на нас явно никто не собирался - по крайней мере, пока. Я послал зов Джуффину,
бодро сообщил ему, что у нас, дескать, все хорошо. "Поплюй, чтобы не сглазить",
- посоветовал шеф, кажется, без тени иронии. Некоторое время я удивленно
размышлял, каким образом сэр Джуффин мог подцепить одно из самых
распространенных суеверий моей далекой родины, а потом обреченно заключил, что
сия тайна великая есть, и расслабился. Приступил к следующей беседе: слишком уж
много хороших людей осталось дома, и при всей моей нелюбви к Безмолвной речи я
не мог отказать себе в удовольствии перекинуться парой-тройкой сотен словечек с
каждым.
После полудня Магистр Нуфлин изволил открыть глаза. От еды он решительно
отказался, заявив, что теперь это для него непозволительная роскошь, и довольно
настойчиво потребовал, чтобы я продолжил свою давешнюю "медитацию", пока есть
время. Как ни крути, он был совершенно прав. Нам предстояло еще полдюжины дней
пути - как минимум! - и, возможно, куча неприятных неожиданностей. Я
рассудительно подумал, что было бы неплохо закончить строительство защитной
стены прежде, чем на горизонте объявится кто-нибудь из грозных любителей
мщения, неимоверное количество которых было мне обещано в качестве
своеобразного аттракциона для заскучавших туристов. Так что большую часть дня я
провел с закрытыми глазами. В конце концов, это странное колдовство захватило
меня полностью, я бы даже не вспомнил об ужине, если бы мой спутник
авторитетным тоном не прочел мне лекцию о необходимости подкреплять свои силы.
На исходе третьих суток полета я с изумлением понял, что моя работа
подходит к концу. Ничего такого, что можно было бы назвать событиями, за это
время не произошло: состояние здоровья моего подопечного не ухудшилось
(впрочем, судя по всему, оно и не улучшилось), никто не пытался на нас напасть,
даже погода не менялась. Можно сказать, что никакой погоды вовсе не было:
равномерно пасмурное небо не выказывало намерения разразиться дождем или
ослепить нас яркими солнечными лучами, ветром и не пахло, а температура воздуха
идеально соответствовала представлениям человеческого тела о том, что такое "ни
холодно, ни жарко", и не привлекала к себе внимания.
"Смотри-ка, я сделал это!" - с равнодушным удивлением отметил я под утро,
обнаружив, что высокая иллюзорная стена из белого кирпича окружает меня плотным
кольцом. В ней не обнаруживалось ни единого изъяна, а реальность этого
сооружения в тот момент не вызывала у меня никаких сомнений. Когда я поднялся
на ноги, чтобы выглянуть наружу, туда, где среди прозрачных серых облаков как
раз лениво догорала тускло-оранжевая полоса скромного пасмурного заката, мне
показалось, что стена каким-то невообразимым образом движется вместе со мной.
Это утверждение кажется совершенно диким, когда пытаешься его сформулировать,
но ощущение оказалось совершенно естественным и органичным, впору было
удивляться: как это я до сих пор обходился без этой защитной стены, которая
теперь казалась мне чуть ли не частью моего тела!
- А ты таки да очень быстро всему учишься, мальчик. Даже слишком быстро, -
не размыкая глаз заметил Магистр Нуфлин, присутствие которого в последнее время
казалось мне столь необременительным и ненавязчивым, что я - поверить
невозможно! - почти забыл о его существовании.
Я вздрогнул, услышав его шелестящий голос, и тут же смущенно улыбнулся:
тоже мне "неожиданность", конечно!
- Теперь тебе надо как следует отдохнуть, - авторитетно добавил старик.
- Будете смеяться, но я совершенно не устал, - гордо сообщил я. - Скорее
даже наоборот. Такая приятная бодрость...
- Знаю я эту бодрость, - насмешливо кивнул он. - Все идет просто
великолепно, а наутро очередной глупый мальчик, растерявший жалкие остатки
своих силенок, падает в самый что ни на есть дурацкий, никому и даром не нужный
обморок.
- Все так страшно? - изумился я.
- Хочешь проверить - проверяй, - пожал плечами Нуфлин. - Но имей в виду:
даже если я очень сильно захочу тебе помочь, у меня сейчас вряд ли что-то
получится. Так что попробуй поспать. Или хотя бы просто полежи с закрытыми
глазами, благо есть возможность.
- Да, все эти мрачные пророчества касательно ваших мстительных приятелей,
кажется, оказались липой! - оптимистически согласился я.
Удивительное дело: мне не пришлось долго ворочаться под тонким одеялом.
Сон сморил меня почти сразу - а ведь только что я чувствовал себя таким бодрым
- дальше некуда. Я засыпал с безмятежной улыбкой совсем маленького ребенка,
который уверен, что живет в добром сказочном мире, где с ним не может случиться
решительно ничего плохого. Господи, каким же я был болваном!
Я спал, и мне снилось... Черт, надо быть полным кретином, чтобы полагать,
будто все случившееся со мной в ту ночь действительно было обыкновенным сном,
но я по-прежнему отчаянно хватаюсь за эту если не спасительную, то, по крайней
мере, успокоительную формулировку: "я спал, и мне снилось".
Итак, я спал, и мне снилось, что я - глубокий старик, все еще живой лишь
потому, что у него не осталось сил даже на то, чтобы немедленно умереть. Я не
увидел своего отражения в зеркале: в этом сне не было никаких зеркал, так что
мне не пришлось содрогаться, разглядывая собственную физиономию, изборожденную
глубокими морщинами, или седые пряди редких истончившихся волос, выбивающиеся
из-под традиционного угуландского тюрбана. Впрочем, я долго, почти зачарованно
изучал тыльную сторону своих рук: сухая как пергамент и сморщенная, будто
измятая, кожа; уродливо толстые желтые ногти, больше похожие на потрескавшиеся
обломки выгоревших на прибрежном солнце морских раковин; узловатые суставы,
безжалостно искореженные не то временем, не то тривиальным ревматизмом;
причудливое переплетение лиловых вен - как пьяный кошмар скульптора-модерниста.
Вполне достаточно, чтобы испытать панический животный ужас пополам с
неописуемым отвращением к собственной плоти - омерзительное ощущение! Но есть
вещи похуже, чем созерцание непременных отметин безжалостного времени на своем
теле. Бесконечная немощь и вялое, апатичное равнодушие казались моим
врожденным, а не приобретенным свойством - о, если бы они внезапно охватили
меня, оставив в моем распоряжении хотя бы одно живое, трепетное, ощутимое
доказательство того, что прежде все было иначе! Но тоскливая, покорная,
тошнотворная слабость, пропитавшая каждую клеточку моего тела, казалась самым
что ни на есть нормальным, естественным, привычным состоянием, и память о том,
что когда-то, невыразимо давно, я был совсем иным, и каждая клеточка моего тела
восторженно пела, соприкасаясь со свежестью ночного ветра, а дух был
преисполнен если не сокрушительной силы, то, по крайней мере, веселым
любопытством, являлась всего лишь теоретическим, умственным знанием, а не
болезненным уколом, сулящим надежду на выздоровление. Моя новая дряхлая
оболочка оказалась самой надежной темницей для духа: у меня не осталось сил
даже на то, чтобы по-настоящему страдать от свершившихся необратимых перемен. О
том, чтобы сопротивляться сковавшей меня слабости или хотя бы как следует
разозлиться и разнести в клочья поработившую меня реальность, и речи не шло. Я
мог только неподвижно сидеть в неуютном полумраке, который царил в этом
странном сновидении, и рассеянно перебирать драгоценности своих воспоминаний -
все еще привлекательные, но совершенно бесполезные игрушки: они не были
волшебными талисманами, способными принести божественную прохладу перемен, а
годились лишь на то, чтобы орошать их скупыми стариковскими слезами. Но даже
слез у меня не нашлось. Наверное, я уже был недостаточно живым для того, чтобы
плакать. Я принял свою судьбу - потому что так было проще. Мое внезапное
смирение проистекало не из мудрости, его причиной была все та же гадкая
телесная слабость. Мне вдруг захотелось съесть что-нибудь вкусное - кажется, я
просто понял, что это единственный доступный мне способ испытать жалкое подобие
физического удовольствия, все остальные разновидности наслаждений уже давно
остались по ту сторону моих возможностей...
Я не знаю, как долго тянулся этот кошмар. Разум утверждает, что совсем
чуть-чуть, секунд десять. В крайнем случае, он готов согласиться на пару дюжин
этих самых секунд, никак не больше. Но какая-то часть меня не в силах принять
эту утешительную версию. Маленький мудрец, снимающий флигель на заднем дворе
моего сознания, знает, что дремотное умирание одинокого старика продолжалось
невообразимо долго, возможно, измерять его следует годами, но я упорно затыкаю
уши, когда он пытается заговорить на эту тему.
Все закончилось совершенно неожиданно: я услышал дикий, душераздирающий
крик и проснулся. Первое мгновение после пробуждения было воистину ужасно: я
увидел человека, орущего, дергающегося скорчившись на полу корзины, как
издыхающая каракатица, и с содроганием узнал в нем себя. Сам я наблюдал это
малопривлекательное зрелище как бы со стороны и, прежде чем все встало на свои
места, успел понять, что сижу в кресле Магистра Нуфлина и мои руки, такие же
сухие и сморщенные, как в давешнем ужасном сне, бессильно покоятся на укрытых
теплым пледом коленях. А потом меня с головой накрыла знакомая волна жгучей
боли, которая сопровождает каждое пробуждение моего могущественного защитника.
Меч Короля Мёнина уже в который раз стал зримым и осязаемым, его рукоятка
торчала из моей груди, а ледяной клинок безжалостно вгрызался в плоть. Кажется,
столь сильной боль не была даже в ту ночь, когда сероглазая Тень Мёнина
пронзила меня этим волшебным оружием - не потому, что собиралась убить, а для
того, чтобы уберечь. Я захлебнулся ароматным ночным воздухом, потом понял, что
ору с отчаянием новорожденного младенца, и мой крик вдруг превратился в
восхищенный смех: радость бытия оказалась гораздо сильнее боли. Впрочем, боль
торопливо уходила прочь, а рукоятка меча постепенно таяла, утрачивала сходство
с реальным предметом, превращалась в причудливый клубок белесого тумана,
который, в свою очередь, тоже рассеивался. Через несколько минут я окончательно
пришел в себя, успокоился и даже поспешил сделать скоропалительный вывод:
ничего страшного не случилось, мне приснился кошмарный сон, но я уже проснулся,
так что все позади.
Не могу описать, с каким наслаждением я ощупывал свое тело, разглядывал
руки - теперь они были в полном порядке: мои, родные! - просто дышал,
поражаясь, сколь восхитительным, оказывается, может быть это будничное занятие.
Потом я дотянулся до кувшина с водой и выпил чуть не все его содержимое - не
потому, что так уж страдал от жажды, просто каждый глоток убеждал меня:
реальность - это то, что происходит сейчас, а не кошмарная тягомотина
покинувшего меня сновидения. Только вдоволь напившись, я наконец вспомнил о
своем спутнике и поначалу чуть не умер от смущения: представил себе, как только
что орал дурным голосом, и в отчаянии схватился за голову: нет мне прощения! К
моему величайшему удивлению, Магистр Нуфлин по-прежнему то ли дремал, то ли
просто безучастно сидел в своем кресле, хотя я был совершенно уверен, что мои
вопли могли бы разбудить даже матросов парусника, бороздившего море где-то
далеко внизу, в ультрамариновой темноте безлунной ночи. Первым моим порывом
было многословно извиниться перед ним за свое экстравагантное поведение,
объяснить, что порой мои ночные кошмары выходят за рамки обычных остросюжетных
страшных снов... И тут до меня начало доходить.
Я обессиленно прислонился к стенке корзины, чувствуя, как струйка
холодного пота медленно ползет по спине. Вот теперь мне стало по-настоящему
страшно. Меч Короля Мёнина никогда прежде не вмешивался в мои кошмарики, и
правильно делал: какая бы дрянь мне порой ни снилась, она не была по-настоящему
опасна для жизни - скорее уж мои страшные сны можно было считать неоценимым
опытом, не слишком приятным, но в высшей степени полезным. И если уж он возник
из небытия, чтобы разбудить меня, значит, опасность была такой настоящей, что
хоть в обморок хлопайся! И тут - очень неохотно, потому что некоторые вещи
лучше не осознавать, если хочешь сохранить рассудок (а я собирался сделать это
любой ценой!) - я понял еще кое-что. Старческое тело, в темнице которого мне
довелось побывать... Оно не было моим. Я не зря так долго разглядывал свои руки
в этом кошмарном сне. Да, беспощадное время могло искорежить их в соответствии
со своим извращенным вкусом, оно имело полное право превратить мои руки в худые
пожелтевшие слепки причудливых птичьих лап, но куда, скажите на милость,
подевался маленький, но глубокий шрам от ожога на тыльной стороне правой кисти?
И потом, мои пальцы - да, старость вполне могла наделить их узловатыми
ревматическими суставами, но сделать их чуть ли не в два раза короче -
невозможно! Это были не мои руки, вот в чем дело. И, кажется, я прекрасно знал,
кому они принадлежали. В конце концов, я отлично помнил, что пробуждение
застигло меня в кресле Магистра Нуфлина Мони Маха, в нескольких шагах от
собственного хорошо знакомого тела, которое - я хотел бы в этом усомниться, но
не мог сделать себе такой роскошный подарок! - в тот момент было занято другим
жильцом... черт, совсем как уютный заячий домик, в котором по праву силы
поселилась разбойница лиса. Теперь я понял, почему так ненавидел эту сказку в
детстве, ненавидел с непримиримой страстью, на которую способны только очень
маленькие дети и великие безумцы, несмотря на то, что в финале появлялся
храбрый, бесстрашный и нахальный петух и изгонял захватчицу своим
жизнерадостным криком. Наверное, я всегда предчувствовал, что рано или поздно
мне доведется побывать в шкуре бедолаги зайца, который не способен отвоевать
свое жилище без помощи великодушного защитника...
- О Господи, дырку в небе над твоим домом! - тихо сказал я вслух, невольно
смешав в одном стакане ходовые фразеологические конструкции разных миров, чтобы
хоть как-то сбросить излишки эмоционального напряжения, и снова умолк. Я не
стал задавать своему спутнику дюжину драматических вопросов на тему "что это
было?" и "зачем вы это сделали?" Какого черта спрашивать - и так все ясно. Не
потому, что я такой уж мудрый и проницательный, просто мне только что довелось
побывать в его шкуре - в буквальном смысле слова, иначе и не скажешь! - и
теперь я действительно знал о нем все, оставалось только позволить этому
смутному знанию оформиться в более-менее осмысленную словесную конструкцию. У
этого знания была оборотная сторона: после непродолжительного визита в его
шкуру я отлично понимал, почему Нуфлин затеял эту подлую, паскудную игру. Более
того, я чувствовал себя не столько жертвой, сколько соучастником его мерзкой
интриги, хотя это было совсем уж глупо. Я закрыл лицо руками, чтоб не видеть
неподвижный темный силуэт могущественного старика, который чуть было не... - я
все еще решительно отказывался четко сформулировать, что он чуть было не
сделал!
Я не узнавал себя: мне бы следовало послать зов Джуффину, обрушить на него
поток жалоб и просьб о помощи или хотя бы совете. Но я этого не сделал.
Наверное, я и так знал, что именно он мне посоветует, на его месте я бы тоже
сказал любому из своих друзей: "убей его и немедленно возвращайся", - потому
что иной ответ был бы бессмысленным. И еще я знал, что не воспользуюсь таким
советом, потому что был связан по рукам и ногам сопереживанием - а это чувство
куда могущественнее беспомощной и снисходительной девчонки по имени Жалость,
которая вечно сует свой нос в человеческие дела, чтобы обрекать нас на
бесконечное повторение бессмысленных ошибок...
Впрочем, Джуффин сам прислал мне зов. "У тебя все в порядке?" - осторожно
осведомился он. "Почти", - лаконично ответил я и понял, что говорю чистую
правду. Мне показалось, что шеф не слишком склонен мне верить: Безмолвная речь
не больно-то приспособлена для передачи эмоций собеседника, но я хребтом
чувствовал его настороженность. Джуффин всегда был рядом со мной - в каком-то
смысле - и, несомненно, почуял грозившую мне опасность. "Со мной действительно
все в порядке, просто дурные сны замордовали, - добавил я. - Вы же знаете, я
боюсь высоты, так что все время буду на взводе, пока мои ноги не ступят на
твердую землю... или пока я не привыкну. Это было бы самым лучшим выходом,
правда?" - "Да уж", - снисходительно проворчал Джуффин. Мне показалось, что он
успокоился. В конце концов, я был жив, да и говорил ему почти сущую правду...
Попрощавшись с шефом, я снова умолк. Что-что, а проводить "разбор полетов" со
своим давешним противником мне не хотелось. Я был готов заплатить почти любую
цену за роскошь провести остаток пути в полном молчании. Но такое счастье мне
не светило, конечно. Нуфлин заговорил первым, и его голос звучал столь
невозмутимо, что недавние события на мгновение показались мне бредом больного
воображения, заслуживающим немедленного виноватого забвения.
- Передай мне кувшин с водой, будь столь любезен, - с насмешливой
вежливостью попросил он. Немного помолчал и с такой же неподражаемой
царственной снисходительностью добавил: - Если уж ты все никак не можешь
решиться меня убить, то потрудись сделать доброе дело.
Я передал ему кувшин, старательно избегая прикосновений. Нуфлин явно
заметил проснувшуюся во мне почти суеверную брезгливость и ответил на нее
взглядом, преисполненным снисходительного любопытства.
- Напрасный труд, мальчик: старость, знаешь ли, не заразна, - тихо заметил
он, когда я снова забился в свой угол. Грешные Магистры, как он это сказал!
Наверняка хотел, чтобы его голос прозвучал насмешливо, язвительно, чтобы каждое
слово превращалось в презрительную ледяную градину и больно щелкало по моей
макушке, но в последнее мгновение старик дрогнул и обрушил на меня столько боли
- и половины ее вполне хватило бы, чтобы отравить воды Великого Средиземного
моря, над которым мы как раз пролетали!
Сначала мне показалось, что пошел мелкий дождь, и только потом я понял,
что плачу. Вдруг вспомнил, что однажды в раннем детстве очень хотел заплакать,
когда - подробности на мгновение всплыли жирным нефтяным пятном на поверхности
моей памяти - внезапно выяснил, что все люди непременно стареют и умирают. Но
тогда я не смог заплакать - впервые в жизни, до этого момента громкий
требовательный рев исторгался из моей груди по любому поводу и быстро приносил
облегчение. Я понял, что все эти годы носил в своем сердце маленький горький
комок отчаяния, то и дело пытался тщательно упаковать его в очередную
спасительную философскую систему, сулящую смутную надежду на бессмертие, и
запрятать как можно дальше, если уж избавиться от этого опасного зародыша
неизбывной тоски не в моих силах. И вот теперь наконец пришло время по-детски
выплакать эту боль и принять свою судьбу, которая вопреки моей тайной
уверенности в собственной исключительности была безжалостно точным зеркальным
повторением любой человеческой участи.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг