пахнет печеным, и он, глотая слюну, пошел к Ломоносову.
У догоравшего костра стояла только Даша. На ней было все то же
старенькое взрослое пальто. Казалось, она его ждала, и только для
теплоты ворошила едва тлеющую золу.
- С кем это ты на лошади катался? - сухо спросила Даша, подворачивая
нетронутый еще переплет красочного издания "Эзотерические сны
ближнего зарубежья."
Андрей смущенно пожал плечами:
- С Катериной.
- Красивая.
Даша смахнула испачканной рукой жиденькую прядь, и теперь Андрею
показалось, что перед ним золушка.
- Когда я ее увидел в первый раз, мне показалось... впрочем мне
всегда кажется что-то еще, кроме того, что я вижу. Вот я смотрю на
твое перепачканное лицо и мне кажется перед мной Золушка. Я никак не
могу увидеть то, что есть на самом деле, а все время что-нибудь
представляю, и получается как бы из головы... Даша по взрослому
усмехнулась.
- И что же ты в ней увидел?
- Мне показалось, что она не просто красавица, а символ.
- Символ? - удивилась Даша.
- Да, так смешно, наверное. Символ будущей России, то есть, может
быть, не конкретно, а вообще в смысле надежды. И мне вдруг захотелось
быть с этим будущим, то есть, жить и смотреть - как оно все
получается, - Андрей смутился,
- Впрочем, теперь понятно, что все мы для чего то созданы и
что-нибудь символизируем...
- И что же я символизирую? - Даша вызывающе посмотрела на Андрея.
- Мне кажется, я тебя уже раньше встречал, только это было во сне.
- В саду камней? - подсказала Даша и поежилась.
- Да, и в японской электричке. - Андрей теперь точно вспомнил свой
сон, -Ты была с Петей. Видишь, как все устроено хитро, я уверен, что
и все остальные видели этот сон, наверное мы все снимся эНЧе.
- эНЧе? - переспросила Даша.
- Можно просто Че, - Андрей как-то болезненно улыбнулся, - Новому
Человеку мы снимся, ты снишься и моя мама, и Вениамин Семенович, и
Петька, и даже тот старик в коляске, который считает его своим сыном.
Мы играем все в одном спектакле.
- Нет, я не играю, вот в школьном спектакле я играла Соню
Мармеладову. Правда, он догадался. Эн Че на кладбище подошел ко мне
и сказал: вы мне Соню проститутку напоминаете. Мне так стало стыдно.
Он такой с виду мягкий, вначале соболезнования выражал, а потом прямо
так и сказал. И еще попросил за отцом поухаживать. Я, конечно,
отказалась, а когда все это случилось, пришлось. Даша, помолчала и
добавила:
- А Пете подарил конфету шоколадную. Петька любит сладкое и взял с
радостью, расслабился, развернул красивую обертку, а там пусто.
Понимаешь, как в одном старом черно-белом фильме, плохой дядька дарит
ребенку обманку. Дарит и смеется, мол, шутка, и там еще паренек в
фильме сказал, я запомнила на всю жизнь: "Дядя, вы дурак?". Я именно
это "вы" запомнила.
- Нет, он "ты" сказал, - поправил Андрей, - Странно, где ты могла
видеть такой старый фильм, я думал их, теперь считают ненужными, эти
фильмы шестидесятых.
- Нет, показывают в неудобное время. Ну так вот, эНЧе точно так, как
в том фильме, улыбается, а говорит совсем другое.
- Я знаю, - перебил Андрей, - про пустоту я знаю...
- Да, говорит пустота - это лучшее, что можно подарить ребенку.
- А что Петька? - заволновался Андрей. Даша улыбнулась.
- Петька сказал, что в пустоте летает топор, купленный на чертовы
деньги. А астрономы наблюдают в телескопы восход и заход топора. У
Петьки каша в голове, он перепутал Карамазовский топор с
Раскольниковским. Но есть еще один, мы купили в качестве реквизита за
пятьдесят тысяч, только не обычный наш топор, а новый - похож на
индейский томагавк.
- Это не у Петьки в голове каша, а у эНЧе. - Андрей задумался и ему
пришла в голову новая мысль, - Наверное, Новому Человеку в детстве
тоже такую конфету подарили и, чтобы исправить положение вещей, он
решил пустоту внутри красивой обертки превратить в золото мира.
Даша пошурудила в золе и выкатила из кострища фигуристую, как спутник
Марса, картофелину.
- Хочешь есть?
Андрей кивнул головой и поднял с земли аналог небесного тела. Тело
было горячим и он стал перебрасывать его из ладони в ладонь и шумно
пыхтеть на него морозным паром.
- Да погоди же, пусть остынет, - смеясь, посоветовала Даша, доставая
второй спутник.
- Я в детстве астрономией увлекался, - Андрей протянул картошку и так
и держал ее, несмотря на боль, - Смотри, картошка похожа на планету.
Еще горячую, новенькую, а мы, как боги, дышим на нее, чтобы на ней
пробудилась жизнь.
- Да нет, чтобы съесть, - опять засмеялась Даша.
- Значит Ван Гог рисовал богов, а я-то думаю, почему эти бедные люди
кажутся мне такими прекрасными. А мы убили этих людей...
- Не мы, а он.
- Не знаю, ничего не знаю, я сыграл свою роль отменно.
- Перестань, ты единственный, кто сейчас пытается что-то исправить.
- Я, Даша, трус, и от этого все и произошло.
- Это ты про арку?
- Рассказал... - Андрей попытался сковырнуть черную хрустящую корку.
- Но ты ведь на Ленинском... это же подвиг...
- Именно, понимаешь, подвиги люди совершают из трусости. От неумения
помочь. - Андрей, сказал это просто, глядя в Дашины глаза. - Если не
можешь помочь - сойди с ума. А я даже с ума не сошел, не смог. Не
было сил, не знаю, я не мог ни с кем разговаривать, матери два
месяца не отвечал на письма, стыдно было. Ведь я у нее один.
- Эх, Умка, Умка... - только и сказала Даша.
В этот момент из-за спины Ломоносова, где была такая же темень, как
на картинах Рембрандта, таинственно поскрипывая, появился старик.
Пожалуй, он был единственным человеком в этом городе, кого не
огорчало отсутствие снега. В своей спортивной шапочке с буквой "С" в
ромбике он напоминал участника специальных гонок для инвалидов.
Андрей удивился, что не заметил его раньше, следовательно, инвалид
все время был здесь рядом. Тот быстро подрулил прямо к молодому
человеку и внимательно посмотрел в его лицо. Так историк пытается
найти в настоящем отблеск минувшего времени. Он смотрел еще несколько
мгновений и потом тихо, но уверено прошептал:
- Умка.
Тогда старик подъехал еще ближе, неожиданно крепко схватил Андрееву
руку, испачканную в золе, и поцеловал ее. Андрей как-то брезгливо
отскочил, но старик пододвинулся опять:
- Прости меня.
- За что? - наконец обрел голос Андрей.
- Он мучил меня, специально, - захрипел старик, - он специально все
подстроил, чтобы я каждый день, каждую минутку видел того человека.
- Да кто он? Кто подстроил? Какого человека? - Андрей абсолютно
ничего не понимал.
- Простите, я плохо говорю, я давненько не говорил, да если честно
признаться, никогда еще и не говорил нормально, поэтому-то я и
путаюсь, но чувствую все очень точно, понимаете?
- Нет, - честно признался Андрей.
- Ах, действительно, точно пес, все понимаю, да сказать не могу, вот
именно что пес, все дело в этой собаке, скажите, зачем он ее
притащил?
Андрей посмотрел на Дашу, пытаясь понять, что стоит за этим нервным
потоком. Он только видел, что старик чем-то болеет, но отчего такая
путаница, в которой и ему, Умке, находится место.
- Эту собаку, но дело-то, конечно, не в ней, дело, конечно, совсем в
другом, в страшном липком потоке, который захватил нас всех, тогда,
там, но, ей-Богу, не ведали, не понимали, думали, так проскочим,
пили, жрали, но, и то сказать, ведь все ж для вас думали, для нового
человека, то есть не то, нет ...
- Старик начал испуганно отмахиваться от чего-то руками, - нет, не
нового человека, для кровинушки, для ребеночка, они малые совсем,
ничего не знают о будущем, и как же не постараться... ведь оно же
твое, родное, а он... - старик прервался махнув кудато в сторону
Лужников, - до сих пор там под стеклом, впрочем, конечно дело-то не в
нем, а в нас, во мне, да и что он теперь? Да и что он тогда? Ведь
были и другие, с Богом, но знаешь, Умка, вы уж простите, что я на ты,
мы все-таки, ах, опять не то, не надо бы это "мы" вовсе употреблять,
потому что именно из-за этого "мы" все и происходит, но отчего же я
не боялся Бога-то, да очень понятно, - теперь старик как-то
обрадовался, будто наконец обрел нежные слова, - потому что не было
Его, понимаешь, какая подлость, не было Бога, его и нет совсем!
Старик замолчал или остановился, но вовсе не для эффекта, а казалось,
именно сейчас до него самого доходит смысл своих слов.
- Если не веришь, что он есть, то нет, ей-богу, нет!
Даша подошла к плачущему старику и обняла его голову:
- Ничего, ничего, Георгий Афанасьевич, все уже прошло, успокойтесь.
Мы теперь на Ленинских Горах, вы же так хотели здесь побывать.
- Нет, нет, Дашенька, ничего не прошло, все только начинается, я не
думал, что так скоро, то есть я забыл уже, и вдруг, вы, молодой
человек, не обижайтесь на меня, я так рад, что вы мне позволили...
Андрей ничего не понимал.
- Ведь, я не у вас руку поцеловал, у него...
- У кого?
- У вашего отца, - выдохнул старик.
31
Доктор прочел первый абзац и ничего страшного не произошло. Впрочем,
именно это его и насторожило. И еще, рассказ был набран предательски
крупным шрифтом, и конец его казался далеким. Он оторвался от
смертельного рассказа и, подышав на шариковую ручку, записал на
листках "Для заметок": "Текст чем-то напоминает популярную статью,
когда автор заведомо знает больше, чем читатель, во всяком случае,
он так думает, и это его знание предполагается настолько сложным, что
его следует упростить, расцветить и как-то донести читателю. Но
главное, умный популяризатор знает, что результатом прочтения должно
стать не понимание предмета, а такое радостное впечатление, будто
предмет стал понятен. Пишет монологически, то есть безо всяких лишних
словоблудий и борьбы идей, короткими, уверенными фразами. Держит
дистанцию и долбит в одно место. Кроме того, персонифицирован.
Читающий чувствует, что обращаются именно к нему. Здесь применяются
так называемые места общего пользования, успешно эксплуатируемые
экстрасенсами, астрологами и обычными психоаналитиками. Например,
если сказать, что вы "человек не злой, а просто вспыльчивый", или
"общительный, но в сущности одинокий", или "у вас так много дел, и
только занятость мешает вам иногда прийти на помощь", и читатель
сразу поймет, что речь идет лично о нем." Доктор специально писал
подробно, не заботясь о стиле, стараясь точно передать свои
впечатления. Потом опять начал читать. Теперь его мнение укрепилось.
Стали появляться имена философов, мыслителей, перемежаемые
элементарной похабщиной, психологически точно вкрапленной в
единственно нужные места. Это было страшно и дико, и еще его охватила
твердая уверенность, что где-то он уже это видел, что-то до боли
знакомое, но нет, не из литературы, но тоже где-то прочитанное, то
есть испытанное при прочтении, и ему стало не по себе.
Он хотел тут же об этом записать на пустых листках. Кстати, наличие
этих пустых листов в книге, предназначенной убить читателя, произвели
на доктора какое-то особое гнетущее его душу впечатление и, так и не
записав очередных мыслей, он решил сначала дочитать до конца и этот
абзац, но увлекшись, проскочил красную строку...
Его поразило не то, что писавший обращается именно к нему, а то, что
тот использует его собственные мысли, причем некоторые из них были
даже еще не продуманы до конца, а здесь уже блистали как новенькие
жигули, сошедшие с конвейера. Как ездят жигули - известно, но это
было уже и неважно. Доктор увлекся. Так увлекаются горением сухие
сосновые щепки, когда их поджигают для развода. Мысль о щепках, и тем
более о костре, рядом с дымящимся еще зданием его родной клиники,
вполне была объяснима, тем более что как раз именно благодаря пожару
он и мог читать. Но странно было другое, отчего это Михаил Антонович
свободной рукой будто искал в кармане спичечный коробок. Да вот же
он, подумал доктор и чиркнул серной головкой.
Вокруг стало совсем не то. Поликлиника стояла цела целехонькая, и
даже лучше, чем до пожара. И щепок никаких не было, правда, спичка
еще горела. Он поднес ее к обгорелому и когда-то затушенному бычку.
Хм, усмехнулся доктор, а ведь я бросил курить. Впрочем, он часто
бросал курить. Он оглянулся опять, не понимая, почему вокруг свет и
тепло. И зелень, свежая, сочная, такая бывает только в мае, с
клейкими листочками, с прелыми запахами, с тревогами и надеждами.
- Да точно май, - вскрикнул доктор обнаружив веселый птичий щебет. Или
все-таки снова сон? Он стал внимательнее присматриваться, будто искал
какую-нибудь мелкую деталь, какую писатели обычно добавляют для
наивного читателя, что-то вроде бутылочного осколка, блеснувшего в
грязи. Мол, если будет какая бумажка грязная на газоне или, на худой
конец, монетка стертая... Ах ты черт, - доктор заметил изогнутое
пивное стеклышко прямо рядом со скамейкой. Да нет, разве ж это
критерий, ведь кажется именно это стеклышко всегда и лежало здесь в
прошлой реальной жизни. Господи, да ведь не заграница, чтоб
удивляться мусору. Здесь Россия, и деталей этих пруд пруди на каждом
углу - никаких дворников убирать не хватит.
Да, уж доктор успокоился и теперь радовался вновь. Ни костров, ни
ветра, ни самокопателей. Господи помилуй, неужели ж осталась жизнь -
ни с чем не сравненная прекрасная дребедень! Он от удовольствия
хлопнул себя по колену. Вокруг полным ходом шла реабилитация. Мужики
стучали по столу косточками. Женщины эти косточки перемалывали, и все
было как и положено. И его никто не трогает, понимают, хирургу мешать
нельзя, пусть посидит, отдохнет. Ведь, это наше дело в домино
стучать, а у него работа серьезная - спасти и сохранить.
Да, он любил свою работу, потому что лечить - это дело с результатом.
Конечно, не всегда успешно - ведь не Бог, да кое-что умеет. Он
поиграл тонкими красивыми пальцами и испытал удовлетворение.
Доктору не сиделось. Ему хотелось с кем-нибудь обязательно поделиться
своим знанием. Как раз по аллее шел сухой, как заключение о смерти,
мужчина. То был профессор-физик с тяжелым, третьим инфарктом. Уж
он-то должен понять меня.
- Здравствуйте, Владимир Михайлович, как самочувствие?
- Отлично доктор, добрый день! Профессор очень приятно улыбнулся.
Вообще, надо сказать, он больше был похож не на профессора, а на
студента, только не молодого. Да и было ему лет сорок пять.
- Знаете, профессор, я тут на скамеечке заснул и приснилась мне
какая-то философская чепуха, но не просто метафизика, а конкретная
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг