поверхность прямо под бортом американского авианосца.
- Господин студент, ты же ее утром спас, а вечером решил погубить?
Андрей огляделся вокруг. Все было в тумане, только вдали мигал синий
фонарь. Потом проступило Садовое Кольцо и Воропаевский жигуленок с
синим фонарем на крыше.
- Или кто надоумил? - не отставал Вениамин Семенович, - Ох, знал бы
кто, голову бы свернул.
- А где Катерина? - спросил Андрей.
- Домой побежала в слезах. Дурак ты, разве ж так за девушками
ухаживают?
И чего вообще ты тут делаешь, ты же поехал домой.
- Нет, я был в университете... - мямлил Андрей. - Потом... черт, я же
из себя не вышел.
- То то и оно, что вышел и нескоро уже как вернешься. Эх, раз уж я
тебя на Ленинском чуть не задавил, то опять отвезу, но учти,
последний раз, и то только потому, что тебя дома давно ждут.
- Кто? - испугался Андрей
- Узнаешь вскоре.
По дороге все-таки заехали на факультет, и Андрей забежал в
компьютерный класс. Большего всего он боялся, что останется открытой
страничка Учителя, но на экране только светилось: Connection closed
by foreign host.
Он закрыл свой логин, и под конвоем Воропаева был доставлен в
общежитие.
Когда он зашел в свою келью (Воропаев чуть поотстал в прихожей), из
темноты послышалось: "Умка!", и он почувствовал на плечах
материнские руки. Сзади раздался не менее эмоциональный звук - это
Вениамин Семенович переваривал услышанное, а потом дверь захлопнулась
и они остались вдвоем.
- Мама!? - как тогда на Ленинском проспекте вскрикнул Андрей и
заплакал.
- Сынок, как же так... - только и сказала мать, не имея сил
оторваться от сына.
Они стояли так несколько минут, и оба плакали.
Потом как то пятясь, мать отошла вглубь к столу, и, разводя руками,
пригласила Андрея:
- Я пока тут тебе щей готовила, их кто-то украл с общей кухни. Вот
поешь хоть второе, стояла уж не отходила.
- Я не голоден, - сглатывая слезы отказался Андрей и добавил, -Мама
мне плохо.
14
Нет, меня не проведешь, спорил с кем-то Воропаев. Ему припомнилась
старая инструкция для следователей НКВД, найденная в архиве на
Лубянке. Ее нашли в целую стопку, перевязанную полуистлевшей бечевкой.
Стопка долго стояла в коридоре, и сотрудники пятого управления часто
спотыкались об нее, пока она не развалилась. Воропаев взял одну
тетрадку с фиолетовым штемпельным грифом ДСП, сдул пыль и развернул
наудачу. Речь шла о неком театрализованном методе "доводки" преступника
перед арестом. Даже название было специальное - "Система
Станиславского". Заподозренный и выявленный враг должен созреть. Этим
значительно облегчалась заключительная стадия следствия и
чистосердечного признания. Преступника монотонно и последовательно
нервировали грубой слежкой (буквально наступая на пятки), случайными
звонками в половине третьего ночи ("ах, извините, это не общество
защиты здорового социалистического сна?"), туманными намеками ("ну ты
старый хрен, куда спрятал керенки?") и невероятными совпадениями
(например, одновременным приездом дальних родственников из Киева и
Улан-Удэ).
Человек постепенно начинал ощущать какое-то жизненное неудобство, как
будто его линия судьбы постоянно контролируется и подправляется
кем-то со стороны, потом впадает в беспокойство, переходящее в
беспричинную панику. Вот Здесь-то его и надо брать. Уж ни этой ли
инструкцией пользовались Ильф и Петров, когда описывали, как Остап
Бендер готовился к решительному штурму подпольного миллионера?
Помнится, тогда они с коллегами посмеялись, а вот теперь Воропаеву
было не до смеха.
После того, как мать Андрея назвала сына Умкой, он сам себя
почувствовал под системой Станиславского. События последних дней
вдруг превратились в странную невозможную цепь невероятных
совпадений, цепь, кованную не им, а кем-то всезнающим и всесильным.
Да взять хотя бы их встречу! Каким образом он в огромном миллионном
городе, где большая часть людей никогда не встречаются друг с другом,
нашел этого бедного студента? А уж все остальное, просто уму не
постижимо. Да нет, не может быть, протестовало материалистическое
образование Воропаева. Прав доктор, надо отдохнуть или хотя бы
выспаться. Он полез за сигаретами и обнаружил пустую пачку.
Чертыхаясь, погнал машину к метро, в надежде на киоски.
В позднее время у станции метро Университет еще толкался народ.
Спешили по домам засидевшиеся на работе преподаватели, вечерние
студенты брали пиво, и прячась от дождя под козырьком, о чем-то
весело говорили, подъезжала на девятках с тонированными стеклами
братва в лампасах, затоваривалась кристалловской водкой, шла обычная
ночная московская жизнь, напоминавшая киплинговскую сказку о том, как
разные звери приходили к водопою и не трогали друг дружку.
Воропаев не сразу обратил внимание на среднего роста гражданина,
стоявшего перед ним. Лишь когда тот просунул в окошко десятку
попросил баночку "Черного Медведя", Воропаев обомлел:
- Михаил Антонович?!
Гражданин сначала взял пиво, пересчитал сдачу, а уж потом повернулся:
- Вы обознались.
Слава Богу, это был не доктор. Воропаев извинился, купил пачку
сигарет "Петр I" и, мотая головой, побрел к своим Жигулям.
Дома перед сном он выпил коньяку, но в ночной тишине шум стал еще
отчетливее. Теперь он заметил в нем какие-то переливы, будто
завывание ветра в печной трубе.
Он опять вспомнил про дачу, потом про очки, потом про Умку, потом про
Петьку Щеглова и так все в полусне перемалывал до трех утра. Потом
встал, тихо, чтобы не разбудить домочадцев, из ванной позвонил в
первую градскую.
Доктор оказался на ночном дежурстве и посоветовал непременно тотчас
померить давление.
- Сто десять на девяносто, - под свист выходящего из резиновой груши
воздуха, говорил доктор. -Давление в норме, странно. Впрочем, чего
там странно, ведь человек состоит из сосудов, как орган. Не орган,
заметьте, а орган. Вот он и играет, а нам все кажется возраст,
нервы, вон отец Серафим тоже жаловался, да я и сам иногда коньячком
спасаюсь...
- А как вам, Михаил Антонович, система Станиславского? -зачем-то
спросил Воропаев.
- В смысле? - удивился доктор.
- В смысле вхождения в роль, вы как больше любите когда актеры
вживаются в роль, забывая свое Я, и как бы превращаются в своих
героев, или когда они знают, что они актеры, а героев играют сплошным
мастерством?
- Знаете, господин полковник, я с отцом Серафимом долгую беседу имел,
и вам советую с ним поговорить.
- О чем же беседа была? - заинтересовался Воропаев.
- О жизни, он мне сказал, что и я болею.
- Чем?
- Прелестью, - ответил доктор и испытующе посмотрел на Воропаева, а
потом добавил, - Прелестью невинного осуждения пороков общества.
- Как это?
- Вы, говорит, доктор, прельщаетесь любоваться пороками, оставляя
себя в невинности. Мол, сам я пороков избегаю, но люблю наслаждаться
в других. А вообще, господин полковник, не знаю отчего те шестеро
погибли, но поп наш точно... - Доктор, повертел ладонью у лба.
- Зачем же Вы мне советуете к отцу обратиться?
- Так он тоже интересовался системой Станиславского.
Доктор подморгнул майору и полез куда-то в стеклянный шкаф типа
аквариум. Позвенев там лекарственными склянками, он достал фляжку,
небольшие стаканчики с делениями в миллилитрах и сказал:
- Попробуем, господин полковник, медицинского, а то сейчас и коньяк,
и водку гонят черт знает из чего.
Воропаев было начал отказываться,
мол, на работе и вообще за рулем, но доктор, пользуясь положением,
настоял:
- В качестве шумоутоляющего, я вам потом бюллетень выпишу, если что.
Разлив точно по пять делений, доктор поднял мерный стаканчик:
- Ну, вздрогнем, полковник, - и сам себе удивился, - вот уж не думал,
что буду с гэбэшником пить. Они чокнулись, выпили и прислушались к
себе.
- Закусить нечем, - обоженным горлом прохрипел доктор.
- Разве ж лекарство закусывают? - укоризненно поправил Воропаев.
- И то верно. Но запивают, - и он плеснул из графина воды,
- А скажи, господин полковник, отчего ты до сих пор майор? - доктор
простодушно уставился на Воропаева.
- Сам не знаю, Михаил Антонович, - тоже просто отвечал Воропаев, -
При советской власти все впросак попадал, звезды мимо падали, а
сейчас так быстро живу, что и забываю, кто я, и что я.
- Видно ты плохо систему Станиславского изучал, а мастерства не
хватает.
- Не хватает, - покорно подтвердил Воропаев, взглянув на фляжку.
- Ну, что, - сообразил доктор, - Еще по пять кубиков, для закрепления
эффекта. Они выпили еще, и тут доктор выдал:
- Ты, Вениамин Семенович не обижайся на меня, я и сам человек
пропащий, работу свою не люблю, и жизнь свою не люблю, ни детства, ни
отрочества не приемлю, еще пяток годков покочевряжусь, и на пенсию, а
для чего, спрашивается, вся эта попытка моя? Как будто меня
специально произвели на свет исключительно для примера, знаешь как в
пьесе выведут какого-нибудь неудачника, чтобы он в последнем акте
застрелился. Ты вот - и то благороднее меня оказался. На оскорбления
не отвечаешь, меня жалеешь, неужели ж со стороны видно, до чего я
неудачник.
- Брось, Михаил Антонович, мужик ты хороший, и врач хороший, у меня
даже шум в голове пропал.
- Правда?
- Правда.
- Врешь, - серьезно сказал доктор,
- Зачем мне врать? - сопротивлялся Воропаев.
- Врешь из жалости своей идиотской, она тебя и погубит. Впрочем,
губить-то и нечего. Жизнь - это всего лишь короткая передышка перед
смертью.
- Передышка говоришь, а вдруг и вправду передышка, что тогда делать
будешь?
- Я и сам говорю, передышка, - обиделся доктор
- Это ты для красного словца говоришь, а сам не веришь, потому что
знаешь, что ничего другого, кроме этой передышки нам не дано. Вот
скажи доктор, стал бы ты за просто так своей жизнью рисковать? На,
погляди.
С этими словами, Воропаев вытащил из кармана Андреевские очки и
положил на стол. Доктор не понимая, уперся в черные залапанные
стекла.
- Ты в руки возьми, погляди внимательнее.
- Хм, - доктор профессионально разглядывал оптическое устройство, -
Ортопедические? А почему оба глаза заклеены, слепой носил?
- Нет, зрячий, как мы с тобой.
- Странно, - доктор надел для пробы, - Ничего не видно.
- Вот скажи, смог бы ты в этих очках поперек Ленинского проспекта
гулять, да еще на красный свет.
- Ты их с покойника снял? - доктор с отвращением положил очки
подальше от себя.
Воропаев горько усмехнулся.
- Нет, с абсолютно живого. Один молодой человек в них поперек
движения гулял. Говорит, очки эти не для того, чтобы смотреть, а для
того, чтобы видеть!
- А, наверное Кастанеды начитался, - вспомнил доктор,
- В воины подался.
- Да я тоже так вначале подумал. Даже очень разозлился, ох, как я был
зол. Попался бы мне этот умник, который на русский язык дрянь эту
переводил, блин, яйца ему бы оторвал. Или издатель этот... - Воропаев
выругался, - Ну скажи, отчего же это молодежь такой дрянью увлекается,
и именно у нас-то в России, где еще сто лет назад про бесов написано,
где сказано: "нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется..." где
все наелись по уши марксизмом, где слово воин и Павка Корчагин одно и
тоже...
- Насчет бесов, тебе конечно виднее... - не выдержал доктор.
- Знаю, знаю, тем более, чего-то значит и им не хватает?
- Прививки от словоблудия. Молодежь как раз-то и не нюхала еще
настоящего марксизму, это мы с тобой старые волки, у нас прививка
мертвая... против плюрализма.
- Да я не против демократии, но знаешь, иногда нет-нет, да вспомнишь
главлит. Хоть бы подумали, чего издают и пишут. По-моему, так прежде
чем издать, пусть представят, а ну как эта книжка к собственному
родному ребеночку в руки попадет?
- Да чем им думать, - поддержал Доктор, - У них задница вместо
головы, ей-богу.
Они вдруг замолчали. Потом доктор спросил:
- Ты зачем меня про Станиславского спрашивал, догадался, что ли?
- О чем? - удивился Воропаев.
- Что я пишу. Пьесы пишу.
- Нет, просто лицо у тебя такое... - Воропаев замялся подыскивая
словечко, - Проницательное, что ли...
- Ну-ну, только я больше этим не балуюсь.
- Почему? Не берут?
- Берут, даже поставили несколько...
- Чего ж перестал? - волновался Воропаев.
- Страшно! - выдохнул Доктор. - Боюсь.
- Чего ж-то теперь бояться? - удивился майор федеральной
безопасности.
- Себя боюсь. Ведь слово, как бы не говорили, что искусство, мол,
само по себе, а жизнь сама по себе, слово обладает грандиозной силой
подспудного действия. Понимаешь, не прямого, очевидного, а
подспудного! И чем талантливее оно, тем страшнее. Я не о себе, я в
общем, -поправился доктор, - Да и что он значит - талант? Ты
вдумайся, определи. Нет, не талантом меряется литература, а
подспудными последствиями.
Знаешь, я как-то подумал, откуда это во мне. Люди как люди, живут
себе и помалкивают, а я такой расхороший, бумагу мараю. Как будто мне
есть чего другим сказать хорошего? А что я могу я им сказать, сам
посуди, ведь и я выхода не вижу, чего ж других пугать буду и тоску
разводить. -Доктор приумолк, - А так ради хохмы или из-за денег,
противно, мы же в России живем, а здесь к слову еще есть уважение и
участвовать в духовном разврате, не хочу, страшно! - Доктор махнул
категорически рукой, будто кто-то с ним спорил, - Хотя обрати
внимание, как раз кто пишет? Сплошные неудачники, которые себя нигде
не проявили, поэтому, кстати и писательство свое профессией называют,
мол, вот ведь и я чего-то умею... И начинают выкаблучиваться, каждый
себе нору роет, жанры, формы изобретают, один словечками играет, то
так повернет, то эдак, у другого просто понос больного сознания. Ни
хрена это не профессия, слово оно есть результат!
- Результат чего? - удивился Воропаев.
- Да ничего, - Доктор сам с удивлением осмысливал свои слова, -Ну вот
скажи полковник, что для тебя самое главное в жизни? Воропаев
наморщил лоб и принялся обыскивать свою плешь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг