этом дело. Не с жиру я взбесилась, все сложнее. Просто все стало терять
свой блеск, то есть блеску как раз было больше чем достаточно, и на работе,
и дома - всегда шумно, весело, я же выдумщица, гостей страшно люблю. Ах,
сколько их было - маститых, заслуженных, ответственных, всегда придут -
руки целуют, вокруг меня вертятся, обхаживают, намекают. В общем, чего еще
желать, казалось бы? Не жизнь, а сплошной хоровод с песнями под оркестр
духовой, и музыка веселая такая, зажигательная, и все громче и громче, и
казалось, вот-вот наступит полный апофеоз, полное счастье красивой женщины.
Ан нет, внутри что-то заедать стало, как в пластинке, которую ставят по
десять раз на дню, зашуршало что-то, захрипело. Но портиться все стало
как-то хитро, не целиком, не разом, будто в хоре все поют чисто, в лад, а
один сорвался и потянул куда-то в сторону, сначала потихоньку, еле-еле, его
и не слышно было вначале. Я даже подумала: ну, попоет себе, попоет, да и
утихомирится, мало ли кто срывается, хор ведь не перекричишь. Но нет, он
продолжает все громче, натужнее, и вот орет уже во все горло, хрипло так, с
надрывом, будто зовет за собой куда-то. Ну, думаю, кричи, кричи, меня не
спутаешь, я видала крикунов, балагуров, бездельников. Хор не собьешь с
правильной ноты, не может ведь один сотню заглушить. Нет, смог, чуток
подбавил и воспарил так, что в галерке все рты открыли, и я рот как дурочка
открыла да так и хожу теперь с открытым ртом. Сломался стройный хор, не
стала я его слышать, как ни старалась. И знаю даже, почему все так, почему
хор сконфузился. Меня вдруг осенило. Как это так точно все поют, нигде не
сфальшивят, ведь в хоре сотня человек, такая пропасть народу, и не один не
ошибется - ведь это же не естественно? И закралось у меня сомнение: может
быть, они все разом врут-то, вместе с дирижером?
Толя сидел ошарашенный и подавленный. "Да она талант", - думал он.
- Заглянула я в себя, туда, где заныло, и потеряла свою ниточку. Тут
Богданов и возник. Я раньше встречу его в парадном случайно, или в
булочной, поздороваемся вежливо, соседи все-таки, да и забуду тут же. Будто
и нету этого серенького человека. Но и то сказать, одевался он всегда
как-то уныло, да и вроде возраст почтенный. А тут стала я к нему
присматриваться, задумываться, чем вот это серое существо живет. На меня
все мужчины обращают внимание, а этот абсолютно равнодушен. Что же у него
там внутри, ведь что-то должно быть особенное, раз он не как все? И вправду
- лицо умное, и глаза такие, будто он вот сию минуту придумал что-то. А то
наоборот - печальный ходит некстати. Да еще все время песню какую-нибудь
мычит. Именно, - Елена будто догадалась в этот момент, - я никогда не
видела, чтоб человек ходил и песни мычал: грустные, если грустно, веселые,
если весело. Забавно, правда?
В этот момент раздался звонок. Толя посмотрел на часы - было ровно семь.
Елена встала и решительно пошла открывать. Из прихожей послышался мужской
голос: "Добрый вечер, Лена." Вместо приветствия хозяйка коротко сказала:
"Проходи, если ненадолго, у меня гости". Мужской голос спросил: "Он?"
Ответа не последовало.
На пороге появился высокий широкоплечий мужчина со здоровым цветом лица. На
нем было зимнее пальто, в руках пыжиковая шапка, на ногах ярко-красные
носки. Вслед за ним появилась Елена.
- Познакомься, это Анатолий, мой старинный друг.
Толя с достоинством кивнул головой. Мужчина пронзительно посмотрел на
старинного друга и повернулся к хозяйке:
- Но я бы хотел без посторонних, может быть, пойдем в спальню или на кухню,
наконец?
- Нет, Разгледяев, я буду разговаривать здесь, при нем.
- Но...
Елена махнула рукой и села в кресло с таким видом, словно никакая сила не
заставит ее сдвинуться с месита.
Хорошо, Елена, ты взовлнована и... - взгляд Разгледяева упал на бутылку
нокьяка, - не в себе, но я готов говорить даже в таких условиях, - он
кивнул в сторону Толи.
- Это очень благородно. Так ближе к делу, - поторопила Елена.
- Елена, все, что происходит - ужасная, трагическая ошибка. Я не обвиняю
тебя, может быть, мы оба виноваты, наверное даже. Но я не понимаю, в чем
моя вина, что я сделал не так. Объясни мне, и я обязательно найду
какой-нибудь выход, и ты простишь меня, как и я простил тебя.
Елена, как показалось Толе, была совершенно спокойна.
- Но только не говори так, как раньше. Я не понимаю такого разговора. Ты
говоришь о том, чего нет и никогда не было в действительности, а лишь в
больном воображении этого, - Разгледяев подбирал слово, заметив, как сильно
Елена сжала ручки кресел, - безответственного человека. Вот ты опять
нервничаешь, но я же не прошу прямо сейчас все вернуть на прежние рельсы, я
прошу просто подождать хоть полгода, хоть месяц. Поживем отдельно,
подумаем, а потом решим. Но завтра... завтра ни в коем случае не нужно
ничего решать. Скажи же свое слово.
- Ничего нового я тебе не скажу и, наверное, ничего нового от тебя не
услышу. Вот ты назвал его безответственным человеком, а известно ли тебе,
Разгледяев, что это оскорбительно мне слышать, и не только потому, что
слово плохое, а потому неприятно мне тебя слушать, что ты дорогого мне
человека одним словом обозначить хочешь. А известно ли тебе, слышал ли ты
когда-нибудь, или читал в своих схоластических книгах о том, что нельзя
человека одним словом обозначать. Нет, не слыхал ты этого, и нет этого в
твоих книгах, ведь они все насквозь - солянка сборная из ярлыков. С твоими
умными мозгами можно счастливо жить, но понимать жизнь нельзя, а любить и
подавно...
- Но почему, зачем ты придираешься к словам? - Разгледяев завертел головой.
- Ну, пусть ответственный Богданов, пусть я ошибаюсь, но давай посмотрим
под другим углом зрения, - ему стало жарко, он расстегнул пальто и ослабил
галстук. - Чем плохо мы жили? Вспомни, ты училась, я работал, возможно, я
был не очень внимателен, ну, ты же знаешь, сколько разных обязанностей у
меня. Да и книга - кстати, на прошлой неделе сдал в издательство. Это не
только для меня событие. Но и ты, твой труд... Так сказать, вдохновляющее
начало, оно тоже... Частичка тебя в ней...
- А вот этого вообще не надо. Только не надо, пожалуйста, меня к твоей книге
примешивать. Даже если бы ты ее сжег, я бы все равно не смогла тебя
уважать, потому что я думаю, что по большому счету ты сам понимаешь, какую
вредную галиматью ты написал. И спешил ты ее написать, потому что знал, что
найдется (или уже нашелся) другой прохвост, который учуял протухший ветер
перемен и уже строчит, убирая из предыдущих изданий глаголы и
существительные и подновляя прилагательные. Но я сыта по горло всем этим, и
не мешай свою дряную книжку сюда. Я не хочу говорить о том, чего нельзя
проверять практически, за что, по крайней мере сейчас, розог не назначат,
да и никогда не назначат, потому что понять невозможно, о чем вы там
пишите. Видишь, какая я стала, зачем я тебе такая зрячая, Разгледяев? Найди
себе умную и играй с ней в свои игры, только учти, рога она тебе наставит,
вы же все там рогатые поголовно и взаимообразно, как ты любишь выражаться.
Вот, Анатолий, посмотрите на него, довел все-таки до дискуссий. - Она
выпила еще рюмку коньяка не предлагая никому. - Я вам расскажу Анатолий,
какой широкой души этот человек, - она зло усмехнулась. - Я и на суде
завтра так и скажу: не могу я с ним жить, потому что равзвратная я девка.
Запомни, - она опять повернулась к Разгледяеву, - все расскажу, если против
развода будешь настаивать. Скажу, с соседом спуталась и конретно все опишу.
Да, как пришла сама первая к нему ночью. - она теперь совсем отвернулась от
Разгледяева, - Как-то мы с Разгледяевым разругались. Ха: разругались - это
только так называется, а ругалась я одна, потомучто товарищ Разгледяев
удивительно спокойный человек и никогда из себя не выходит, этакая скала
гранитная, утес силы воли над безбрежной равниной моей разнузданной
слабости. Его же ничего смутить не может. Вот ушел он жить к родителям,
разъехались, а на следующий день - звонок в дверь. Открываю, ба - стоит на
пороге. Думаю что ли мириться пришел, да рано вроде мириться. А он стоит на
пороге, смотрит своими честными глазами и выдает: "извини, я по-привычке
перепутал, забыл понимаешь. До свидания!" и был таков. Он забыл! Он все
забыл. Ну да я напомню, как к соседу ночью ушла, я даже его прямо
предупредила - сейчас вот пойду к Богданову и останусь с ним до утра. А он:
"Ты это никогда не сделаешь, потому что так не делают". Что же, не делают,
так я сделаю. И пошла, и позвонила в дверь, Коля открыл, смешной такой, -
Елена как будто видела все это перед глазами, - смотрит на меня, ничего
понять не может. А ему с места в карьер и говорю - пришла к тебе жить. Он и
не понял ничего, только целовал меня, да так часто, как мальчишка...
- Елена! - едва сдерживаясь взмолился Разгледяев, - При посторонних!
- Никак заволновался? Философ ты наш, схоласт, а то что посторонние в
тапочках твоих сидят и коньяк твой пьют, - это ничего?!
Толе совсем стало не посебе - сечас бы он не отказался от рюмки коньяку. А
Елена продожала, все больше и больше превращаясь в хищницу.
- Да, целовал, всю меня, здесь, здесь и здесь, - она показала, где именно.
- Елена, прекрати! - сорвался Разгледяев.
- О! Не нравится тебе? Я знаю, тебе не нравится восе не то, что я тебе с
кем-то изменила и при посторонних говорю. Нет, не то. Тебе именно не
нравится, что я от тебя, такого умного, такого преуспевающего, к ушла к
этому чудаку-неудачнику, к - смешно сказать - инженеру. Вот что тебя злит,
и не строй тут из себя отчаянного ревнивца. Да если бы я ушла к твоему
начальнику, ты бы немного, конечно, поскучал, но потом сказал бы: всетаки
она умная женщина, все же я толк в женщинах знаю. И еще бы в гости к нам
приходил и дефицитные подарки к празднику презентовал. Да, мои любимые духи
Le Lilas приносил бы. А?!
Ты сошла с ума, - Разгледяев взмок и от жары и от неприятного разговора. -
Вы помешались со своим инженером, я таким языком говорить не могу.
- Чем же он тебе не угоден? Я еще и в подробностях могу описать, чьобы
никаких сомнений не осатлось на этот счет. А на вашем языке я больше
говорить не хочу, не могу и не буду. Вы же все там пачкуны, прихлебатели,
зубрилы; выдумали себе игру, так и играйте сами и не заставляйте нормальных
людей всем этим восторгаться. Что вы их тянете, дергаете? О, вам скучно
друг другу в ваши сытые рожи постоянно глядеть, вам изредка хочется
чего-нибудь свеженького, да покрасивее, поостроумнее, дабы возвысить вашу
серость над серостью, мол, глядите, безумцы, и истина с нами, потому что
даже истина похожа на продажную девку. Но нет с вами любви и не будет,
хорошие женщины вас не любят, пусть даже хоть и спят с вами.
- Мы, конечно, серость, - усмехнулся Разгледяев, - а вы гении, особенно твой
инженер.
- Да, ты прав, не гений он, - теперь уже спокойно говорила Елена, - но не
потому, что не достоин, а потому, что гениев нет вообще. Не усмехайся,
Разгледяев, гении, вожди, творцы - это ваши изобретения; вот и все, что вы
смогли изобрести своими паршивыми мозгами и своей нечистой совестью. Вы для
того придумали гениев, чтоб себя за людей выдать! Иначе всем откроется ваше
скудоумие. Запомни, Разгледяев, нет гениев, но есть нормальные люди, и они
меж собою не стремятся возвыситься или возвысить, но, впрочем, тебе этого
уже не понять. - Елена приумолкла на секеунду, а после, словно
спохватившись, воскликнула: - А ведь я поняла, почему ты пришел! Я
догадалась зачем с разводом тянешь. Я сейчас скажу почему, и если это
правда, то сейчас же ты уйдешь, немедленно. Только не лги мне, не вздумай,
я ведь проверю. - Елена встала и увереным спокойным голосом обнародовала
свою догадку:
- У тебя загранкомандировка горит! Боишься, что с таким пятном в анкете не
выпустят?
Разгледяев побледнел и только сказал:
- Я ухожу, и теперь навсегда, с тобой бесполезно разговаривать. - он уже
повернулся.
- Даже прямо сознаться не можешь? Так и есть, ах ты, бедненький, как же ты
без Европы и Европа - без тебя?! Айяйяй, бедная Европа, - запричитала Елена
вослед уходящему мужу: - Ничего, переживет Европа, найдут другого
прихлебателя, будет там с каменным лицом Россию представлять. Да, правда, у
них своих актеров достаточно, так что поймут. А вдруг человек хоть
нормальный попедется? Маловероятно, ведь вы же сами себя выбирате. Вот
только за державу обидно, что по таким идиотам о всей России судят.
Уходишь? Уходи, извини - не проважаю. До скорого на суде, Разгледяев.
Следующий раз в Европу поедешь.
Разгледяев исчез.
- Вот все и окончилось, - Елена с облегчением вздохнула. -Спасибо вам,
Анатолий.
- Да мне, за что?
- Вам? Анатолий, давайте на ты, а?
- Я собственно, никогда и не возражад, - добродушно согласился Толя, тоже
обрадованный уходом Разгледяева.
- Вы очень мне помогли, я ведь сообразила про командировку не случайно
теперь. У меня будто озарение было, так бывает, если хочешь кому-то
понравиться: как накатит, как понесет душа в рай, тут только ведра
подставлять успевай, как из рога изобилия хлещет. Давайте еще выпьем - ох,
я, наверно, совсем пьяная. Ладно не каждый день разводишься. Послушайте,
Анатолий, вы хоть бы разливали, сидит как истукан, кто здесь, спрашивается,
ухаживать должен?
Толя наконец спохватился, разлил коньяк да неумело - половину мимо.
- Итак, сейчас я произнесу тост, даже не тост, а тронную речь. Ваша
фамлилия?
- Ермолаев.
- Ах, черт, Ермолаев, Разгледяев - ну ничего, не в фамилии дело. Так вот,
слушайте внимательно и ничему не удивляйтесь. Анатролий Ермолаев, двадцати
четырех лет отроду... сейчас наступит, быть может, самый ответственный
момент в вашей жизни, сейчас - через несколько минут - вы прикоснетесь к
одной из самых страшных тайн, когда-либо существовавших на Земле. Вы еще
можете отказаться, потому что человек посвященный становится хранителем
этой тайны без всяких клятв и прочих предварительных условий и тем самым
берет на себя великую ответственность. Вы согласны?
- Согласен, - Толя ощутил атмосферу студенческого капустника и решил
подиграть.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг