этом подвале и это значит проведению так угодно было что бы я здесь
оказался, а дорогу домой я забыл и вспоминать не хочу... Понимаете вы меня,
Аня?
- Да... да конечно понимаю... понимаю, - повторила она упавшим голосом и
по щеке ее побежала быстрая слеза.
- Я редко вылезаю отсюда, - продолжал Анатолий, - на улицах мне еще хуже
чем в этом подвале, здесь по крайней мере нет этих перекошенных рож, этих
бесконечных толп, бегущих куда-то... Уж лучше я здесь умру...
- Не говорите так, как вы можете! - воскликнула Аня.
- Подождите, послушайте лучше меня, я все-таки раньше вылезал отсюда,
обычно ранним утром, когда на улице никого нет, шел на свалку, она здесь
неподалеку, и там находил себе пропитание, и представляете каково было мое
счастье когда я нашел там набор карандашей, правда они были наполовину
исписаны, ну ничего, я как мог экономил, вот хватило как раз на эту
картину... Но мне совсем нечего стало есть, на свалке теперь поселилась
огромная свора бездомных собак, нет знаете, не собак даже, а волков,
безумных, голодных волков, бока обвислые и слюна с клыков капает. у мне без
еды совсем туго стало, вот представляете до чего я дошел - пытался поймать
мышь, вы понимаете зачем?...
Аня вздрогнула, а Анатолий вновь закашлялся.
- ... Но у меня ничего не вышло - мыши то проворные, ну а я совсем стал
слабым... вот сегодня решился, выполз на эту улицу, дальше то, на большие
улицы идти, у меня сил уже нет, мне там так тошно, вот увидел вас, заманил
сюда, разжалобил ваше сердце этой историей... зачем... вы мне все равно не
поможете, а я вам и подавно, только боль от всего этого исходит...
- Нет, нет, вы не правы, - спешила уверить его Аня, - очень хорошо что вы
мне все рассказали, ведь вам так больно и вы держали это в себе, вы были
один, ну а теперь мы вместе, слышите Анатолий - теперь я с вами. И я совсем
не жалею о нашей встречи, я рада ей! Я увидела эту картину, это маленькое
окошечко в иной мир из этого жуткого подвала... и я увидела вас умирающего
в этом подвале... что с вами... вы... вы голодны, вы простужены; этот
ужасный кашель... вам нужна помощь врача и вам нужна моя помощь и я теперь
от вас ни на шаг, и не гоните меня, и все равно никуда не уйду. Толечка
пойдемте к нам, я устрою вас какнибудь. Давайте мне руку, - тут она сама
взяла его за руку и потянула с матраса.
Анатолий не противился, он поднялся, заметно пошатываясь на слабых ногах,
подошел к столу и осторожно взял с него картину - удивительно это выглядело
будто бы окно взмыло в серый, душный воздух и стало расти в размерах, когда
Анатолий подошел к Ане.
- Ну что ж ведите, - просипел он.
Вновь они шли меж гудящих труб, только теперь Анатолий, бережно нес,
прижав к груди, картину, так мать несет своего младенца.
- Расскажите мне про себя, - попросил он у Ани когда они вышли во двор,
словно бы замурованный меж четырех стен.
- Да в общем-то ничего интересного, но если хотите, то конечно расскажу,
- тут они стали пробираться в узком проходе меж грязных и холодных стен, от
которых несло плесенью и гнилью. Аня часто смотрела в грязное, бледное лицо
Анатолия и, не в силах догадаться сколько же ему лет, прислушивалась как
часто-часто стучит ее сердце, как нестерпимый жар пылает где-то в ее душе,
сбивчиво она рассказывала, - нет ну право ничего интересного, самая обычная
у нас семья, отец мелкий служащий в какой-то конторе... название... вот я
даже названия не помню, но это впрочем и неважно, он не всегда был таким,
раньше когда я была еще маленькой он совсем не пил и матушку любил, часто
придет из этой своей конторы и принесет ей цветы, мы и на природу ходили, а
потом началась эта война, старшего моего брата, любимого его сына Алексея
взяли на фронт и вскоре мы узнали о его гибели. Отец не выдержал, тогда
начал пить, с каждым годом чем больше вокруг бегало этих... революционеров
тем больше он пил, кричал что весь мир катится в бездну, начал бивать
матушку, а в этом году совсем спился, на человека уже непохож и нас за
людей не считает, мне и жалко его и в тоже время и презираю я его. Конечно
не хорошо так говорить, но вы сами увидите и поймете... он все деньги
пропивает и как напьется так матушку колотит, а нас трое детей, хорошо что
я еще на почте работаю... точнее работала, теперь то все с ног на голову
встало, весь мир перевернулся, это вы верно сказали... теперь и училище
наше закрылось, я ведь знаете раньше в училище занималась, словесности,
литературе и другим наукам, хотела я учителем стать, я знаете так маленьких
детей люблю!... Вот ну что еще про себя рассказать, - Аня очень
волновалась, - стихи очень люблю Лермонтова, Пушкина... вы "Демона",
читали?
- Да еще в том цветущем, светлом мире, в котором жил я с матушкой и
батюшкой.
- Эта поэма просто чудо! Ее, знаете, сразу надо читать, только тогда как
целую картину увидите и вас такой вихрь горячий охватит, нет вы попробуйте,
попробуйте, это необычайно неземное чувство, может есть в нем что-то
демоническое, но и небесное тоже...
Так за разговором (причем говорила по большей части Аня, а Анатолий либо
спрашивал у нее что либо, либо же тяжело дышал), проплутав по какому-то
дикому переплетенью улиц, дошли они наконец до дома в котором жила Аня со
своей семьей. С гранитного неба быстро, под острым углом падали в снеговое,
грязное месиво, маленькие серые крупинки, пронизывающий ветер, холодил до
самых костей и сами кости, болели от каждого его порыва. аступил уже ранний
зимний вечер, в воздухе и без того затуманенным снегопадом, еще словно бы
разлил кто-то темно-серые помои которые с каждой минутой все густели и
густели, кое-где сквозь эту серость прорывалось пламя костров, часто
проходили группы людей и быстро таяли в этих темно-серых помоях, унося с
собой то пьяное пений, то грубый мужицкий хохот, то столь же грубую
кабацкую ругань.
Аня, придерживая за руку, совсем ослабевшего и посиневшего от холода
Анатолия, ввела его в просторный подъезд, в темном, холодном углу, которого
шевелилась, источающая запах гниющей кожи, бесформенная фигура, из нее
раздался страдальческий, безумный крик:
- Подайте инвалиду на пропитание!
Анатолий как отдернулся от этого крика, а Аня поскорее потащила его вверх
по широким, покрытыми мокрыми трещинами, ступеням, она говорила так что ее
едва можно было услышать:
- Вот видите сколько сейчас кругом несчастных людей. Все несчастны и даже
эти... которые бегут куда-то по улицам, они ведь все там заблудились в этой
тьме, среди этих гранитных стен, все бегут, убивают друг друга, ищут
врагов, а ведь все они и есть враги сами себе. а самом то деле, ведь на
самом деле все так просто - надо только делать добро друг другу, нет ну
право это ведь как-то по детски я говорю, да?... о ведь это правильно, если
бы просто все друг другу помогали, а так только боль, страдания, войны и
зачем, зачем? икто не может сказать, только отнекиваются какими-то длинными
речами... это у них хорошо выходит. у вот мы и пришли.
Они остановились подле двери, с вырванным, болтающемся на проводе
звонком; из-за двери раздавалась музыка - играла какая-то заезженная
пластинка - высокие трели певицы прерывались треском. Аня еще шепнула
Анатолию: "-Ты только потише, будет мой отец что кричать так ты молчи - ему
лучше не перечить.", затем она застучала в дверь. Так пришлось ей стучать с
пол минуты, и внизу, в подъезде, инвалид с гниющей кожей, начал вдруг орать
благим матом. аконец за дверью послышались шаги и раздался мальчишеский
голос:
- Кто там?
- Это я Петенька, открой, - отвечала Аня.
Дверь приоткрылась и в проеме появилось лицо мальчика лет десяти,
худенького, бледненького, со старым шрамом рассекающим лоб, он бросил
недоверчивый взгляд на Анатолия.
- А это еще кто такой?
- Это мой друг, открой цепочку.
Петенька вздохнул и звякнув цепочкой открыл дверь.
- Папка то сегодня злой, - говорил он, - где-то в кабаке набрался и
пришел домой с синяком под глазом, да еще с ссадиной такой здоровой на
щеке, мама к нему подошла, а он ее по щеке ударил. Она теперь плачет лежит,
а он вон в комнате сидит, граммофон на весь подъезд включил и водку пьет.
Аня взглянула на Анатолия и молвила:
- Тогда давай лучше обождем еще на лестнице пока он не заснет, а тогда
прокрадемся потихоньку в мою комнату... Вот что Петенька, вынеси нам
чтонибудь покушать, да тепленького, руки погреть.
- Что есть то? - вздохнул Петенька, - папка как пришел так на кухню, все
что было умял... у ничего я кое что все таки припрятал, сейчас я тебе
картошки да горячей водицы вынесу.
- Вот умница ты Петенька... - начала было говорить Аня, но ее прервал
неожиданно низкий, хриплый и жесткий мужской голос:
- А вот она сама! Пришла! Где шлялась б... окаянная!..., волосатая
маслянистая рука, схватила за ухо Петеньку и отбросила его куда-то вглубь
квартиры, тут же его место занял тот кому принадлежала эта рука.
То был мужчина лет сорока невысокий, необычайно широкий в плечах;
казалось что на него давит какая-то невыносимая тяжесть, всего его
пригибало к земле, голова была вдавлена в плечи, шеи совсем не было, спина
изогнута была горбом, а толстые ноги тоже изогнутые заметно подрагивали.
Полному, красноватому и потному лицу его, придавали некую схожесть с
поросячьим, маленькие, заплывшие жиром глазки, под одним из которых
расплылся синяк, а под другим виден был след от старого синяка. Он ткнул
пальцем в Анну и заорал:
- Что нагулялась, теперь горячего - картошки захотелось!... Ты кого
привела, ты..., - он сплюнул на пол, под ноги Анатолию.
- Это Анатолий, он художник. Ты посмотри какой он замечательный,
посмотри.
Она взяла из рук Анатолия полотно и протянула его отцу, при этом сердце
ее охватило радостное чувство, на какой-то миг она сделалась уверенна, что
только отец посмотрит на это полотно и сразу станет таким каким был
когда-то, еще до того как погиб любимый его сын Алексей, и глаза его
прояснятся, и быть может даже заплачет он и обнимет их и скажет: "-Да, вот
он свет, вот она гармония, вот к чему надо стремиться." Так подумалось Ане,
ибо было в ее взгляде на мир, чтото наивно детское и в тоже время высокое,
неземное, так за сто лет до нее художник Иванов творил бессмертное свое
полотно "Явление Христа народу" и в сердце его горела вера что стоит только
людям взглянуть на его работы и очистятся их сердца от скверны и
просветлеют души.
Но отец взглянул мутными своими глазами на картину и пошатнувшись
закричал:
- Да плевать я хотел на эту картинку и это художника!
И он не плюнул даже, а харкнул прямо на огромный залитый расплавленным
золотом алмаз солнца.
- Проваливай! - орал он на Анатолия, - Убирайся прочь, щенок ты этакий,
иди гуляй, убивай, свергай, рушь, строй, только убирайся прочь! А ты иди
сюда! - он схватил своей ручищей Аннушку и потащил было за собой, но та
неожиданно и ловко как кошка вырвалась, глаза ее теперь широко были
раскрыты и в них бушевало гневное пламя.
- Как ты смел? - закричала она, - как мог ты плюнуть!...
Отец побагровел и сжав кулаки ступил на нее, теперь он всей своей
массивной тушей выступил на площадку, он цедил сквозь зубы:
- Ах ты стерва! Родному отцу посмела противиться, а кто тебя кормит, поит
забыла? Ты...
- Да уж вспомнил, - выпалила разгоряченная Аня, - уж не ты кормишь! Ты
все свои деньги пропиваешь! Забыл уж наверное что я на почте работаю, я
семью кормлю, а ты... ты только и можешь что в кабаке нажираться да матушку
бить, на большее ты не способен...
- Стерва! - заорал взбешенный отец и размахнувшись дал Ане пощечину, - А
ну иди в дом, сейчас я с тобой поговорю, ты у меня надолго запомнишь...
Одновременно снизу раздался крик инвалида с гниющей кожей: "- Так ее,
так!" и Анатолий для которого этот удар по щеке Ане был совершенной, дикой
и противоестественной неожиданностью, был ударом по его сердцу, он
покачнулся в первый миг, а затем уже схватил Аниного отца за руку:
- Не смейте! - только и мог он выдавить из себя.
А отец не выпуская Аню, свободной рукой, схватил Анатолия, за рванье
которое на нем висело, у шеи, там где должен был быть воротник и встряхнул
так, что материя разорвалась, а Анатолий, отскочил в сторону, ударившись
спиной о перекошенные лестничные перила. А отец вырвал из Аниных рук
картину, оттолкнул Аню вслед за Анатолием и разорвал картину на две части
бросил ее себе под ноги и с остервенением стал топтать, бессвязные
ругательства вырывались при этом из его глотки.
Аня вдруг зарыдала и, обхватив покачивающегося от слабости Анатолия,
восклицала:
- Да что же это!...
В дверном проеме, за спиной отца, появилось заплаканное распухшее женское
лицо, с разбитой в кровь губой, то была мать Анны. Она схватила своего мужа
за руку и запричитала:
- Кирюша, уймись! прошу уймись!
А он оттолкнул ее вглубь квартиры и не удержавшись на трясущихся ногах
упал бы, да схватился за дверную ручку и вновь заорал благим матом:
- А ну дочь давай в хату! Я тебя сейчас уму разуму поучу, будешь у меня
знать...
- А ты, - ткнул он в Анатолия, - если я еще раз рожу твою немытую увижу,
так отделаю так что мать родная не узнает!
Аня повернулась к нему и в глазах ее гнев смешался с растерянностью: она
не могла поверить, что эта картина, это окно в мир иной, слившееся в ее
сердце во что-то единое, прекрасное и жаркое вместе с чувством к Анатолию,
что это ставшее уже частью ее самой, было так просто разорвано и истоптано.
А отец уже вновь подошел к ней и схватив за руку потащил за собой. Аня
вновь вырвалась, на этот раз не ловко по кошачьи, а силой, именно силой.
Так в мгновенья наивысших духовных переживаний, даже в слабых телах
черпаются из духа силы великие.
- Я уйду! - закричала она, и в этот миг приоткрылась одна дверь на
площадке, на миг показалось испуганное старушечье лицо и дверь
захлопнулась, а Аня все кричала в истерике отступая по лестнице и уводя за
собой Анатолия:
- Довольно с меня! Хватит!... Как ты мог... ты не человек после этого, не
отец мне, ты... ты хуже животного!... Ухожу, видеть тебя не могу.
- А ты потаскуха! - заревел словно разъяренный бык ее отец, - у иди, иди
со своим художником! Тебе мое проклятье! Иди, иди!
Аня всхлипывая, потащила Анатолия за собой вниз по лестнице, а вослед им
раздался крик Аниной матушки:
- Доченька, вернись! Да куда же ты?! Вернись! - последний крик был совсем
уж пронзительным, таким что инвалид под лестницей словно бы отвечая ему сам
зашелся в крике:
- Да заткнитесь же вы! Дайте мне заснуть!
Аня, по щекам катились слезы, все тащила за собой Анатолия и приговаривала:
- Что же это он сделал... никогда, никогда я ему этого не прощу! Толечка,
скажите, вы на меня очень сердитесь... вот я какая дура правда? Точно на
беду вы со мной встретились... ет, нет, - тут же сама испугавшись своих
слов поправляла она, - не на беду, не на беду, я знаете, Толечка, буду
теперь всегда с вами, хорошо? Ладно? Буду вам помогать как смогу, все что
хотите теперь для вас сделаю. И вы ведь вновь нарисуете такую картину и
даже еще лучше, ведь это у вас в душе, да ведь Толечка?
В это время они вышли на улицу где стало совсем уже темно и в режущим
холодными порывами, жестком воздухе, летели и летели на мостовую бессчетные
мириады снежинок; кое-где продиралось сквозь эту падающую без конца к земле
ледяную массу, пламя костров, и еще с более оживленных улиц, виделись и
мигали среди метели маленькие светлячки-фонарики.
- Ну вот и настоящая зима началась, - слабым голосом проговорил Анатолий
и закашлялся, страшным, душившим его кашлем. Что-то заклокотало и треснуло
в его горле словно бы разорвалось. аконец он засипел, - теперь мне надо
назад в мой подвал. Анечка я сам дойду, слышите?! Хватит уже, оставьте меня
и идите отогревайтесь у себя дома!
Аня вела его по улице, продираясь среди наметаемых сугробов в ту сторону
откуда, как ей запомнилось, они пришли.
- Если бы у меня был дом Толечка, то ты сейчас бы отогревался в нем.
еужели ты этого не понимаешь, - горестно говорила она, проходя какой-то
подворотней где у стены валялась бесформенная заметенная снегом фигура, не
то человека, не то собаки. Аня говорила: "- А моя матушка, сестры и
Петенька, что с ними без меня будет... хотя я сейчас им только лишний рот,
на почте то сейчас тоже все перевернулось, меня и не подпускают, стоят там
какие-то люди с винтовками... Да, я им сейчас только обуза, кому я такая
нужна... ет не вернусь я домой, Толечка, вы даже не уговаривайте меня..."
А Анатолия вновь душили приступы кашля, каждый шаг давался ему все с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг