Господа?
Пейре сказал:
- Ты, монах, видать, знатного рода и учился где-нибудь в большом
городе, а я дальше ярмарки в Фуа не бывал. Где уж мне с тобой спорить.
- Вот и не спорь, - сказал на это Доминик вполне мирно. - Коли есть
охота - позови других, кто может поспорить, а сам послушай.
- Задуришь ты нас своими спорами, - сказал Пейре чуть не плача. - Я
одно знаю: ваш Монфор, будь он проклят, сидит в Тулузе, а прежде там сидел
наш граф Раймон, с которым ваши люди обошлись жестоко и несправедливо.
- А тебе-то что с того? - спросил Доминик. - Я не о светских властях
говорить пришел.
Так и случилось, что на третий день после появления в Монферье
незнакомца, которого подобрала на дороге Мартона, местные крестьяне
собрались перед маленькой, несколько лет уже пустующей церковью послушать,
что скажет им странник.
Стоит посмотреть на эти горы, размыкающиеся над головой, на утонувшие в
густой зелени склоны и скалистые вершины, на быстрый водный поток с белыми
гребнями на перекатах, на маленькое, затерянное меж гор селение, на
пыльную эту площадь и старенькую церковку с провалившимся порогом, сквозь
который выросла уже трава за годы запустения.
На пороге, пошире расставив босые ноги, утвердилась Мартонина находка -
тощий, хворый с виду человек в рубище, с котомкой через плечо. Впервые при
дневном свете видит его Пейре и понимает, что не ошибся в своем
предположении: монашек-то действительно знатного рода. С такой осанкой
крестьянин не рождается. Нос у монаха крючком, брови дугами, ресницы
светлыми стрелами. На диво быстро набрался сил: третьего дня помирал,
вчера еле шевелился, а нынче воскрес и говорит глуховатым, но внятным и
хорошо слышным голосом.
Ничего такого особенного, впрочем, не говорит. Пересказывает
каноническое Евангелие. Но так пересказывает, будто сам при всем
присутствовал. И само собой как-то делается понятным, что все сказанное -
правда, и, стало быть, учение катарское об иллюзорности Иисуса насквозь
лживо.
Сельчане слушают, разинув рот. Потом один, у кого ума побольше, чем у
остальных, протолкался вперед и крикнул Доминику прямо в лицо:
- Да что тебя слушать, папский прихвостень! Говоришь: "Иисус", а
думаешь: "Монфор". Говоришь: "спасение души", а думаешь: "отдайте ваши
земли".
Доминик спросил:
- Ты веришь в то, что Иисуса не было? Что Он не рождался, не жил, не
ходил по земле, не ел хлеб, не пил вино, не страдал, не умирал?
- Я верю в то, что этот мир предан злу и всецело находится в руках
дьявола, - запальчиво сказал тот из сельчан, у кого было побольше ума, чем
у остальных. - Возрази мне, монах! Докажи, что я не прав!
- Ты не прав, - мягко сказал Доминик.
Все засмеялись, громче всех - спорщик и Пейре. Пейре был сильно смущен
тем обстоятельством, что пригрел в своем доме эту католическую змею - по
неведению, по ошибке. Знал бы, бросил бы умирать на дороге, только чтобы
не хлебать сейчас позора.
- Весь этот мир пронизан злом, - заговорил опять тот из сельчан,
который знал больше всех. - Доказательства этому мы видим каждый день.
Вашему добру нечего делать здесь. Место занято! - Он раскинул руки, будто
желая разом обнять и эти горы, и быструю речку, и деревню, и далекую
Тулузу - опозоренную Тулузу, стены которой снесли и укрепления срыли по
велению Монфора: будто уличенную в прелюбодеянии жену остригли. - Добрый
Бог не допустил бы всего того, что делалось в этом мире. А коли допустил -
стало быть, не добр вовсе и не благ.
Доминик молчал. Долго молчал, так что в этом безмолвии неожиданно стало
слышаться невысказанное знание. Будто не доросли собеседники его до этого
знания. Будто слишком малы они еще и неразумны.
И сказали Доминику - чтобы только прервать это странное молчание:
- Знаешь ли ты, монах, что до тебя много раз останавливались у нас
совершенные катары?
- Знаю, - сказал Доминик. - Ибо слышу в ваших словах отзвуки их речей.
- Мы прогнали нашего священника, монах. Он обирал нас, лгал нам, вел
непотребную жизнь, а от нас требовал денег, благочестия и покорности.
Доминик вздохнул:
- Догадываюсь, - сказал он.
- Но совершенные - они никогда не лгут. Они ведут строгую жизнь, их
тело изнурено постом, их дух возвышен постоянной молитвенной работой, в их
глазах свет, их голос тих, но проникает в самую душу...
Тут говоривший осекся, ибо, сам того не желая, обрисовал облик
стоявшего перед ним католического монаха.
Доминик сказал:
- Да, я встречал совершенных и говорил с ними. Многие из них
действительно таковы, как ты только что сказал. Тем больше оснований
сожалеть об их заблуждениях, ибо сердечное верование их бесконечно далеко
от истины и уводит их в пасть Ада, полную острых и ядовитых зубов.
Это были слишком смелые слова. Многие нахмурились и сжали кулаки. Но
этот больной немолодой человек бесстрашно смотрел на недовольную толпу,
один перед всеми. Пейре набрался духу и выкрикнул:
- Те совершенные творили чудеса, чтобы мы поверили их правоте!
- Расскажи, - попросил Доминик.
Пейре оглянулся на односельчан, шагнул вперед, решительно тряхнул
головой и заговорил:
- Они делали много дивного и поразили нас в самое сердце, ибо прежде
нам не доводилось видеть ничего подобного. Один из них взял несколько
горстей муки и рассыпал по земле тонким слоем, а после ходил по ней ногами
и не оставил никаких следов. Это потому, что он ступал по воздуху, а к
земле не прикасался. И многие из нас были свидетелями чуда и потому
поверили всем словам этого человека. Ведь если бы он не был свят и прав во
всем, что утверждал, то ему не удалось бы совершить ничего подобного... А
другой развел огонь и много раз протягивал руки сквозь пламя, и пламя не
смело повредить его плоти.
Доминик слушал, и по его лицу невозможно было понять, какое впечатление
производит на него рассказ Пейре.
А сельчане вспоминали тот день, один из самых ярких в их размеренной
жизни, состоящий по преимуществу из тоскливых будней. Нечасто выпадали им
такие праздники. И спросили они Доминика:
- А ты можешь ли сделать что-нибудь подобное, чтобы мы поверили тебе?
- Нет, - сказал Доминик. - Ничего подобного я сделать не могу. И
потому, если вы хотите спасти себя и готовы последовать моему доброму
совету, вам придется поверить мне на слово.
Он порылся в своей торбе, которую носил через плечо, и вытащил лоскут
пергамента, где были написаны какие-то слова.
- Есть ли среди вас обученные грамоте? - спросил он, впрочем, без
особой надежды.
Один выискался - большая редкость в селении. Доминик подозвал его к
себе и передал лоскут. Грамотей повертел пергамент в пальцах, пытаясь
разобрать слова. Не шибко-то он был грамотный и потому через минуту
спросил, щурясь на Доминика:
- А что здесь написано?
- Символ Веры, - сказал Доминик. - Читайте его каждый день и спасетесь,
а заблуждения свои оставьте.
И - все. Никаких чудес, никаких доказательств. И за спиной - грозная
тень Монфора, который языка провансальского не знает, художества
трубадурского не ценит. Чужак, северянин, варвар, франк. Мужланам,
понятное дело, трубадурское художество было ни к чему, но захватчиков не
любит никто, даже мужланы.
Комок липкой грязи полетел в Доминика, шлепнулся у его ног, забрызгав
подол.
- Ну вот что, - сказали ему для ясности, - убирайся, ты. Убирайся к
своему хозяину, грязный пес.
Доминик смотрел на толпу внимательным взглядом и не трогался с места.
Пейре стоял ближе всех к нему - красный от гнева и смущения. Доминик
встретился с ним глазами, и Пейре вспыхнул.
- Уходи, - сказал он. - Уходи отсюда, монах.
Доминик пробормотал что-то еле слышно, сошел с порога церковки и ступил
на дорогу. На каменистую дорогу, по которой пришел сюда и которая уводила
его дальше, прочь от Монферье, на северо-восток, к Тулузе.
Еще несколько комьев земли полетели ему вслед, один размазался по
спине. Доминик даже не вздогнул.
Пейре обтер об одежду вспотевшие ладони и сказал, ни к кому в
особенности не обращаясь:
- Ну вот и все, избавились.
Грамотей сунул ему пергамент с Символом Веры, оставленный Домиником.
- На, сожги эту дрянь.
Пейре отшатнулся, как от заразы.
- Почему я?
- А кто же? - удивился грамотей. - Ведь это твоя жена привела сюда
этого попа. А ты принял его под свой кров и делил с ним хлеб.
Пейре выругался, поклявшись про себя как следует проучить Мартону
плеткой, чтобы впредь получше смотрела, кого привечает. Брезгливо взял
лоскут и пошел домой. Мартона с покаянным видом потащилась за ним следом -
знает баба, чем для нее вся эта история сейчас обернется. Вот только до
дома дойдут!..
Но дома Пейре расхотелось Мартону бить. Сказал только:
- Замарались мы с тобой, жена, по самые уши. Перед всей деревней
опозорились.
У Мартоны слезы показались, впору взвыть.
- Так кто же знал?.. Ведь не бывает таких католиков, чтобы от наших
совершенных не отличить.
- А крест на шее у него?
- Не напоказ он его носил, под одежду крест убежал, я и не видела...
И всхлипнула.
Поглядел на нее Пейре, поглядел - скучно ему сделалось, тягомотно. Что
ж теперь, навек этот проклятый монах между ними черной тенью повиснет?
Ошиблась баба - так на то она и баба, чтобы ошибаться. Положено ей. И
потому буркнул Пейре:
- Брось скорее в очаг эту пакость, да и забудем обо всем.
Мартона огонь развела пожарче, дров подложила, а когда разгорелось,
сунула в самое пекло пергамент, исписанный пришельцем. Сама же отвернулась
и, выбросив неприятную историю из мыслей, взялась стряпать.
И снова был в их доме мир и покой. Потрескивали дрова, булькала на огне
похлебка, пахло хлебом. Заваливаясь спать и обхватив Мартону - теплую,
толстую, с пушистыми волосами - шепнул ей Пейре:
- А пса-то мы прогнали... хорошо как.
И впрямь - хорошо было. Давно уже скрылся за поворотом дороги пес
Доминик, в старом рубище, с пятнами грязи по подолу и между лопаток, и
горы сомкнулись за его спиной, так что навсегда исчез он для Монферье. А
после настал новый день, и ночь легла между Домиником и Пейре с Мартоной,
и ничто больше не тревожило размеренного течения их жизни.
Встав, как обычно, еще затемно, Мартона на ощупь нашла котел, бросила
туда замоченные с вечера бобы, прошлепала босиком к очагу. Осторожно
разворошила угли, сунула туда, где еще тлело, кусок коры, поправила, чтобы
лучше занялось. И вдруг нащупала что-то странное. Холодное, будто не в
очаге лежало. Гладкое. Подцепила двумя пальцами, вытащила, поднесла к
открытой двери, чтобы разглядеть получше.
Тем временем солнце поднялось выше и неожиданно залило торжествующим
утренним светом всю долину, заставив засверкать каждую каплю росы на
листьях и траве.
- Пейре, Пейре! - закричала Мартона.
Ее муж сонно заворочался в темной духоте дома.
- Что блажишь? - недовольно спросил он.
- Ох, муж... - только и вымолвила Мартона, оседая на пороге и выронив в
подол то, что нашла в очаге.
Это был клочок пергамента, на котором был написан Символ Веры.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 28.03.2003 15:08
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг