нарями ночь.
В нескольких шагах шумела большая улица и вновь, как и накануне, про-
носились, разбрызгивая холодную слизь машины и люди быстро шли... шли...
шли.
Пройтись по этой улице, может зайти в какую-нибудь забегаловку, вы-
пить немного кофе? Купить книгу, газету... не важно что - придти домой,
развалиться на кровати и читать до тех пор пока сон не заберет? Или же
идти, все-таки, в этот дом: где нервный этот человек, может и не впустит
меня, и главное опять в черноте блуждать...
Фонарик! - осенило меня и пока шел я к магазину удивлялся - как
раньше то не догадался. При этом и не вспомнил, что на следующий день
был выходной и я хоть с утра мог идти к темному дому.
В пол одиннадцатого вечера я стоял перед черной аркой: в левой руке
чемоданчик, в правой фонарик - этакие щит и меч (как мне тогда думалось)
против кошмаров.
Перед тем как войти в арку я включил фонарик, когда же, через ка-
кой-то показавшийся мне мучительно долгим отрезок времени, вышел во
внутренний дворик - фонарик уже не горел.
Он не сломался - я выключил его сам и вот что к этому привело:
Первые несколько метров я прошел с напускной бодростью. Но потом... Я
купил сильный фонарь и он светил ярко, но луч этот не рассеивался в вет-
ряной, плотной тьме, но светил прямым, слепящим туннелем. При каждом ша-
ге вырывался в этот туннель маленький кусочек испещренной выбоинами,
влажной стены и где-то у грани между тьмой и светом клубилось, подраги-
вало что-то. И каждая новая выбоина подобна была пасти, воронке; с каж-
дым шагом я ожидал, что выступит в этот свет нечто столь ужасное, чего и
представить себе невозможно... С каждым шагом росло это напряжение: пос-
тоянное ожидание неведомого чего.
Все новые и новые выбоины - они вздрагивали и впрямь уже казались жи-
выми воронками, и свистел, и дул, и выл со всех сторон кто-то бесконечно
одинокий. Каждый шаг, как мучение - каждый раз облегченный вздох, что
"это" на стене, не превратилось в чудище.
Вновь, я ничего не мог с собой поделать; не мог рассуждать, как при-
вык - по научному - "бабушкины сказки" полностью мной завладели. Я и не
думал повернуть - просто забыл тогда о существовании оживленных улиц;
вообще забыл о том мире - предо мной только тьма была.
И я выключил фонарь: лучше уж ничего не видеть, чем видеть этот жал-
кий, трясущийся в моей руке лучик и обрывки стены...
Во дворике остановился: все здесь было, как накануне и мне даже поду-
малось, что и не уходил я никуда - все дела дневные казались теперь
кратким мигом, вспышкой во тьме. "Да ведь и право: никуда я не уходил
отсюда - только вышел во двор и уже возвращаюсь".
В квадратном глазу чернел тощий, напряженный зрачок, валила с ветром
холодная слякоть, и чернела, росла, летела на меня распахнутая дверь в
подъезд.
Я смотрел на квадратный глаз, на этот мертвенный свет и все никак не
решался зайти в подъезд.
И тут в ветре (или мне только послышалось?) раздались яростные руга-
тельства, а зрачок отхлынул куда-то в глубины квадрата и веко стреми-
тельно закрылось.
Тьма... ветер воет, бьет по лицу слякоть и густеет, тянется ко мне
нутро подъезда.
Наверное, я бы бросился бежать, но не решился повернуться к этому
спиной - шагнул навстречу.
Когда я только ступил в эту тьму, откуда то сверху, едва слышно раз-
дались удары катящейся по ступеням железной банки.
И тут же навстречу мне подула жаркая, спертая волна чего-то болезнен-
ного. Я застонал, остановил дрожащий палец на кнопке фонаря, но не ре-
шился нажать на него...
Да - можете обвинять меня в трусости, но ТОГДА я твердо знал, что
увижу прямо пред собой лик, столь ужасный, что дрожащее, нервно бьющееся
сердце не выдержит, лопнет. И я простоял там не знаю сколько, все ощущая
на себе это болезненное дыхание.
Потом на лбу у меня выступила холодная испарина, и я сделал шаг, уве-
ренный в том, что уткнусь прямо в тот рыхлый (почему-то я был уверен,
что рыхлый) лик...
Зловонный жар отхлынул в сторону и вновь окружал меня холодный, зас-
тоявшийся воздух подъезда. Тогда же перед глазами моими задрожали крова-
вые паутинки (от напряжения, видно) и вот с этими то паутинками я доб-
рался до пятого этажа.
Теперь я считал не только этажи, но и ступеньки: так на восьмой сту-
пеньке от третьего этажа вновь ткнул ногой во что-то рыхлое, а на первой
ступеньке от четвертого этажа вскрикнул таки: раздался ШОРОХ прямо у мо-
его уха - там, где должен был подниматься к пятому этажу второй лестнич-
ный пролет.
Там, на до мною, кто-то точно был: что-то жесткое едва коснулось мое-
го уха и отпрянуло во тьму.
Я весь взмок тогда: не мог повернуться, не мог заставить себя сделать
хоть еще один шаг вперед - словно бы застрял в черной паутине.
Тут железная банка перекатилась с бока на бок и на площадке пятого
этажа раздались всхлипывания ребенка.
Этот всхлип и вырвал меня из паутины: я быстро, перешагивая сразу че-
рез несколько ступеней, стал подниматься. Прошел первый пролет, развер-
нулся и, не думая ни о чем, стал взбираться к этому всхлипыванию.
А оно вдруг усилилось, задрожало, стало совсем истеричным. И я услы-
шал сдавленный, наполненный таким ужасом голос, что мой собственный
страх, сразу как-то показался незначительным, мелочным - это было едва
слышное:
- Уйдите... уйдите... отойдите... - да такие простые слова на письме,
но их надо было слышать! Этот ужас непередаваемый.
Как же я сразу не догадался: что же должен был чувствовать тот, еще
не знакомый мне ребенок, когда он слышал, как в этой, и так навевающей
ужас темноте, явно надвигается на него что-то объемное, - безудержно,
стремительно надвигается.
Я остановился и как мог тихо и дружелюбно прошептал:
- Я вчерашний доктор...
Только я начал говорить, как он пронзительно завопил: то что я хотел
выдавить дружелюбным шепотом, вышло страдальческим шипеньем.
- Это я - доктор. - повторил я. - Пришел вас наведать, не бойся: кро-
ме меня никого здесь больше нет.
Ребенок замер таки; но по-прежнему слышно было его дрожащее дыхание.
- Сейчас я свет включу и ты мое лицо увидишь!
- Не надо, не надо! Пожалуйста... - вновь всхлипывания.
Тут распахнулась дверь; и в воздухе закружились бледно-розовые, сла-
бые нити. В них увидел я вжавшуюся в стену маленькую фигурку к которой
метнулась из-за угла тень большая.
Сдавленное, мученическое шипенье:
- Ну, пойдем теперь!
- Николай! - окрикнул я, а он застонал, схватил ребенка за руку и по-
волок за собой.
- Подождите, я вчерашний доктор; пришел вас навестить. - дверь уже
захлопнулась.
- Но вот так и думал. - пробормотал я (чего раньше за собой не заме-
чал).
Вновь мрак; вновь воет в стенах ветер и на этот раз представились мне
бесконечные, холодные туннели, где во мраке живет что-то огромное, бес-
форменное...
С уходом ребенка, нахлынул на меня прежний, холодной испариной выры-
вающийся ужас: "Если так бояться они, так, значит есть чего бояться -
есть здесь что-то".
Быстро прошел на площадку пятого этажа и там вжался в стену на том
самом месте, где стоял ребенок...
Сбоку - с той стороны, где должна была быть выселенная квартира пос-
лышался шорох: "Ты должен включить фонарь и увидеть. Иначе, просто сой-
дешь с ума. Должен! Должен!"
Я повернулся в ту сторону, выставил фонарь перед собой, другой же ру-
кой занес над плечом чемодан, готовый ударить, что бы там ни было. Нажал
кнопку: дрожащий туннель протянулся в провал на месте двери, дальше -
шагах в десяти упирался в ободранную, отсыревшую стену; и по прежнему,
ничего за пределами этого светового туннеля не было видно.
- Проклятье. - прошептал и тут вновь шорох, на этот раз с лестницы:
метнул туда луч и увидел...
Так получилось, что изначально я направил его вниз так что он,
скользя по ступенькам упирался в площадку между четвертым и пятом этажа-
ми. Где-то в середине пролета его лучи задевали рваные края грязной ма-
терии, которая свисала сверху: я не мог заставить себя поднять фонарик,
увидеть что же там наверху...
Ветер застонал с пронзительным надрывом; взвизгнул в стенах и я бро-
сился к двери; дрожащей рукой надавил липкую кнопку: "Др-ррр!" - словно
пила прошлась по натянутым нервам.
- Откройте же! - воплю, как сумасшедший.
Проходит минута: кнопка застряла и все дребезжал звонок: я повернулся
лицом во тьму и ждал, когда же повеет на меня жаром.
И повеяло - одновременно дверь распахнулась, и так как я вжался в нее
со всей силы - задом ввалился в коридор.
Я еще успел увидеть, розоватое свеченье, застонал над ухом какой-то
мученник, а потом в голове взорвалось что-то железное и я рухнул во тьму
- на этот раз, к счастью, кошмарных видений не было, или я их забыл,
когда очнулся.
* * *
- Ну, как вы?.. Я не хотел. Понимаете - вы спиной - я не разобрал:
вроде как - то, из тьмы: без лица и темное... В этом свете не разберешь,
понимаете. Ну, так как вы? - еще только тьма в моих глазах сменилась се-
ростью и не видел я еще ничего - нахлынул на меня этот торопливый, но и
искренне сочувствующий, негромкий голос.
На лбу я уже чувствовал смоченную чем-то теплым материю, а в легкие
врывался спертый, плотный болезненный дух; от которого кружилась голова
и все казалось, что я проваливаюсь во что-то вязкое.
Вдруг - поблизости сдавленный протяжный стон перешедший в кашель.
- Это ваша бабушка... - слабым голосом произнес я, пытаясь разглядеть
склоненное надо мною лицо: пока оно представлялось мне бесформенным кус-
ком пластилина.
Совсем тихий шепот:
- Да, ей совсем плохо. - на этот раз ни капли гнева, только какая-то
смертная усталость.
- Вы бы вызвали скорую...
- Я не мог оставить их одних. У нас телефона нет - на улицу бежать
надо. По лестнице бежать... Но если вам так плохо...
- Да не для меня - для нее.
Наконец-то я смог четко разглядеть склоненное надо мной лицо Николая.
Тусклый свет ударял откуда-то сбоку, и оттого половина его тонкого лица
становилась тускло серой, с глубокими тенями; другая погружена была во
мрак. Трудно было оторваться от его взгляда.
Если бы, научился кто вытягивать из человека душевную боль и собирать
ее в жгучие капельки - да в каждой такой капельке по целым годам лишений
человеческих; да влил бы эти капельки страшные в глаза его, да так, что
б стали они выпуклыми, широкими, подрагивающими от давления внутреннего,
так и были бы это как раз глаза Николая. В них и смотреть больно, и
оторваться невозможно - это завораживало, это непостижимо - такая бездна
мук в одной комнатке заключенная...
Быть может, такие глаза у дьявола? У того, кто в вечном одиночестве,
проклинаемый всеми, терпит муки несказанные и знает, что будет так до
скончания веков? И сейчас я помню эти глаза - вспоминаю и сразу жаркая
волна по телу бежит и стон слышу...
- Она не хочет в больницу: говорит, чтоб не в коем случае не вызывал;
я ее понимаю... Нас не вылечить...
- Но меня, ведь вызывали.
- Вас я вызвал, чтобы вы прописали ей какое лекарство, чтоб она не
стонала по ночам, да не кашляла так. Но не помогло - все без толку. Все
отжила - разваливается. Еще двигается, но моргнуть не успеешь - посине-
ет...
Я попытался приподняться и тут только обнаружил, что лежу на какой-то
старой, грязной шубе постеленной прямо на полу, а Николай стоит передо
мной на коленях.
В глазах моих потемнело.
- Ложитесь, ложитесь; если у вас голова болит, так полежите. Значит,
и до утра оставайтесь. - и тут ярко, сильно вспыхнула в его голосе доса-
да. - Да, конечно, я и за вами поухаживаю... Вот.
- Пожалуй и полежу пока немного. Откройте-ка мой чемоданчик, дос-
таньте зеленый пузырек... Эх, голова то трещит... Так одну таблетку дай-
те мне и принесите воды.
Он ушел и вскоре вернулся - принес воды, которой я и запил таблетку.
Потом, так и сидел возле меня на коленях - напряженный с выпуклыми от
не проходящей боли глазами. И вновь в комнате стон, кашель...
Немного полегчало, хотя голова по прежнему кружилась и страстно хоте-
лось глотнуть свежего воздуха в журчистом апрельском лесу...
Кашель, кашель - беспрерывный, безысходный.
В этом скрученном судорогой месте, я попытался улыбнуться:
- Так чем же вы меня, батенька, так огрели? Рука-то у вас мастерская.
Вам случайно дровами заниматься не доводилось?
Он вздрогнул, кожа на лбу его натянулась и он глухо и сильной досадой
отвечал:
- Сковородкой. Думал, там что из тьмы... вы ведь спиной. Дров... не
помню... может, рубил.
- У вас, случайно, домика в деревне нет? Может, кто из родственников
живет?
- Нет, нет... - он делал над собой усилие - выстанывал каждое слово.
- Так, мне полегчало... - и вновь в комнате кашель, вновь стоны и
твердая волна зловонья. - Но по лестнице я пока сойти не смогу. Ведь
скоро уже утро?
- Ну, да... да...
- Позвольте мне до света здесь остаться.
- Так, значит? - и на глаза его выступили слезы.
- Что же - я вас так смущаю...
- Да, нет же... нет. - он стонал с мукой, с надрывом и быстро вытер
дрожащей рукой слезы.
- А ваш ребенок спит?
- Да не спит он! Какой тут спать! Опять кашель, опять... о как же бо-
лит... Он мне брат, брат он мне... - и тут с мольбой. - Ну хватит же
кашлять. Хватит же!
- Позвольте мне поговорить с вашим братом. На кухне, например?
- Да, да - идите... Сашка - иди с ним на кухню.
Я приподнялся, огляделся: конечно - та душная комната, которую видел
я уже дважды - наяву и кошмаре, прошлой ночью. Стены терялись во мраке -
быть может, их и не было?.. Где-то в этом мраке ворочалось, кашляло,
стонало больное, "разваливающееся" тело.
Мальчик по имени Саша выступил из черноты, встал где-то у ее границы;
выжидающе и напряженно поглядывая на меня.
Схватившись рукой за стол, я встал на ноги: перед глазами опять все
помутнело.
- Вам бы свежего воздуха.
Николай, вдруг страстно с пылающей злобой, зашипел:
- Это невозможно... я хочу свежего воздуха, но становится только хо-
лодно... Я все равно задыхаюсь, черт, не знаю... - совсем тихо зашептал.
- Ну идите же на кухню, болтайте там...
Следом за Сашкой пошел я по бледно-розовому коридору и, когда прохо-
дил у двери расслышал из-за нее шорох. Ни за что бы не открыл эту
дверь...
Но вот и кухня: Саша включил свет и если бы кто стоял во дворе так
увидел бы как во вспыхнувшем квадратном глазу задвигались два зрачка -
большой и маленький и уселись за стол.
Как и раньше, на столе лежали грязные тарелки, в углу под гудящем хо-
лодильником с проржавевшими боками лежала покрытая черными пятнами вил-
ка. С сероватого потолка расползались маслянистого цвета отеки, а стена
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг