- Так десятый час.
- Я же с утра вышел, где же я все это время был... сумасшествие ка-
кое-то...
Мужчина и женщина переглянулись, кажется собрались уходить.
- Подождите... только еще один вопрос: когда погода испортилась?
- Да недели три назад. - отвечал мужчина.
- Как, а сегодня... ведь с утра все в солнце да в синеве было; лужы,
как весной золотились...
- Вы извините - мы спешим.
- Хорошо, только скажите: во сколько же испортилась?
- Да, что же вы... врач - ха! - усмехнулся уже проходя мимо мужчина.
- С утра сегодня метет и не лучика солнечного не было.
"Быть может, я все еще у себя в квартире: лежу в кровати, в бреду;
умираю и нет никого рядом; никто из этого бреда не вытащит... Нет, я же
чувствую, что это не сон... Чувствую холод, ветер, но ведь и тот солнеч-
ный свет я тоже чувствовал, как наяву... И опять придется идти туда в
темени."
В моем мерзлом положении, лучше, наверное было бы пойти домой,
улечься в теплую кровать, да и погреться хоть до утра. Но я не мог уйти
от дома - я был как ребенок, который ищет в лесу что-то сказочное, что и
пугает его и завораживает, зовя к себе...
Вот узенькая улочка, от которой заворачивала черная арка во внутрен-
ний дворик. Вот и сама черная арка - тогда я знал, что из тьмы смотрит
на меня что-то, но на этот раз шел быстро - сжав зубы продирался сквозь
воющую темноту.
"Так ладно. - думал я. - Что хочешь делай: пугай, дуй, вой - а к Саш-
ке я все равно сегодня пройду!"
Вот и внутренний дворик - над гнившими пнями повисло слабое, синева-
тое свечение, но я не останавливаясь, прошел прямо через него, по-
чувствовал на мгновенье весенний, цветущий запах и вот уже вбежал в чер-
ную пасть подъезда над которым светился квадратный глаз - на этот раз
без зрачка. По лестнице поднимался быстро и на пролете между третьем и
четвертым этажами вновь уткнулся ногой во что-то рыхлое...
В стенах жалобно завыл ветер, а я почувствовал, как по штанине моей,
а потом по пальто быстро поползло... нет, скорее покатилось что-то. Если
лечь и прокатить по своему голому телу килограммовый ледяной шар, то ис-
пытаете то, что испытал тогда я. Но, ведь я был в пальто - холод прожи-
гал через одежду.
Не знаю, как тогда не закричал... не знаю. Я дернул к этому руками,
желая столкнуть, но руки прошли сквозь воздух... холодного шара, словно
бы и не было; зато телу стало тепло...
Уже потом, когда все закончилось, я размышлял: "Зачем дом сначала на-
пугал меня словами той древней старушки, морозил меня целый день, а по-
том, вдруг отогрел этим холодным шаром... Нет - не знаю - я не дом, я
человек... Возможно, и в нем жили какие-то изменчивые чувства, быть мо-
жет, и он страдал..."
Тогда же сверху, из тьмы услышал я кашель: долгий, надрывный, захле-
бывающийся.
- Эй - это доктор! - негромко крикнул я взбегая по ступеням; просто,
уже приноровился бегать в этой черноте... На пролете между четвертым и
пятом этажами споткнулся о железную банку; с грохотом покатилась она, а
потом неожиданно остановилась...
- Это я - Сергей. - говорил я, рывками приближаясь к источнику кашля.
- Саша, ты?
За запястье меня обхватила мягкая ладошка - она была теплая и липкая,
тогда я сразу понял, что это кровь - в воздухе пахло кровью; с каждым,
сотрясающим его тело рывком, вырывались все новые и новые, пропитанные
кровью порывы.
- Саша. - прошептал я, становясь перед ним, невидимым на колени. - Ты
болен?.. Ну да, ясно, конечно, что болен... Так я и знал... Что же брат
твой? Что же он нас не вызовет?.. Что же он тебя опять в темноту выста-
вил?
Кашель прервался и раздалось шипенье - как в ночном кошмаре! Но я не
отдернулся, я приблизился к источнику этого шипенья; пытаясь понять, то,
что он хотел мне понять...
Мое ухо коснулось его теплых, липких губ и ворвался в меня жаркий
вихрь, от которого испарина у меня на лбу выступила. С трудом мне уда-
лось разобрать вот что:
- Не смейте... не смейте ничего говорить про моего брата... Он лучше
вас всех вместе взятых... когда вы хотите помочь другим вы думаете
только о благе для своей души... вы лицемеры... Я не куда отсюда не уй-
ду... не уйду... слышите... Ваш мир холодный, и мне эта чернота милее
ваших улиц... ваших лиц, которых так много... Я люблю своего брата...
одного его люблю... Что вы доктор... Вы бабушку излечить не смогли, не
сможете и меня...
"Не иначе, как от брата понабрался!"
- Вот что: Саша - твоя бабушка уже совсем старенькая была. Болезнь в
запущенной форме, но и ее можно было спасти, если бы она только согласи-
лась поехать в больницу...
- Лжете... все ваши пустые, успокаивающие слова... Если человек хочет
жить, если он любит жизнь, он вырвется от любого недуга... А я не хочу
становиться таким как вы, не хочу ступать в ваш мир; не хочу влюбляться
и ходить под ручку по вашим суетным улицам, не хочу ходить по полям,
зная, что тысячи, тысячи страдают... не хочу ваших квартир... не хочу
вашего подлого уюта... пошли вы все со своим миром, со своими принципа-
ми, со всем, чем живете вы... Я уйду...
- Саша, ты говоришь не верно; ты во мраке сейчас... Это болезнь в те-
бе говорит... Но вспомни: ты, ведь сам рассказывал мне о весне, как вы с
братом по полям, лесам...
- Но когда я вырасту, я стану все чувствовать все по иному, по ваше-
му; или исстрадаюсь, как мой брат...
- А что он сейчас делает?
- Стихи пишет... У него уже много... много стихов написано. На него
как найдет... он не останавливаясь... не исправляя их пишет... Как он
страдает!.. Он всегда, беспрерывно страдает... Какой малейший звук из
вашего подлого мира донесется, так он застонет, голову обхватит, по сто-
лу ей провозить начнет; понимаете вы?.. Я люблю его, я очень его люблю;
и вам меня от него не увести...
- Так он тебя выставил?
- Ну, я на кухне сидел, кашлял, но он услышал; ему этот кашель - как
игла каленая, но скоро он уже вернется, скоро он прощенья у меня молит
станет, но ведь я его люблю! Я поцелую его!
- Ну вот, что: нам с ним предстоит серьезный разговор. Он с надрывом;
но тебя то он куда тянет...
Сашка хотел что-то сказать, но зашелся кашлем, и оглушающие теплые
капли ворвались мне в ухо.
- Сейчас, сейчас! - держась за теплую, покрытую коркой уже запекшейся
крови руку, прошел до квартиры. Сашка все кашлял, а где-то на четвертом
этаже покатилась железная банка.
Нащупал грязную кнопку, надавил - никаких звуков...
- Он.... - задыхался Сашка.
- Провод оборвал. - закончил я. - Ну хорошо, же! Хорошо; не откроет
сейчас - дверь выломаю. Мне все равно; нам есть о чем поговорить...
Одной рукой я держал Сашу, так как боялся, что он вырвется, убежит в
темноту, а я не хотел его отпускать - я поклялся, тогда, что исполню
свой замысел: во-первых, серьезно поговорю с Николаем; а если вновь
орать будет, так заткну ему рот; и второе - заберу с собой Сашу, отведу
его в больницу - чего бы мне не стоило. Иначе, на моей совести будет
смерть ребенка.
Стучать пришлось недолго; через минуту дверь медленно открылась и в
бледно-розовом свете предстал, какой-то мертвец восставший из могилы,
или жертва вампира; какое-то страшное, оплывшее лицо; глаза блистали из
глубин черных провалов и, к счастью, я их почти не видел.
Голос, когда он зашептал, был совсем уставшим, изможденным:
- Оставьте нас, пожалуйста. Неужели вы думаете, что вы счастливее
нас? Ваше счастье - обман и вы все рано или поздно... - он не договорил,
схватился за голову.
- Вы мучаете и себя, и ребенка. - постарался вымолвить спокойно я.
- Уйдите, пожалуйста...
- Если я уйду; то допущу убийство! Вашему брату необходима помощь...
Вы понимаете, что он может умереть?
- Умереть. - произнес он страшным, отчаянным голосом.
- Не хочу слушать... - так я начал говорить, но тут Саша вырвался от
меня и прошмыгнул за спину Николая.
- Я не позволю! - выкрикнул я, когда Николая стал закрывать предо
мною дверь.
Я навалился на эту обитую старым, проржавленным железом дверь, и тут
обнаружил, что какая-то небывалая, нечеловеческая сила давит на нее: это
не мог быть изможденный Николай. Значит - дом.
- Убирайся! Убирайся! - звериный, полный ненависти вопль, казалось,
что Николай выскочит сейчас ко мне и просто перегрызет глотку. - Не
возвращайся, слышишь ты - лжец! Убирайся в свой... мир!
Я со всех сил давил на дверь, от натуги скрипел зубами, но она даже
не дрогнула от моих усилий; медленно, плавно и неукротимо, словно пресс,
закрылась она.
- Черт! Откройте же! - помню - со всех сил забарабанил тогда руками и
ногами, и так, с яростью, рвался минут пять. Потом замер, прислушиваясь
- ветер воет, больше ничего.
Как-то я почувствовал, что Николай стоит с другой стороны, прислонил-
ся ухом и слушает.
Тогда я приложил губы к щели между железом и стеной, и зашептал:
- Ты пойми, что если Саша умрет, то ты останешься один. Неужели, ты
не любишь его? Неужели, позволишь, чтобы умер он?.. Подумай, как ты смо-
жешь после этого писать свои стихи?
- Убирайся прочь. - плачущий стон, потом визг. - Прочь же, лжец!
- Но ведь ты не знаешь людей; одни плохие, но их совсем мало; другие
нормальные, есть же и прекрасные люди, Николай! Этот мир еще жив, ты
просто не видишь, не хочешь видеть...
- Хорошие - смешно... Хорошие бояться плохих, потому что плохие
сильны! Таков ваш подлый, грязный мирок!
- Живи как знаешь, но за что ты своего брата губишь?!
- Эй, Саша! Скажи-ка ему, что ты думаешь.
Кашель и едва слышный стон:
- Я ему уже все сказал, пускай уходит.
- Но ведь это ты, Николай, его таким воспитал! - я еще раз ударил ку-
лаком о дверь.
- А моих родителей убил ваш-ваш мир! Убирайся!!! Убирайся!!!
У-б-и-р-а-й-с-я!!! - и поток ругательств...
Затылка моего коснулся поток затхлого, жаркого воздуха - вновь во
тьме рядом было что-то; шипенье с железном грохотом пробрало меня до
костей, но - к черту! Я вновь барабанил по двери.
- Откройте! Я все равно не уйду!..
И тут в соседней, пустой квартире сильно посыпалась что-то, будто об-
валилась часть стены или потолка, тут же обвалилась на меня усталость.
Я еще хотел как-то вырваться из сонного состояния, еще пытался кри-
чать что-то вроде: "Ты же губишь его!" - но уже вяло, через силу.
Состояние было такое, словно я несколько дней не спал; а вокруг в
черноте плавно перетекало что-то сладкое, убаюкивающее. Спокойные волны
накатывались на меня, расслабляли... И совсем недавно яркие, на грани
истерики чувства, расползались теперь в темное, беспричинное спо-
койствие...
Без удивления, понял я, что теперь немного могу видеть; вот дверь,
вот проем соседней, пустой квартиры. Туда и повели меня ноги - я не соп-
ротивлялся: вся моя воля, вся жажда помочь Саше легко растворилось в
том, что окружало меня.
Вокруг кружилась колыбельная и я шел-шел, к ее источнику. Помню тем-
ный коридор, по бокам которого темнели голые, холодные комнаты и, нако-
нец, большая зала, украшенная зеркалами, в которых отражались мириады
свечей - на самом деле не одной свечи не было в том зале. Свет падал из
четырех огромных, почти от пола и до конического потолка, хрустальных
дверей. За одной видел я прекрасные многоцветные сады с фонтанами и пру-
дами, на которых плавали белые лебеди. Светило нежное солнце и талые во-
ды златились на дальних холмах. За другой дверью - широкие, пшеничные
поля, колышущиеся на июльском ветру; там за ними и леса певучие, и река
синяя и широкая. За третьей дверью осень: парковые дорожки, деревья,
словно облака наполненные лиственным яркоцветьем; мягкий шелест, светлая
печаль, темные ручьи. За четвертой дверью - белоснежная зима, с бледным
солнцем, но яркими красками, и с далеким перезвоном колокольчиков; среди
широких лесных и полевых русских просторов.
Как мы не удивляемся виденному во сне и даже самое необычайное прини-
маем, как должное, так и я не удивлялся всему виденному тогда... А я уже
спал - усталости больше не было; но и о Саше и о Николае и о черном доме
не помнил я ничего. Помнил только себя и хотелось мне в весну.
Шагнул я к хрустальной двери и она обратилась в свежий, наполненный
запахами пробуждающейся земли ветерок, подхватила меня словно пушинку и
плавно понесла над зеленеющей землей...
Так летел я долго - беспечный, смеялся вместе с ветерком; но потом
подхватил меня сильный ураган и стало холодно; и я попал в осень: совсем
не в ту, светлую, золотую осень, которую видел за одной из хрустальных
дверей, но в осень темную, позднюю...
Я был одиноким, сморщившимся от холода листком, который ураган нес по
темному, старому лесу. Здесь не было ни одного листка, даже палого; кора
на деревьях закаменела от долгого (может вечного?) холода. И среди скрю-
чившихся, перегнувшихся в муке ветвей повисла тьма; небо затянуто было
низкими серыми клубами, которые быстро неслись над лесом.
Деревья стонали - стонали их толстые ветви, стонали их змеящиеся кор-
ни; стонала земля, и еще что-то в черных глубинах оврагов, стонал одино-
кий ветер вокруг меня (тоже одинокого).
Холодно - все холоднее и холоднее, я почувствовал, что еще немного и
замерзну совсем; но я ничего не мог поделать - был бессилен против этого
ветра.
Так я замерз бы совсем, но тут издалека послышались человеческие го-
лоса, я рванулся к ним; темный лес закружился; небо затвердело, обрати-
лось в грязный потолок. Я лежал на полу; в пустой комнате, с искаженными
в муке стенами, а из забитых досками окон едва просачивался тусклый свет
декабрьского дня.
Я совсем замерз и едва смог подняться; прислушивался к голосам, кото-
рые доносились с лестницы:
- И что это за квартира? За одну неделю - две смерти. Сначала стару-
ха; теперь еще этот парнишка; сколько ему? - я узнал голос Петра Алексе-
евича.
- Десять. - отвечал кто-то молодой.
- И кто вызвал-то, знаешь?
- Говорят старуха какая-то.
- Во-во, а спрашивается - какая такая старуха? Какая старуха могла
про это знать, когда этот жилиц никого к себе не пускал?!
- Скорее здесь дело связанно с психиатрией. Как и в прошлый раз - си-
дит пишет стихи. А братец на диване. Мне еще видеть такого не доводи-
лось: все лицо в крови, все руки, вся рубашка. Слушайте, Петр Алексее-
вич, а может он их того., ну вы поняли... если псих то...
- Хватит чепуху молоть: уже экспертизу провели; инфекционное заболе-
вание - долго теплилось, а вот в последние дни проросло - нервный стресс
сказался. У них тут и жилье конечно, что говорить - все и так видно. Я
уж и справки навел; в доме заселенными остались эта и еще пять квартир;
остальные уже новоселье давно справили, да и этих еще в сентябре пересе-
лить должны были, да какие-то там темные делишки сказались; вроде, квар-
тиры те, кто уж перекупил, ну и оставили их здесь до следующего года...
- Ну и что с ним делать-то?
- А что делать? Человек он, конечно, странный, но никого еще не иску-
сал; что с ним делать... Я думаю тяжело ему теперь - один во всем до-
ме...
А я все это время сжимавший губы, чтобы не закричать, простонал: "В
мире - во всем чуждом ему мире - он один".
Я вжался лбом в промерзающую стен и увидел перед собой Сашу - он был
весь в крови, кашлял и кровь рывками выплескивалась изо рта его.
"Зачем же... - шептал я. - зачем, ты усыпил меня? Зачем, не дал по-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг