-Какое меню?
-Ну, как в ресторане - снаружи обложка, а внутри - меню, сменное. - Она
улыбнулась.
Тут я даже забыл про свои бутерброды.
-Дайте-ка мне ваш билет.
Она ничуть не смутилась.
-Мой билет у Бледногубого, что покупает для вас бутеброды.
Я чуть было не спросил, откуда она знает про бледные губы, но вовремя
спохватился.
-Театр - такое странное место, - она зачем-то перешла на шепот...
Потом по спине у меня, как от холода, поползли насекомые. Тень упала на
ее лоб, и она подняла глаза поверх моей головы. За спиной кто-то тяжело
дышал. Я повернулся. Бледногубый, застигнутый врасплох, виновато вертел
пустыми руками.
-Не повезло, - трагически произнес он и вздрогнул от второго звонка. -
Вот ваши деньги.
Бледногубый протянул мне купюру. Какие деньги, я помню точно - он ничего
из моих рук не брал. Зачем он мне протягивает деньги, если я их не давал?
Пока я сомневался, он сунул их в мой нагрудный карман и пошутил:
-В буфете пусто - на сцене густо. Пойдем Клара, скоро третий звонок.
Клара Бледногубого послушно встала и, задев меня лисьей лапой,
последовала за спутником. Настроение мое покатилось по нисходящей. Мне
опять захотелось уйти отсюда, но я вспомнил старуху на входе и передумал:
незаметно не выйдешь. Я снова, с омерзением, прошептал : Клара
Бледногубого. Какое отвратительно-красивое сочетание. Нет подлее ума
извращенного литературной идеей. Нельзя уйти должником отсюда. Я встал и
направился в зал.
Перед входом я уперся взглядом в служительницу и узнал в ней старуху.
Естественно, теперь она здесь и дверь входную закрыла, и выйти мне все
равно не удасться. А может, попробовать?
-Не сомневайся, заходи, - старуха полезла куда- то за портьеру, и
прозвенел третий звонок. - Давай руку, проведу, свет уже потемнел.
Ох, не люблю я этого модернизма, думал я, держась за холодную ладонь
старухи, как это она сказала - свет потемнел, куда там потемнел, просто
напрочь черной сажей покрылся. Я ничего не видел, только тусклое зарево
впереди - видно старуха шарила по рядам бледной лампочкой на севшей
батарейке. Что было вокруг - не понять. Или огромный полупустой зал, или
небольшое нафаршированное зрителями помещение, а может быть, и своды узкого
туннеля? Меня снова дернули куда-то вперед, и послышалось шипение:
-Ну, где ты там? Помер, что ли, с голодухи?
Вокруг зашушукали. Следовательно - зал. Я осторожно ступал, как по
трясине. Нет ничего опаснее в темноте, чем ступенька. Обычная,
дециметровая, легкая при свете, в темноте она превращается в пропасть. Я
знал отлично, как зависает в пустоте ступня, и каждый миллиметр
превращается в томительное, изнуряющее душу расстояние. Как в той детской
игре: становишься на доску, закрываешь глаза, тебя поднимают и заставляют
спрыгнуть. Вот так же у меня заныли коленки, когда старуха остановилась и,
подвинув меня чуть в сторону, приказала:
-Садись.
В последний момент я схватился за подлокотники и смягчил падение на без
того мягкое кресло. Шшур - оно выпустило воздух, и мой локоть ощутил локоть
соседа. Можно было, наконец, расслабиться и ждать, когда глаза привыкнут к
темноте, и проявятся контуры первого действия. Но, черт его дери, мир
раскололся надвое: мир звуков не вызывал подозрений, - покашливание,
скрипы, шуршание одежд, а вот зрительные эффекты напрочь отсутствовали -
после того, как погас старушечий фонарь, наступил абсолютный мрак. Теперь
мне пришла в голову дурацкая идея, что посажен я вовсе не в зале, а - прямо
на сцене, и как только зажжется свет первого акта, тут же и выяснится, в
какое глупое положение я попал. Словно обоятельный буржуа из фильма
Пазолини. А что, почему бы и нет? Вдруг это - театр одного актера, а не
зрителя? Черт их знает, эти современные театры могут выкинуть и не такое.
Да, взять бедного человека и выставить на сцену. А потом, при свете, всем
рассмеяться, каково? Но почему меня? Чем отличен я от остальных? То есть,
для себя-то я знаю, чем, но я не так глуп, что бы не представить
впечатление окружающих от моего невзрачного существования. Да, я - трижды
средний человек, по крайней мере, с виду. Конечно, изнутри наоборот, но то
есть тело, недоступное поверхностному взгляду.
Нет, не может быть, она ведь обещала - без современных вывертов, с
длинными разговорами. Хочу разговоров. Да, я чертовски хочу побывать в
компании откровенных людей, конечно незаметно, зрительски, из зала, пусть
не стесняются. Пора начинать.
* * *
Когда в зале наступила полная тишина, и, казалось, пропало напрочь уже
все из нашего пространства, откуда-то с галерки ударил тонкий луч
прожектора, и на сцене возник Бледногубый.
- Дамы и господа, товарищи, друзья, мы начинаем новую пьесу с маленького
предисловия. Играть человека непросто, а жить его жизнью - и подавно.
Искусство театра, наша великая школа учат быть натуральными, но можно ли
быть естественными наполовину? Вы понимаете, о чем я тревожусь? Но все-таки
премьера премьере рознь, и нужно повторить опять: давайте не будем
притворяться, в конце концов, - надоело.
Бледногубый затрепетал, словно полотнище на ветру или, лучше сказать,
как голографическое изображение в лазерных лучах.
-Да и чего уговаривать, ведь это - наша жизнь, а кроме нее, что еще
может быть? Итак... Занавес!
Под занавесом оказалась обычное человеческое жилище, обставленное бедным
мебельным гарнитуром начала шестедесятых. Притушенное, будто вечернее,
освещение. В углу едва виднеется кровать, на которой лежмт мальчик. Больше
никого, только далекие голоса, доносившиеся откуда-то из глубин театра -
как будто есть и другие комнаты, и в них течет обычная домашняя жизнь.
Мальчик лежит неподвижно. Минута за минутой проходит, но ничего не меняется
и, стихшие вначале шуршание и покашливание в зале стали потихоньку оживать,
грозя слиться с теми искусственными звуками. Я даже перестал дышать, желая,
чтобы наконец, действие двинулось, иначе затянувшееся начало смажет его
натуральность. Видители, я всегда сопереживаю театральному действию,
особенно в начале спектакля, когда еще трудно втянуться и поверить,
стараюсь сделать это нарочно и все боюсь, как бы остальные зрители не
расслабились. Я всегда в такие минуты на стороне актеров. Тем более, когда
так, в тишине все начинается, и особенно в этом случае. Ведь меня сразу, от
одной только обстановки, охватило какое-то волнующее состояние, еще едва
осознанное, но такое многообещающее. Мне понравилось оформление сцены, оно
было в меру реалистическим (например сервант был настоящим, а окно справа -
нарисованным), и все было каким-то очень домашним, даже не в смысле уюта и
тепла, а в смысле, что вот этот неподвижний мальчик в белоснежной постели и
эти вещи, и голоса вполне могли бы сожительствовать на самом деле. И еще
было что-то.
Наконец, мальчик заворочался, сухо хрипнул и, будто во сне, позвал:
-Мама! Мама!
Тут стало ясно, что он не такой уж совсем, мальчик, а вполне подросток,
и играет его женщина. Из-темноты донесся мужской голос:
-Посмотри, кажется Серенький проснулся!
Потом откуда-то справа появились Клара и Бледногубый, явно родители, и
последовал приглушенный для мальчика диалог, из коего выяснилось, что
мальчик болен уже почти неделю, а последние дни температура так скакнула,
что он даже бредит, да и не просто, вообще, а довольно странной,
многозначительной, судя по интонации Клары, идеей. Да что там интонация,
сами ее слова, конечно, предназначавшиеся для зрителей, а не для мальчика,
говорили о многом:
-Я ему медвежонка с красным ухом, а он не верит в меня a priori.
Меня это просто обожгло, и даже не тем, что я вообщее не люблю, когда
актеры как бы между-прочим шушукаются с залом, приглашая зрителя в
сообщники, какбудто я обязан именно вместе с ними лгать и притворяться, а
более всего вот этим медвежьим ухом (я теперь заметил большого плюшевого
медведя, с приделанным самодельным ухом из какой-то красной материи,
лежавшего на полу, возле кровати больного). Я, помнится, в тот самый момент
впервые почувствовал понастоящему неладное, но еще не совсем, и оттого даже
начал списывать свою необычную реакцию, свое тревожное состояние, на иногда
посещающее нас странное, пъянящее чувство - как будто все это уже когда-то
было именно со мной. Бывает так с людьми: вдруг, внезапно, накатывает
необычное состояние, будто с вами это уже происходило, и даже более того,
вы уже как бы знаете наперед, что произойдет, т.е. можете даже это
предвидеть. И вы, в оцепенении, и не имея возможности ничего изменить, как
бы со стороны, наблюдаете за развитием сюжета.
Но тут было нечто другое. Ведь если бы было именно просто обычное
чувство однажды прожитого, то я должен был бы сказать, что когда-то давно
уже сидел в таком вот зале, на этом самом месте, на этом самом спектакле,
т.е. еще раньше, в незапамятные времена, я уже был таким же вот зрителем.
Но фокус-то был в том, и я очень скоро в этом убедился, что теперь со мной
происходило нечто другое: раньше было не то, что я уже был зрителем, а был
именно тем самым больным ребенком, потому что и слова, и, главное, этот
проклятый медведь с красным ухом, это все как раз самое что нинаесть мое,
личное! Я даже вспомнил, откуда это красное ухо - из моего пионерского
галстука, разорванного в ребячьей потасовке и набитого ватином из моегоже
старого зимнего в елочку пальтишка. Я еще в этом тогда себе не признался, а
только загадал, что вот сейчас эта Клара подойдет ко мне, т.е. к
мальчику-подростку, поднимет с пола игрушку и скажет: "Смотри медвежонок
хуже тебя болел, а мы его вылечили, так неужели ты не поправишься?". А
мальчик ей ответит: "Медведь, он же не живой, и ты не настоящая, ты играешь
со мной".
Именно это и произощло. Клара сделала все, как по написаному, и мне
стало страшновато. Да нет, чепуха, совпадение, не может быть все так, вон и
обстановка совем другая, и шкаф бельевой совсем не похож, у нашего дверка
никогда не закрывалась, а если ее закрыть, так она, через некоторое время
со скрипом открыалась, и окно нарисовано неправильно, наше было выше и
шире, и с двумя ставнями. И мама моя вовсе не похожа на Клару и никогда
латыни не употребляла, а уж отец и Бледногубый - просто разные люди. Да и
мальчик не тот. Теперь я узнал мою билетершу-актрису, и почему-то вспомнил
ее упругое теплое бедро под натуральной кожей.
Когда билетерша произнесла угаданные мною слова, сосед справа озабоченно
засуетился, потом попросил у меня бинокль и принялся с интересом
разглядывать сцену. Вот это меня рассмешило. Ведь для постороннего человека
ничего особенного не происходило на сцене, да и актеры были неизвестные.
Чего там рассматривать постороннему человеку? Ну да, мальчик болен, ну и
что - дети часто болеют разными страхами, а тут, как говорится, еще одни
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг