знаешь, как трудно ловить то, что плавает в воздухе. Ты никогда не пыталась
поймать спору одуванчика или... или тополиную пушинку? - я говорил в
пространство, где передо мной все плыло и качалось. - Когда пытаешься
поймать ее резким движением, то ничего не получается - она увертывается,
гонимая ветром, рожденным движением руки. Желание обладать и контролировать
разрушает реальность. Она ускользает из слишком нетерпеливых рук. Прости, я
выражаюсь туманно... - Я замолк, ожидая реакции на остроумную аналогию с
тополиным пухом, но она, казалось, ничего не поняла.
- Мне тяжело с вами, - пожаловалась она, - мне все кажется, будто вы следите
за каждым моим движением, словом, я как будто под следствием, под
микроскопом, под рентгеном, не звоните больше мне. - Она демонстративно
посмотрела на часы и уже спокойно и холодно добавила: - вы же не любите
навязываться.
- Да, но, может быть, я еще побуду напоследок?
- Мне нужно уходить.
- Мы можем пойти вместе, - я был полностью растоптан и слабовольно клянчил.
Она наотрез отказалась, и мне пришлось доказывать собственную
ненавязчивость.
Мир вывернулся наизнанку. Ее маленькая квартира казалась бесконечной
разнообразной Вселенной, а внешнее пространство тюрьмой, камерой, клетью,
карцером одиночки. Нечего и гадать, кто был узником. Я не ушел далеко, да и
куда идти, если везде одно - стены и решетки. Ей нужно было уходить - какая
ложь! Вот уже второй час я топтался под прикрытием голых веток, а из
подъезда вообще никто не выходил. Заходили, было, а выходить - никто не
выходил. Кстати, заходил какой-то молодой человек приятной наружности. Этот
ночной гость (а было уже темно), наверняка не желая того, постепенно
овладел моим сознанием.
Обогнув дом, я стал искать заветное окно и делал это с таким усердием, что,
кажется, начал бормотать вслух и даже испугал случайного прохожего,
шарахнувшегося в сторону на проезжее место. Единожды отыскав зашторенный
прямоугольник, вновь проверил ответ, и когда тот совпал трижды, впился
испытующим взглядом в едва подсвеченный экран.
Антракт в театре теней. Никого. Окно в спальню чернее ночи. Спит-отдыхает,
а свет на кухне забыла выключить. А может быть, не спит, может быть, пока я
бегал вокруг дома, она вышла, проскользнула, и сейчас кружит в неизвестном
месте? Черт меня дернул с этой иглой. Ведь можно было ожидать такой
реакции. Да, ведь точно так я и знал, чем может кончиться моя игра, и
наверное специально спросил иголку, чтобы так и кончилось, и следовательно,
не она, а я собственноручно все разрушил. Что же теперь делать, чем жить,
ради какого интереса можно существовать, если в стеклянном ящике не хватает
лучшего экземпляра? Так думал я, когда на светящемся полотне появились две
тени.
Ах вот, в чем дело! Какой неожиданный поворот судьбы. Озарения тоже бывают
неприятными, острым режущим предметом мелькнула свежая мысль. Ах, какая
траектория, какой полет, какие головокружительные маршруты. Весь день
провести в незнакомом обществе, увлечь в дом, в жилище, прикасаться, сгорая
в лихорадке, рискуя собственным тельцем, и все это за час до встречи,
наверняка обусловленной заранее и вполне желанной! Но как же я, как же мои
попытки?
Пьянея от горя, я ринулся поперек движения каплеобразных тел в поисках
связующего средства.
- Але, але! - кричал я в холодную трубку, желая знать сейчас же, с кем,
когда и почему?
- Да, я слушаю, - ответил, как показалось мне, специально приглушенный
голос.
- Ты дома? - спросил я, теряя последнюю надежду.
- Так получилось, - без тени волнения пояснила она.
Я не решился все-таки прямо спросить и вывернулся наглым требованием:
- Я сейчас хочу прийти.
- Это исключено.
- Почему? Почему ты не хочешь видеть меня?.
Она промолчала.
- Тогда поговори со мной.
- Я не могу сейчас разговаривать ни с кем.
Как же, желчно подумал я и полез на рожон.
- Почему?
- Не могу.
- Тогда я иду к тебе.
- Не смейте.
- Посмею, - я обезумел от ее холодного голоса. - Я здесь внизу был все
время, а теперь иду к тебе.
Не выслушав возражений, тяжело ступая, отправился в обратный путь. Неужели
еще сегодня я радостно взлетал мечте вослед по этим ступеням, а теперь уже
на каждом марше останавливался, задыхаясь от недостатка кислорода. Нужно
было воспользоваться лифтом, проскрежетало электромеханическое чудовище,
унося вниз чью-то усталую душу. Действительно, куда я иду-взбираюсь, зачем
мне эта высота? Природная жадность или долг коллекционера-охотника? Какая
разница, если там и без меня хорошо, если кому-то достаточно быть без меня,
то чем счастью поможешь? Сам виноват - размахался руками, не обращая
внимания на последствия. Как я, опытный охотник, мог вопреки всем правилам
и инструкциям, размахивать руками и производить страшные сотрясения в
воздушном пространстве? Были вы ловцами человеков, а я вас сделаю ловцами
тополиного пуха, стучало в голове гулкое эхо звенящей сухим деревом двери.
Да, я уже не звонил, а бил ладонью наотмашь по крашенному суриком
прямоугольнику.
Вдруг прислушался: кажется, кто-то подошел к двери, затаился моим
зеркальным отражением, незаметно набрал воздуху и остановил дыхание. Я был
уверен, я знал наверняка - это она там за дверью, она одна, она попросту не
решается открыть на мой безаппеляционный стук. Конечно, там больше никого
нет, мне просто показалось, наверно, я ошибся в расчетах и перепутал окна.
Она одна, но почему она не открывает дверь?
- Открой,- я попытался сам успокоиться, но получилось так, будто я клянчил.
Через несколько секунд невыносимо тягучая пауза прервалась такой силы и
горести тяжелейшим вздохом, по сравнению с которым мое ночное бдение под
окнами, мой кулачный наскок на дверной проем показались нелепыми и
смешными. Ей плохо, ей чертовски плохо. Я повернулся и на цыпочках, еле
слышно поскрипывая песчинками неметенных ступеней, тихо удалился подальше
от чужого горя.
В тот же вечер я слег. Видно, меня здорово прохватило там, под окнами, и
три дня кряду я температурил. Ночами несколько раз бредил одним и тем же
унизительным действием: я крадусь по злосчастной лестнице, стараясь еле
слышно шагать по ступенькам, чтобы никто не мог обнаружить, и более того,
стать законным свидетелем моего унижения, но на пятом или шестом шаге мне
изменяет чувство меры, я слишком тяжело ступаю, так что песочный треск
звучит чуть громче, и тут же, будто только того и ожидалось, раздается
унизительный смех на два голоса - женский, ее, и мужской, того молодого
человека.
В короткие перерывы между страшными видениями меня охватывал приступ
меланхолии, и я то плакал, то хватался за бумагу, пытаясь что-то писать.
Когда я окончательно пришел в себя, я был окружен смятыми словами любви.
Здесь нет и тени преувеличения, ибо на одной из скомканных бумаг были
стихи, написанные каллиграфическим почерком:
Там за хрупкой границей стекла,
Где так много печали и мало тепла,
Где пустое объемлет пространство
Бесконечных ночей постоянство,
Отраженные люди живут.
Их внезапно возникшую связь
Еле видно сквозь льдистую вязь,
Их отчаянно дерзкий побег
Прикрывает декабрьский снег,
И следы их почти незаметны.
Так, влекомы июльским теплом,
Исчезают вдали за окном,
Поднимая зеленые флаги
Над пространством твердеющей влаги,
Над кривыми ветвями дерев.
Теперь стихи казались мне женскими, и даже более конкретно, согласно моим
представлениям о ходе событий, такое стихотворение могла бы написать она и
только она. Во всяком случае, мне они показались вполне приличными, и
вполне должны прийтись ей по душе. Правда, в них было определенное
забегание вперед, как будто мы связаны не просто поверхностным знакомством
у темного окна, крытого первым, робким морозным узором, но и чем-то более
существенным, наподобие глубокого чувства, или даже общей задачей. Я решил
при следующей встрече, а таковая неизбежно должна произойти, подарить ей
эти стихи со словами: "Возьмите, это вы обронили под впечатлением наших
встреч". Я обязательно решил перейти снова на вы, будто собирался
преодолеть высоту со второй попытки.
Может быть, мое невольное трехдневное молчание и есть настоящая удача,
иначе как бы я смог выдержать паузу, но теперь пусть она думает, что я могу
быть и без нее. Конечно, три дня не срок, но все же поделом ей, вот,
пожалуйте - хочу звоню, хочу сам по себе гуляю. Я набрал заученный номер, и
сердце мое сжалось, когда заговорил голос, без которого мне было так
тяжело:
- Какой же вечер, когда раннее утро? - она явно обрадовалась моему
появлению. - Где вы пропадали?
Я пробурчал что-то невразумительное в ответ, но ей этого вполне хватило, и
она продолжила весело щебетать, что меня почему-то рассердило, и я
возмутился:
- Постойте! Ну а если бы я вообще не позвонил? Ведь у вас нет даже моего
телефона. Что это, самоуверенность или полное равнодушие?
Она молчала.
- Ответь же!
- Не понимаю.
- Не понимаю. - Я передразнил ее. - Ты иэбалованное, равнодушное существо,
ты совершенно не дорожишь нашим... - мне не хотелось быть банальным, но я
уже потерял контроль над собой, - нашим знакомством. В тот момент, когда
вся Вселенная обезумела от слякоти и холода, я, в общем-то достаточно
занятый человек, теряю силы и время, чтобы жизнь наша стала чуть-чуть лучше
и теплее, днями и ночами слоняюсь вдоль выцветших посеревших линий; да ты
глупое, несносное создание, неспособное оценить новых объемов пространства,
ты, готовая променять меня в любой удобный момент на черт знает каких
ротозеев, - я вдруг вспомнил, как она рассказывала о своих
друзьях-автогонщиках, - ты подвергаешь наши еще не развитые отношения
жестоким испытаниям вероятностью, ты... - я остановился, подбирая слово
построже, и вдруг обнаружил вместо напряженного, почти раскаявшегося
внимания бестолковые короткие гудки. Она бросила трубку, она не слушала
меня...
- Але, але, - я кричал что есть мочи, дожидаясь восстановления связи. - Куда
вы пропали?
- Я никуда не пропала, просто вы перестали со мной разговаривать.
- Значит, вы ничего не слышали?
- Ничего.
- Вы просто не хотите слышать самое важное, - я тяжело выдохнул в трубку и
решил больше не возвращаться к пройденному однажды.
- Жаль, что я пропустила самое важное, - она это сказала так, как обычно
говорю я сам: не разберешь, шутя или серьезно. - Может быть, повторите?
- Июлия, - я простонал в трубку, снова набирая воздуху.
- Почему? - пропуская малозначительное, перешла она к центральному пункту.
- Потому что родом из июля.
- Откуда вы знаете? - она, кажется, обрадовалась моей догадливости, а я ее.
- Я обожаю лето, но не июнь, когда еще плоды только завязываются и набивают
оскомину, и не август, когда все уже кончается, а именно июль, как эпицентр
тепла и света.
- Эпицентр? - удивившись на первый взгляд неуместному слову, я перебил ее,
на ходу радуясь, как это удачно получилось в стихах и про июль, и про
тепло, и слово эпицентр, оно весьма кстати, именно очень подходит, но
удивительно, что употребила его она, а положено скорее мне. Ну что же, вот
он, неопровержимый последний аргумент, господа соллипсисты. Да, может быть,
действительно никакая она не тайна, а всего лишь плод моего
бессознательного воображения? Но как же быть с остальными, теми, под
стеклянной крышкой, изловленными ранее, в более романтические молодые годы?
Я помню, сколько трудов, усидчивости и мастерства было приложено для
составления гербария. Так неужели все это, как говорят субъективные
идеалисты, миражи перегретого подсознания?
- Июлия, - почти пропел я и устроил небольшую паузу, наслаждаясь первой,
хоть и маленькой, но зато настоящей победой, - нам нужно встретиться, я
кое-что хотел тебе подарить...
- Подарить? Хм, это уже совсем другое дело, я люблю подарки, но мне их давно
не делают.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг