За спиной из подворотни выскочила группа подростков. Весело матерясь,
компания "для сугреву" гнала впереди себя пустую пластмассовую
бутылку. Завидев ночного пешехода, братва приумолкла и перешла на
другую сторону улицы. Передний, высокий парнишка, напоминавший
перевернутый испанский восклицательный знак, поправил черные очки и
его братки сделали тоже самое.
- Неужто сам? - удивился прыщавый парнишка, пряча, как монах, в
нейлоновый капюшон шишковатую голову. -Бубнит чего-то.
- Умри, - тихо буркнул высокий, - За... тебя в таракана, будешь потом
мантры петь, как тот пес.
- Да ну, он же нас из такой ж... в люди вывел, зачем ему...
- Да умри, я сказал, пусть пройдет. - еще раз шепнул высокий, и,
вдруг переменился и стал говорить громко, - Впрочем, как ты,
говоришь, Гурджиев называл эти танцы?
- Поиском собственного Я или, проще говоря, сущности человека. -
ответил прыщавый.
- Зачем искать эту самую сущность, если вот он я?
- Ты это не ты, это, примерно как у Юнга, с бессознательной памятью
прошлого, только, наоборот.
- Выражайся яснее, - попросил высокий, потрясая точечной головкой.
- Ну б... , помнишь, в ночном клабе я рубашку на себе порвал, а ты
подошел и спросил о Платоновской космологии?
- Да, под мальчика, который хочет в Тамбов.
- Я сказал, что космос идей невозможен без ощущения реальности.
- Ага.
- Ну так я с... - прыщавый стал необыкновенно серьезен. - Все это
было наносное, в ту минуту, из-за песни. Понимаешь, этот Тамбов, это
идея или реальность? Подумал я. Меня певец сбил. Вот я и брякнул,
прости.
- Так и что же на самом деле? - строго спросил высокий.
- На самом деле тетка у меня в Тамбове третий месяц не получает
зарплату. Так вот это неполучение зарплаты, результат неправляции
трансляции...
- Не мельчи.
- Да в испанском варианте, Тамбов означает Травахо, то есть работу, а
так как мальчик хочет Травахо, значит пока ее не имеет, вот и в
Тамбове нет работы, ну и, конечно, зарплаты тоже нет.
- Толково, ну, а если без Тамбова?
- В сущности, по-суффийски, ни работы, ни идеи работы тоже нет,
следовательно, и реальности нет.
- Молодец, что признался, - похвалил долговязый, и сильно ударил по
бутылке.
Человек усмехнулся и свернул на Пушкинскую улицу, а там, не
повстречав никого, вышел на площадь. Здесь его уже поджидала
небольшая группка людей, человек десять-двенадцать, не более. Если бы
не глухая ночь, то можно было подумать, что на площади происходит
пикетирование классика "Обществом слепых России".
Все как один были в черных очках и с тросточками. Памятник создателю
Маленьких Трагедий был зачехлен и как-то странно позвякивал, как
будто вокруг была не Москва, а палуба рыболовецкого сейнера. Чуть
поодаль на фоне притушенного Макдональдса блестели заиндевелые трубы
пожарной бригады. Судя по всему, речи уже отзвучали, и собравшиеся
только и ждали когда появится этот ночной пешеход.
Он напрямую подошел к постаменту, дал себя ощупать грузной дамочке, и
та ему вручила конец грубой веревки, уходящей куда-то к голове
Александра Сергеевича. Человек дернул за веревку. Чехол, сшитый из
парашютной ткани с эмблемой десантных войск, взлетел, подхваченный
сильным порывом ветра, и пал точно на головы оркестра. Раздалась
бодрая музыка, и пес задрал лапу над серым полированным гранитом.
Если бы собравшиеся не были слепыми, то обнаружили бы на пьедестале
произведение кузнеца Демидова.
Еще не доиграла музыка, а гражданин с собакой уже поднимались по
лестнице в помещение бывшей редакции. Пес, привычно перескакивая
ступени, побежал вперед, а Вадим Георгиевич достал спички и зажег
керосиновую лампу.
- Конечно, есть определенные недоделки и странности. -продолжал
гражданин, как будто собака была рядом, - Например, эти совпадения.
Может быть кого-то они и напугали бы, но я- то знаю, здесь работа
подсознания, синдром Раскольникова. Нет, я совсем другое и как же без
совпадений, если я серьезно взялся за дело.
Это же как с протухшими тремя процентами, конечно, со стороны
казалось, план случайно завышен.
У двери проснулся вахтер и спросил:
- Уже день?
- Нет, ночь.
Вахтер, потягиваясь, встал и нехотя забрался на гоночный велосипед, у
которого колеса были сняты, а цепь была наброшена на маленькую
звездочку дачной силовой установки. Старик поправил очки и включил
пятую скорость. Тускло, как в кинозале, засветилась аварийка, и
Вадим, больше ориентируясь по блистающим в коридоре собачьим глазам,
зашел в себе в комнату. Отодвинул настольную лампу, поставил
керосинку и запустил компьютер.
29
- Понимаешь, майор, наверняка существует противоядие, - рассуждал
доктор, сидя по правую руку от водителя, - Тоже в словесном виде,
только одна загвоздка, нужно сначала "гиперболоид" раскурочить.
- Во-первых, я полковник, а во-вторых, не вздумай.
- Извини, Вениамин Семенович, майор, полковник, какая теперь разница.
А прочесть бы надо, да вот, что делать с больными, не знаю, детвора
еще, беспризорники. Не могу рисковать.
- А я сказал, не вздумай.
- Да ладно, - Доктор попытался смахнуть прилипший с наружной стороны
листок.
Потом наклонился и прочел:
- "Уголовный кодекс Российской Федерации".
- Судить его надо, - зло выдавил Воропаев.
- Чем именно судить? Уж не этим ли? - доктор опять тыкнул в листок.
Или ты к званию еще и должность прибавишь: Верховный Судья Всея Руси.
А по какой статье? По статье Бахтина, "К философии поступка"?
- Есть один вариант.
- Ну?
- Чистосердечное признание.
Доктор рассмеялся и потом, подражая отцу Серафиму, изрек:
- Покайся сын мой! Да, господин майор, ты, оказывается, либерал, то
есть романтик, неужто, думаешь падет на колени и землю целовать будет.
Вряд ли.
- Да ведь мужик вроде умный, - не сдавался Воропаев.
- Слушай, умный, это точно, только пока он до главных вопросов
доберется, мы тут все передохнем.
- Не знаю. Ничего не знаю. Дел по горло. Из зрячих в комитете один
Заруков, вот и мечемся между солнцевскими и люберецкими. Кстати, парни
попадаются ничего, как-то на фоне всего остального даже интеллигентные.
- А чего же ты поскромничал, назначил бы сразу себя генералиссимусом.
Воропаев тяжело посмотрел на пролетающие мимо джипы.
- Ты прав. Что майор, что генералисимус, один хрен. Ведь все одна
видимость, а фактически у меня нет никакой власти, понимаешь? Все
висит на одной неизвестности. Народ в недоумении, братва еще до конца
не разобралась, что в натуре никакой власти нет, ведь она привыкла
быть вне закона, и сходу так и поверить не может, что и закона
никакого нет, да может и знает чего, но и сам подумай, куда ей
двигаться, если все дозволено. Вот мы и играемся в прятки - никак
друг дружку найти не можем... Но и мне, кроме блефа, ничего не
остается, иначе - кранты нам всем.
- Ты его то видел?
- Да.
- И что думаешь, псих?
- Конечно псих. Говорит, управляет миром. Так, знаешь, как бы в
шутку, а губы-то подрагивают. Следовательно, верит.
- Да не Кашпировский ли его фамилия?
- По манере очень напоминает. Та же железная уверенность, фразы
строит безо всяких неопределенностей, без этой, понимаешь, нашей
дребедени - будто, кажется, словно - безо всяких там сослагательных
наклонений, просто от спинного мозга, как в гипнозе, четким,
уверенным голосом, ну точно Кашпировский, только, на интеллектуальном
уровне.
Доктор беспокойно теребил воропаевский рукав.
- Погоди, значит не слухи это, я думал - так, анекдот на фоне
всеобщей разрухи. Ах ты, господи, то есть он сам себя считает
режиссером, а мы как бы актеришки, в его спектакле, погоди, погоди,
да остановись ты.
Воропаев притормозил у очередной Демидовской
конструкции.
- Значит, система Станиславского.
- Бери выше.
- Автором?! - воскликнул доктор и уперся в Самокопателя невидящим
взглядом.
Потом, похлопав себя по внутреннему карману, уже с
ожесточением, прошептал:
- Ничего, сдюжим.
- Эээ, чего там у тебя запрятано? Михаил Антонович, ну-ка покажи, не
хочешь? Знаю, гиперболоид там у тебя, ты мне даже думать не смей,
погляди нас всего-ничего на целую страну, а глубинка проснется,
знаешь чего по утру бывает-то, с перепою в очень нехорошем настроении
русский человек, с перепою просыпается, страшен бывает во гневе.
- Страшен мир, может быть, и вправду все это выдумка, фантазия,
больной сон, я тебе говорил - давай проснемся.
- Плевать, сон не сон, это все философия, нужно свое дело делать. Вон
Андрей вытравляет гиперболоид из паутины... Эх, жаль парня.
- Тьфу, ты, - в сердцах сплюнул доктор, - Чего ты прикидываешься
простачком? Ну, а если он прав? Если он, этот Новый Человек, прав?
Воропаев серьезно посмотрел на доктора:
- А если даже и прав! Да пусть так, пусть мы не люди, а только
персонажи, что же, свинством жить? Что же нам, остается одна логика
да философия? Нет, Михаил Антонович, не только, чувствую должно быть
что-то еще. Да и не наша эта философия. Самые подленькие открытия
вовсе не в науке и технике с ихними бомбами, самые страшные открытия
происходят в философии, потому что нельзя открыть новой морали для
человека.
То есть открыть-то можно, и уж понаоткрывали, не приведи Господи...
как только не боятся, черти? Нет, не наша эта философия. Слышь,
доктор, не русская.
- Неужели ж думаешь, есть русская?
- Обязательно, верю и знаю, только не эта математика, с Кантом, и
Декартом, из А вытекает Вэ, а из Вэ вытекает Сэ. Нет уж, бросьте,
господа, хрена, если человеку неудобно, то пусть никуда не вытекает,
пусть уж лучше так совсем, остается, пусть вытекает, если не подло, а
если подло - хрена! - Воропаев почти кричал, как доктор тогда в
ординаторской.
- А кто же будет определять, хреново или так себе? - увлекся Михаил
Антонович?
- Господь Бог! - выдал Воропаев и сам удивился своим словам.
- Ну право... - доктор замолчал.
- Иначе пустота, - уже более уверенно сказал Воропаев.
Доктор наконец заметил железного человека.
- Самокопатель, твоя идея?
- Нет, сам пожелал.
- Сам? Странно.
- Да, усмехнулся так, даже весело, и говорит: я знаю, у вас модель
есть, я модели очень люблю, пусть по Москве стоят. Будет как сожжение
статуи Будды.
- Понятно, на контрапунктах работает. А Лао Цзы кто такой?
- Китаец обрусевший, я с ним на почве изобретательской деятельности
сошелся. Хороший мужик, сейчас очень мне помогает.
Доктор впервые за много дней весело улыбнулся:
- Ну, вот это ты хорошо ему впендюрил! Потом достал серебрянную
луковицу и присвистнул:
- Майор, давай жми в больницу, у меня обход.
Еще на подъезде к первой градской стало ясно, что стряслась беда.
Сначала, правда, казалось, что это зарево от Боровицких ворот, но
если бы оно было оттуда, то оно так и бы и стояло на месте, а тут от
Гагаринской до Академии наук оно вылезло на полнеба. Воропаев все
понял, и гнал что есть мочи по средней полосе. Машин, правда, кроме
редких джипов, не было никаких.
Горело как раз его отделение. Какие-то люди, словно мелкие домашние
паразиты, шныряли в округе, кажется, разбегались.
- Наркоманы с трех вокзалов, - догадался Воропаев и автоматически
потянулся к радиотелефону, но потом спохватился и выматерился.
Когда они подъехали, здание уже догорало. Сухо, как праздничная
пиротехника, хлопали последние стекла и с веселым звоном падали на
асфальт. Те, кто мог, выбрался наружу и наблюдал, как из окон прыгают
больные.
- Михаил Антонович, - обратилась старушонка, одетая в серый байковый
халат, - в хирургическом отделении остался один.
Заметив какую-то кричащую фигуру на третьем этаже, доктор рванулся, но
Воропаев его придержал.
- Погоди, Михаил Антонович, не твое это дело. Пойди лучше к больным.
Воропаев скрылся в клубах дыма.
Доктор смотрел на охваченное пламенем окно. Человек расставил руки,
упершись в раму. Кажется, сейчас прыгнет. Михаил Антонович, как техник
палубной авиации, замахал руками. Впрочем, что он делает, сам о себе
подумал доктор. Что мы все делаем, все это мелкая воропаевская суета,
разве вылечишься анальгином, если в душе раковая опухоль? Надо резать,
резать и резать. В ушах, сквозь грохот и звон, неистово гудел ветер.
Надо резать, опять сказал себе доктор, и заметил, как человек в окне
отпустил одну руку и повернулся назад. Неужели добрался, нет, это все
пожарные меры, чего тушить пожары, надо спички отобрать. Родители, не
давайте детям играть с огнем! Спички детям - не игрушка!
Вскоре появился Воропаев, героически неся на руках ополоумевшего от
страха пациента.
- Ну-ка погляди, а я смотаюсь, привезу людей.
Доктор неопределенно махнул рукой и пошел в сквер. На этой скамейке
он часто сиживал между операциями, обдумывая какую-нибудь пьесу, или
просто так подставлял лицо под ласковое летнее солнце и не думал ни о
чем. Его коллеги и пациенты в такие минуты не беспокоили, говоря друг
дружке: Михаил Антонович отдыхает.
Доктор полез во внутренний карман и достал тоненькую книжку в строгой
черной обложке с грифом одного известного издательства. Развернул и
принялся читать.
30
Университет скорее угадывался по отсутствию ветра, которому
приходилось огибать главное здание, и здесь как раз было
относительное затишье. На улице Лебедева он постоял, пытаясь
разглядеть яблоневую аллею. Но и тут ничего не получилось, и он
вспомнил картину Ван Гога с очень похожими деревьями, как будто
писалась она не на юге Франции, а прямо здесь, на Ленинских горах.
Потом он думал о голландце, о его письмах, и о том, что зря тот
поехал в Париж, потому что лучше, чем "Едоки Картофеля", нет картины.
Во всяком случае красивее. Он в последнее время все чаще вспоминал
именно эту картину. В особенности вечерами, когда они зажигали
керосиновую лампу и ужинали картошкой. Картошку копали втроем с
Серегой и Ленкой Гавриной у биофака на экспериментальных грядках. И
потому она каждый вечер была новая и вкусная. Ему показалось, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг