчетливо, будто наяву - расскажи кому, так
ведь не поверят" - но проговорил он это однако не вслух, а про себя, так как
очень боялся подавать голос, пусть даже и шепотом. Он еще пытался убедить
себя, что ничего этого не было, как услышал некие звуки - едва-едва слышные,
очень отдаленные, и скорее даже и не услышал, а почувствовал их. Чуть
приподнял голову, и тогда звуки эти пропали, чуть опустил - снова появились.
Тогда по наитию припал он ухом к земле, к этому холодному ковру из палых
листьев. И тогда услышал отчетливо - сердце едва не разорвалось в груди, он
едва смог сдержать вопль ужаса. Это был топот - еще очень-очень отдаленный,
настолько отдаленным, что, казалось, с другого края земли он доносится. И
все же Михаил сразу понял, почувствовал, что тот некто несется с необычайной
скоростью, что даже если он и на другом конце земли, то все равно скоро
окажется здесь, перед ним.
И тут словно раскаленными зубьями в голову впились такой не похожий на
человеческий голос ведьмы. Одно только слово: "Брунир!" - и представилась
некая черная клыкастая стихия - стихия, против которой не защитят никакие
запоры, никакие стены - стихия которой дана воля поглотить его, Михаила. И
тогда он вскочил на ноги - хотел было бежать, но оказался еще слишком слаб -
болью резануло отбитое при столкновении с метлой плечо, закружилась голова,
подогнулись ноги. И он, пытаясь совладать со слабостью, схватился за голову,
простоял так некоторое время, прислушиваясь. Он ведь совсем сбился,
потерялся, и не знал в какую сторону бежать. Боялся ошибиться - и сейчас,
впервые понимал древних греков - жаждал оказаться в человеческом обществе, а
не наедине с враждебной стихией. Но теперь он не мог расслышать гула машин -
вообще ничего кроме звенящих, стремительных ударов сердца в голове он не мог
расслышать...
И тогда что-то страшно, протяжно загудело над его головою, и разом стало
гораздо более темно, теперь уже и в нескольких шагах разглядеть что-либо
представлялось почти невозможным. Черные силуэты деревьев (или чудищ?) -
возвышались со всех сторон, покачивались, шевелились, словно бы грозились
бросится на него. И не смотря на то, что было весьма холодно, Михаил
почувствовал, как капли пота стекают по его лицу - он то подумал, что Брунир
уже достиг этого места, что это от его пришествия все так потемнело. И
только по скрежету стволов, только по завываниям обнаженных крон, понял он,
что это налетел ветер.
Он решился, поднял голову - едва-едва виднелись силуэты опустошенных
крон, а выше стремительно проплывала густая непроницаемо темная пелена...
Хотя - нет - все-таки были в это пелене некие разрывы - и там прорезались
кровавые точки. Звезды не могли иметь такой цвет, и Михаилу подумалось, что
это чьи-то глаза наблюдают за ним из той леденящей тучевой толщи. Он
вздрогнул, опустил голову, и тут же пал на колени, припал ухом к земле -
теперь топот доносился гораздо более отчетливо.
Кровь прилила к голове, сердце забилось совсем уж отчаянно, стремительно
- того и гляди из груди вырвется - он метнул взгляд в одну сторону в другую,
пытался разглядеть хоть какой-то отблеск цивилизации, но ничего не было. Он
бы бросился, куда глаза глядят, и бежал бы из всех сил до тех пор, пока бы
не настиг его Брунир, однако тут разлилось зеленоватое свечение. Подобное
свечение можно увидеть в летнюю пору в лиственном лесу, где кусты и деревья
стоят близко-близко друг к другу, вздымаются ввысь живыми ярусами,
переплетаются частыми ветвями - сверху на них светит могучее Солнце, и лучи
его пройдя через многие слои листьев принимают как раз этот живой, зеленый
оттенок. Только теперь, в эту холодную осеннюю пору, в этом темном и все
больше чернеющем лесу, эта собранная в одном месте, теплая, живая колонна,
манила к себе как величайшее чудо; и, право, хотелось перед этой красой
пасть на колени и взмолиться, чтобы защитила она от всяких напастей.
Да - это тоже было необычайно для Михаила. Но также как и ведьма была
самым уродливым, жутким что ему когда-либо доводилось видеть, так и это было
самым прекрасным. И он устремился к этому свету - нырнул в это сияние, и она
действительно оказалось летним, очень теплым, солнечным, благоуханным,
свежим. И тогда же он увидел, что в центре этого сияния находится дева - она
была такой же прекрасной и даже более прекрасной нежели свет ее окружающей.
На ней было длинное платье, но не летних, а осенних, печальных тонов - лик
ее и свет волос невозможно описать, так слова о совершенстве, гармонии линий
мало скажут сердцу против того, что почувствовало бы оно, увидь эту деву
перед собой и на самом деле. Можно лишь сказать, что она вдохновляла на
создание чего-то прекрасного, глядя на нее вспоминалось, что есть высшая,
творческая жизнь к которой и надо стремиться каждому человеку, что есть
вселенская любовь. И Михаил говорил по наитию - говорил то, что чувствовал
сердцем:
- Вы ведь лесная фея...
И она отвечала ему голосом в котором слышалось и звонкое журчание
ручейка, и нежный шелест листьев над головою, и спокойное вечное сияние
звезд:
- Я жила здесь с давних-давних пор, еще задолго до того как появился ваш
город. Теперь это парк, но я не хочу уходить в иные леса; здесь ходят, шумят
- это плохо, это мешает гармонии, но здесь мне знакомо каждое деревце,
каждое озерцо - все мне как братья и сестры, не оставлю я их... Но не о мне
сейчас разговор, Миша...
- Ты...Вы знаете мое имя?
- Да, ты ведь часто гуляешь здесь, часто шепчешь деревьям свои
признания...
- Вот как...
Михаил хотел смутится, однако - никакого смущения не вышло. Он чувствовал
себя перед ней так же легко, так же открыто как и перед ручьем, перед
деревом, перед звездами. И хотя он чувствовал, какая мудрая она,
возвышенная, непостижимая, хотя и хотел приклонятся ей как богине - в то же
время чувствовал что она очень близкая, по человечески любящая его, и уже не
мог он ей говорить "Вы", как не стал бы он говорить своему лучшему другу или
сестре, он говорил "Ты", и все же в любое мгновенье готов был пасть перед
ней на колени, на любую жертву ради нее, такой прекрасной, готов он был
пойти. А она говорила:
- Никогда, кроме давних-давних веков не выходила я к вам, людям. Вы
отделились от нас. Вы живете своей жизнью, и все больше и больше
удаляетесь... Но с тобой столкнулась сила не из вашего - из нашего мира, вот
и решила тебе помочь.
- Да, да! Как же хорошо, что ты вышла! Я то совсем перепугался с этим
Бруниром, не знал уж и куда бежать. Думал, что - это самый страшный день в
моей жизни, а оказалось, что наоборот - самый прекрасный! Тебя встретил!
Так восклицал восторженный Михаил, который был уверен, что с появлением
девы никакая темная стихия ему уже не страшна. Однако, при имени пса ведьмы,
дева вздрогнула, и даже свет вокруг нее несколько померк. Тихим-тихим
голосом она молвила:
- Нет - если здесь окажется Брунир - а он скоро здесь окажется - мне не
совладать с ним. Тем более, мне не совладать с его хозяйкой Бабой-Ягой...
- Баба-Яга - это в сказках, это только детей на ночь пугать; а тут - жуть
настоящая. Это... ведьма...
- Зови как хочешь - разве это имеет значение?
- А тебя как звать?
- Ты ведь любил...
- Да - любил. Еще когда в школе учился. Только она мою любовь не
разделила, но это было самое сильное, светлое, чистое чувство. Ну, ты
знаешь, я же шептал.
- Знаю. Так зови меня, как ее звал.
- Таня.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг