явно понравилась. А все его проклятая доверчевость. На эту тему у него даже
была своя личная теория. Например, он считал, что для того, чтобы помочь
человеку, ни в коем случае нельзя входить в его положение. Нет, речь,
конечно, не о простеньких ситуациях. Речь идет о ситуациях сложных,
безвыходных. В таком положении советчик доверчивый, сочувствующий
совершенно бесполезен. Вместо того, чтобы с холодным сердцем подсказать
какой-либо выход, пусть и не лучший, он долго выслушивает потерпевшего,
входит постепенно в его положение и окончательно запутывается. А как же
иначе, ситуация-то безвыходная! Поэтому, считал Толя Ермолаев, он никогда
не смог быть бы врачом. Тем не менее, он до неприличия часто попадал вот
именно в такие ситуации, конкретной причиной чему служило его свойство
слушать собеседника не перебивая.
Но сейчас он решил - хватит:
- Я, пожалуй, пойду, - как можно тверже сказал он, глядя прямо в облезшую
раковину, полную немытой посуды.
Богданов встрепенулся.
- Нет, нет, постойте, попьем чайку. Вы обиделись зря. Лена просто немного
взволнована, но это совершенно сейчас пройдет. Лена, - он взял ее за руку,
- Анатолий действительно научный сотрудник, да он просто работает в отделе
Суровягина.
- Так может... может быть это он... - Елена не договорила.
- Что ты, молчи, молчи, - перебил Богданов. - Присядь, выпьем, ей-богу.
Он усадил ее напротив Толи и принялся разливать чай.
- Так вы прочли рукопись? - Елена испытующе смотрела в глаза Ермолаеву.
- Можно сказать, что нет. Я только прочел насчет десятого спутника и больше
рукописи не видал, - Толя решил наконец покончить с враньем и рассказать
все как есть: - Понимаете, это все далеко от моих научных интересов,
рукописью занимается Калябин.
При этих словах Елена и Богданов многозначительно переглянулись.
- А так вас все это не волнует? У вас, наверное, серьезная работа, а не
чепуха какая-нибудь. Подумаешь, спутник, у вас, поди, интреснейшие расчеты
поправок к сто двадцать первому члену? Подумаешь, там кто-то целую планету
вычислил...
Толя покраснел. По иронии судьбы, именно вычислением поправок сейчас и
занимался младший научный сотрудник. Расчеты ему поручил профессор
Суровягин, и надо сказать, Толя еще не разобрался толком, для чего они
нужны.
- Нет, десятый спутник - это очень интересно, - опять начал изворачиваться
Толя, - но Калябин куда-то пропал с рукописью.
- Ага, рукопись уже пропала, вы что же, собиратесь ее уничтожить, сжечь?
Бесполезно, я в трех экземплярах печатала, так и передайте вашему
начальству. - Глаза ее сверкали благородным гневом.
- Никуда не пропала ваша рукопись, - теперь уже стал выходить из себя Толя,
- Извините, я, пожалуй, действительно пойду.
- Держать не станем, - она почти крикнула. Толя встал.
- Да что же, мне вас водой разливать? Что вы, право, - Богданов встал между
Еленой и Толей, будто те собирались вцепиться друг в друга. Но, конечно,
ничего подобного не подразумевалось, а просто молодые люди слегка были не в
себе.
- Я не обижаюсь, успокил Толя хозяина. - Мне действительно пора идти.
- Коля, не держи его, пусть идет, пусть только рукопись найдут.
- Ну как же так, Анатолий, мы же с вами должны многое обговорить, ну
побудьте хоть четверть часика, - не унимался Богданов.
- Ладно, обсуждайте, только без меня, мне все ваше вранье надоело. Я ухожу,
- она тут же вышла, оставив на кухне тонкий аромат весенних цветов.
- Не обижайтесь на нее, - тяжело вздохнув, сказал Богданов. - Ей сейчас так
трудно. Вы присядьте, я у вас много времени не отберу. Понимаете, все так
наложилось - и суд, и работа, и тут я еще со своим изобретением, вот она и
нервничает. А ведь какая она удивительная, скажите же, ведь она вам
понравилась?
- Толя неопределенно качнул головой.
- Понравилась, я знаю. Она нравится многим. Но ведь, что вы могли понять?
Это же она с виду такая красивая и холодная, это же, так сказать, кожа
человеческая, одежда души. Вы бы знали, до чего она умна, не в смысле
обычном, но по доброте своей умна... я путаюсь, не могу сформулировать,
потому что сам перед ней виноват. Ах, как виноват, от этого очень нехорошо
мне, я все время сомневаюсь теперь, что же я делаю... но видно такая
судьба.
Последние слова Богданов говорил уже куда-то в пространство. Толя Ермолаев
не понимал, зачем все это ему рассказывают, да еще в такой странной манере
- обращаются кажется к нему, а говорят для совсем кого-то другого. Но была
в словах этого немолодого человека какая-то сила, наверняка не связанная с
их смыслом, а больше с интонацией и настроением.
- Знаете, меня любить глупо и невозможно, я неудачник, у меня ничего нет и
все кувырком. Вот квартира, правда, есть, да и то не моя заслуга... если бы
не мама... Да и ее нет теперь. А я ведь инженер, Анатолий, не улыбайтесь. Я
знаю - вы про табличку вспомнили. Я хороший инженер, у меня десятки
авторских свидетельств. Но дело даже не в этом, все это в прошлом. Теперь у
меня другое, теперь она для меня - все. Мне бы только свою работу довести,
но без нее не смогу. Я уж давно, лет двадцать назад задумал это, но
сделать, довести - вот в чем вопрос. Ведь от чего мы страдаем - то за одно,
то за другое хватаемся, а довести до ума никак терпения не достает. Здесь
уж нужно от всего отказаться, жить только одним и понимать только одно, да
трудно это, потому что все спешат, толкаются, суетятся, и стоишь как на
проспекте рыжей вороной в час пик. Того и гляди, столкнут или наступят,
потому что никто не понимет, зачем надо останавливаться. А она понимает,
она одна и поняла.
- А кто она вам? - спросил Толя.
Инженер непонимающе посмотрел на Толю.
- Елена? Я же говорю, она для меня все.
- Нет, я конкретно имею в виду.
- Да она соседка моя, живет напротив, - ответил Богданов, будто преодолевая
некстати возникшее препятствие. - Вы, Анатолий, еще очень молоды и вам
кажется, что жизнь так же велика, как окружающий мир, в котором она будет
развиваться. Нет, я не в тривиальном смысле говорю, вы это поймете, я знаю
- потом. Это каждый нормальный человек может понять, жизнь коротка не
потому, что мы мало живем, но потому, что многое можем. Однажды вы поймете,
что в голове вашей вызревает столько всего, и все это в принципе воплотимо,
но только времени для всего нет. Это очень неприятно осознать, и первое,
что хочется - все бросить, плюнуть на все... а Елена, что же, - вдруг
перескочил Богданов, - если бы не она, я, может быть, так и поступил. Опять
пошел бы в КБ. Ну, теперь уж нет, теперь то я доведу. Лишь бы мне одно
преодолеть. - Глаза его стали совсем печальными, будто над ним нависло
какое-то тяжелое невыполненное задание. - Очень это важно, и сегодня в
институте все потому так глупо получилось, оттого, что я опять в это
поверил, но сейчас не надо, не будем... Я знаю, Елена здесь мне поможет,
только ей ничего нельзя говорить. Анатолий, я ее уж лет пять знаю, с тех
пор, как они с мужем поселилсиь в нашем доме, да, пожалй, пять лет и будет.
Как они подходят друг другу, то есть теперь уже надо говорить - подходили.
Ей-богу, он красавец, высокий, почти как вы, Анатолий, да чуть пошире.
Правда, раньше мало внимания обращал на них, как-то не до того все было, но
и то я их приметил и даже, знаете, зависть просто брала, до чего люди ладно
живут... - инженер виновато улыбнулся. - Теперь вот разводятся через суд.
Он ни в какую не хочет, ходит все, уговаривает, а она нервничает. Кстати,
вот и завтра обещал придти. Ох, плохо это все кончится, скандал может быть,
а ей сейчас нельзя нервничать. Я знаю, так бывает, если в тебе что-то
поселилось и грызет тебя, вроде как нарыв, тут бы прогреть его, терапию
применить, все глядишь и рассосется, а не то потеряешь контроль над собой.
Ей нужно обязательно все это пережить, переболеть, а не то... - Богданов
опять прервался, казалось, что он воздуху набирает и собирается куда-то
нырнуть. Толя почувствовал это, весь замер и сам перестал дышать. Но тут
инженер шумно выдохнул воздух, видно раздумал нырять.
- Я знаю, это может быть смешно, и тем более, что вы совершенно как бы ни
причем, и вы можете, конечно послать меня к черту, но у меня к вам одна
просьба. Не отказывайтесь сразу, не подумав, потому что это очень важно, и
не для меня, за себя я бы не стал просить, но для нее... Поверьте, нечасто
я о чем-то так прошу, но тут уж никакого выхода нет. Понимате, у них
послезавтра суд, и следовательно завтра последний день, и он придет снова
уговаривать, он точно придет, он очень обязательный, и если он сказал, что
придет, то уж поверьте - придет. Это у него последний шанс.
Толя совершенно не представлял, куда клонит хозяин.
- Он даже время всегда скажет до минутки, и точно придет. Но я боюсь она не
выдержит и что-нибудь сотворит. В общем, поверьте - мне не к кому больше
обратиться, знакомых таких нет, да и знакомые здесь как раз не подходят. Вы
только побудете там, пока они разговариваю, ну чтобы все мирно,
по-людски...
- Не понял, что же, вы мне предлашгаете придти? - недоумевая, перебил Толя.
- Мне? Не понимаю.
- Вот я так и думал, что вы удивитесь, но скажите, что же делать? Не мне же,
в само деле, при их разговре свидетелм быть, ведь все из-за меня. Прошу
вас, согласитесь. Вы не думайте, что раз она с вами так говорила, то уж вы
и не поладите. Я с ней поговорю и она все поймет. Вам всего-то часик
побыть, и уж совершенно обязуюсь впредь ничем не беспокоить. Я вижу, вы
можете все понять, вы добрый, Анатолий. Вот и сейчас терпите, потому что вы
добрый... и не стесняйтесь этого.
Толя окончательно запутался. Ему казалось, что эта квартира, и весь
разговор, и эти люди - все это сплошная мистификация, в том смысле, разве
можно так с незнакомым человеком поступать. Он решил более здесь не
оставаться и под любым предлогом уйти.
- Хорошо, я приду. Куда и когда?
Богданов, однако, совершенно не удивился своей легкой победе и принялся
растолковывать детали:
- Завтра в шесть, приходите прямо к ней, квартира напротив. И поверьте, что
вы меня, то есть нет, не меня - ее, ее спасаете. Всего лишь одно одолжение,
я вам за него, - Богданов стал оглядываться, - я что хотите...
Нет, нет, ничего не надо, что вы, - отказался Толя. - Теперь я ухожу.
Инженер засеменил за ним, открыл дверь и уже вослед уходящему гостю
прокричал:
- Завтра в шесть!
Толя покидал громадный серый дом с намерением никогда сюда не возвращаться.
Операция "сирень"
На следующий день в отделе профессора Суровягина начали происходить
странные вещи. Ни свет ни заря появился сам Петр Семенович и спросил
Калябина. Калябина, появлявшегося обычно раньше всех, не было и Мозговой
предположил:
- Наверное, он рукопись графомана чехвостит.
- Да какое там чехвостит, - нетерпеливо возразил профессор, - Рукопись у
меня, а он прохлаждается.
Это "прохлаждается" было совершенно не харатекрно для профессора. Нет, он
был явно взволнован, что вскоре неопровержимо подтвердилось.
- Если он так срочно нужен, может быть позвонить домой? - предложил Толя.
- Позвоните, - ухватился профессор.
После разговора с супругой Калябина, выяснилось, что Виталий Витальевич
внезапно захворал острым респираторным заболеванием и в ближайшие дни будет
на бюллетене.
- Ох, не нравится мне все это, какое, к черту, острое респираторное... -
профессор от досады уселся за стол младшего научного сотрудника Бирюлевой,
бывшей третий месяц в дектрете.
- А что собственно произошло? - голосом сочувствующего человека спросил
Мозговой.
- В академию поступило письмо, будто ваш покорный слуга, замалчивает
величайшее открытие, поскольку оно противоречит его собственной теории. -
Суровягин одарил подчиненных оскорбленным взглядом.
- Кто же возвел такой поклеп? - возмутился Мозговой.
- Письмо, конечно без подписи, - профессор досадно махнул рукой,
принужденный объяснять само собой разумеющееся.
- Не волнуйтесь, Петр Семенович, сейчас не то время, что-бы из-за
анонимок...
- Что значиит - не то? - пребил профессор. - Какое это такое не то? Что
значит не то? Да вы понимаете чьи это козни?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг