загадочной и интригующей. Дело было не в ней, а во мне. Я утратил способность
испытывать искренний интерес к чему бы то ни было. Печальных доказательств тому
я собрал великое множество.
Бородатый Сэмюэль, флегматичный, приветливый и, кажется, бесконечно
добродушный от природы дядька, поведал мне, что в прошлом принадлежал к тайному
братству Бешеных Псов. Члены братства стремились к "прижизненной трансформации
духа и тела"; основной рецепт самосовершенствования, изложенный Сэмюэлем, мог
бы шокировать кого угодно. Эти люди давали собаке, издыхающей от бешенства,
укусить себя, после чего пытались выжить, не прибегая к спасительным прививкам.
Они полагали, будто человеческая воля способна не только обуздать смертельную
болезнь, но и воспользоваться ее мощью в своих целях. Неофит, впрочем, мог и
даже должен был обратиться к врачу, но не ранее чем через неделю после укуса;
некоторым, впрочем, удавалось продержаться дольше. Сам Сэмюэль очень гордился
тем, что отправился лечиться только через двенадцать дней после первого укуса,
когда окружающий мир уже изменил свои цвета, а глотательные движения давались
ему с величайшим трудом. Курс уколов, сделанный с катастрофическим опозданием,
как ни странно, помог - впрочем, Сэмюэль утверждал, будто ни один из членов их
тайного братства не умер на этом этапе посвящения.
За первым испытанием, однако, следовало второе - семь лет спустя, после
того как организм полностью утрачивал иммунитет к бешенству, приобретенный в
результате лечения. После второго укуса обращаться к врачу запрещалось.
Основатели Братства полагали, что за этот срок неофит должен был успеть
подготовить свой организм к полной трансформации. По словам Сэмюэля, примерно
четверть его товарищей погибли, остальные же - в том числе и он сам - получили
право именоваться Бешеными Псами и считали себя чем-то вроде оборотней - с той,
однако, разницей, что их облик практически не менялся; преображался только дух.
"Это было священное безумие, - задумчиво говорил Сэмюэль. - Безумие без внешних
проявлений: у нас хватало выдержки вести себя так, словно ничего не случилось.
Мы продолжали жить среди людей, ходить на службу и отнюдь не пренебрегали
своими семейными и дружескими обязанностями. Никто не догадывался, что мы уже
давно погружены в иной мир - между собой мы называли его "Радужным", поскольку
это хотя бы отчасти описывало новые особенности нашего восприятия..."
Прежнего Макса рассказ о двойной жизни Бешеных Псов потряс бы до глубины
души; я же выслушал Сэмюэля с вялым любопытством и не стал выспрашивать
подробности. Я даже не попытался выяснить, какими свойствами обладал "радужный
Мир", а ведь некоторые детали его лаконичного описания позволяли предположить,
что Бешеные Псы каким-то образом умудрялись видеть реальный мир и его Темную
Сторону одновременно. Но мне было все равно. Я и собственной-то судьбой больше
не мог заинтересоваться как следует...
Не взволновала меня и исповедь Алисы - в высшей степени романтическая. Она
призналась, что всегда тяготилась размеренным ритмом своего упорядоченного и, с
точки зрения друзей и соседей, счастливого бытия: двухэтажный дом в пригороде,
сад, засаженный яблонями и боярышником; заботливый, жизнерадостный и
нетребовательный муж, обстоятельно выбранный ею когда-то из числа самых верных
поклонников; двое сыновей, воспитание которых не доставляло особых хлопот...
Никто не подозревал, что приветливую красавицу Алису на протяжении многих
лет преследовала одна навязчивая идея, сладостное наваждение, гремучая смесь
фобии и надежды. Всякий раз, уезжая из дома - погостить у старых друзей, на
курорт или просто за покупками, - она непременно набирала свой телефонный номер
и измененным до неузнаваемости, чужим голосом просила позвать Алису. "Я все
надеялась: вдруг какая-нибудь добрая душа уже "вернулась" домой вместо меня и,
значит, мне возвращаться необязательно", - доверительно призналась она.
Постепенно детская вера в жутковатое чудо ослабла и стала чем-то вроде
маленького безобидного чудачества - иногда Алисе казалось, что муж и сыновья
догадываются, что незнакомый ломкий голос принадлежит именно ей, но тактично
помалкивают, желая доставить ей удовольствие.
Однажды ранней весной (Алиса только-только бурно отпраздновала свой
пятидесятый день рождения) она позвонила домой из маленького курортного
городка, что на юге Баварии. Алиса отправилась на этот курорт якобы для
каких-то оздоровительных процедур, столь необходимых женщине, желающей
выглядеть на десяток лет моложе не только в полумраке спальни, но и на
солнечном пляже; на самом же деле ей просто хотелось остаться наедине с собой и
понять: как следует жить человеку, который твердо знает, что большая часть его
жизни уже прожита. Ничего путного она так и не придумала, но за день до отъезда
по старой традиции позвонила домой и, взвинтив свой низкий голос до
пронзительного повизгивания, попросила к телефону Алису. Знакомый тенорок мужа
беззаботно откликнулся: "Сейчас", - Алиса услышала, как он говорит: "Это опять
тебя, дорогая", - и, теряя сознание, опустила трубку на рычаг. Очнувшись
секунду спустя (вокруг еще не успела собраться сочувствующая и втайне
благодарная за развлечение публика), она с изумлением обнаружила в своем
арсенале ровно две концепции: "я свободна" и "такой шанс нельзя упустить".
Открыла сумочку. Там лежали документы, дорожные чеки, пластиковая карта Visa и
блокнот с адресами и телефонами многочисленных друзей и знакомых. Блокнот она
тут же изорвала на мелкие клочки и сожгла в пепельнице, присев за столик
ближайшего уличного кафе; все остальное справедливо сочла необходимой и
достаточной экипировкой для начинающего путешественника в неизвестность.
Домой она с тех пор не звонила ни разу; тот факт, что ее никто не пытался
разыскивать, ничуть ее не удивил. Работа, жилье и первый за последние двадцать
лет любовник появились как бы сами собой, без каких-либо усилий с ее стороны;
новые привычки то и дело возникали и тут же умирали, привлекательные и
недолговечные, как бабочки. "С тех пор я перестала вести счет прожитым годам, -
задумчиво призналась Алиса, - и знаете, кажется, мне удалось избежать
разрушительного воздействия времени. Только мои волосы остались в заложниках у
этой стихии: они быстро поседели, а я не стала их подкрашивать, поскольку мне
казалось: это что-то вроде платы за то, что лицо и тело остаются в точности
такими, какими они были в тот день у озера Шторнберг... и еще за то, что ни
один из дней моей новой жизни не был похож на прочие".
"Следует запомнить эту историю, - думал я в тот вечер, возвращаясь домой.
- Вот он, рецепт вечной молодости: надо просто чтобы ни один из дней твоей
жизни не был похож на прочие... Может, пригодится когда-нибудь... Хотя - на кой
черт мне этот рецепт здесь, в этом вялотекущем раю?!"
. Ну да, ну да, в Тихом Городе дни мои были похожи друг на друга как
близнецы, а залогом вечной молодости, очевидно, являлся летаргический сон духа
- дешево и сердито!
Впоследствии я выслушал еще немало импровизированных автобиографий, но все
они, по большому счету, оказались похожи одна на другую. Очевидно, книга
человеческих судеб скудна сюжетами, но богата интерпретациями. Возможно, именно
поэтому я сам стал очень популярным рассказчиком: жители дальних окраин Тихого
Города порой специально заходили в "Салон" послушать мои истории; со временем
мне порой стало казаться, будто я все выдумал... Впрочем, для моих слушателей
это не имело особого значения: события, оставшиеся в прошлом, не менее
призрачны, чем события, которых никогда не было.
- Если все, что вы рассказывали, правда, то ваша жизнь - это просто
история карточного домика, - заметила однажды Клер.
Я удивился: после ее исповеди наша дружба, и прежде немногословная,
превратилась в своего рода молчаливый сговор. За несколько сотен одинаковых
вечеров, минувших с той поры, мы обменялись множеством понимающих взглядов и, в
лучшем случае, десятком фраз, составленных согласно классическому канону
светского общения: "Передайте мне чашку, пожалуйста".
- Объясните, что вы имеете в виду, - осторожно попросил я.
- А вы не понимаете? Сами подумайте: как бы хорош ни был карточный домик,
сколько бы ни твердили восхищенные наблюдатели, что построить такое чудо из
обыкновенных кусочков глянцевого картона совершенно немыслимо, - не так уж
интересно всю жизнь оставаться его гордым создателем и не щадя усилий защищать
свое творение от сквозняков и неосторожных зрителей. И не потому ли величайшее
из искушений, которые посещают строителей карточных домиков, - выдернуть одну
карту из самого основания и зачарованно наблюдать, как рассыпается только что
созданное твоими руками маленькое чудо...
Я хотел возразить, что "карточный домик" был разрушен отнюдь не моими
руками, но вовремя вспомнил о сокрушительной силе тайных желаний Вершителя и
осекся. Лишь изумленно покачал головой.
- Я бы не говорила вам все это, Макс, но мне вдруг подумалось, что вы уже
успели выстроить очередной "карточный домик" - здесь, в Тихом Городе. У вас еще
нет желания его сломать?
- Не знаю, - растерянно признался я. - Я об этом не думал.
- Ну вот, теперь подумайте, - доброжелательно посоветовала она. - Все бы
ничего, но вы не производите впечатление человека, которому нужен какой-то
"карточный домик". Вот нам с Альфой он нужен позарез; Алисе и Сэму - возможно,
тоже; всем остальным - не знаю, не знаю... Откровенно говоря, они меня не
слишком занимают. Но вам это барахло точно ни к чему.
Я вернулся домой в смятении. Несколько порций темного рома, заботливо
влитые мною в собственный желудок во имя восстановления душевного равновесия,
не только не исполнили свое предназначение, но, напротив, усугубили внутренний
разлад. В сущности, я хорошо знал это нервозное настроение: оно всякий раз
посещало меня накануне больших перемен, когда истерзанный предчувствиями разум
вдруг понимает, что тонкая ткань реальности уже истерлась до дыр;
причинно-следственные связи все еще тягостны, но больше не могут гарантировать
ему желанного уютного покоя...
Чтобы отвлечься, я взял с полки первую попавшуюся книгу. К моему
величайшему удивлению, это был древний трактат Суньцзы "Искусство войны".
Открыв книгу наугад, я прочитал: "Притворный беспорядок рождается из порядка;
видимость страха рождается из мужества; мнимая слабость рождается из силы.
Порядок и беспорядок - это вопрос количества; мужество и страх - вопрос
стратегической мощи. Поэтому тот, кто умеет управлять врагом, предлагает то,
что враг может схватить. Выгодой он завлекает его, со своими войсками он ждет
его".
Умствования древнего полководца неожиданно меня разозлили. Я захлопнул
книгу и поставил ее на место. Движение это оказалось столь неоправданно резким,
что стеллаж с книгами зашатался и с грохотом обрушился на пол. На меня пролился
своего рода энциклопедический дождь. Несколько ударов оказались довольно
болезненными. Я отчаянно тер ушибленное плечо, другой рукой массировал
пострадавшие ребра и растерянно улыбался. Это маленькое происшествие
окончательно выбило меня из колеи, и я вдруг обнаружил, что такое состояние
мне, как ни странно, нравится.
Я собирал книги и думал, что суть военной науки Суньцзы проста для
понимания, но применить ее на практике нелегко - как все по-настоящему
могущественные формулы... "Вершина военного искусства - управление врагом, -
сказал себе я. - Бесстрашное коварство трикстера превыше прямодушной силы
героя... Это как раз понятно. Понять бы еще, кто враг... Кем следует
управлять?"
Боковым зрением я заметил мельтешение у противоположной стены.
Развернувшись, увидел, что это - всего лишь мое отражение в зеркале.
- Ага, вот он, враг, - вслух сказал я, упиваясь нелепостью своего
озарения.
Бросил книги, поднялся с пола, подошел к зеркалу и внимательно уставился
на собственную физиономию. Кажется, тихая сытая жизнь не пошла мне на пользу:
щеки изрядно округлились, это было заметно даже под многодневной щетиной; в
линии рта появилась какая-то неприятная слабинка; хуже всего дело обстояло с
глазами: они стали серо-зелеными, как у сытого кота, и тусклыми, как у всякого
довольного жизнью обывателя.
- У тебя глаза пожилого рантье, - презрительно сказал я собственному
отражению. - Если так пойдет и дальше, они заплывут и станут поросячьими. Тебя
это устраивает, дорогуша?
Мой разум был обескуражен открывшимся ему зрелищем. Мелькнула паническая
мысль, своего рода попытка оправдаться перед собой: "Я добровольно стал
мертвым, потому что быть живым - слишком больно".
Повинуясь внезапному, почти немотивированному порыву, я вышел из дома и
отправился в "Салон". Альфа уже накрыла вымытые чашки крахмальной салфеткой, но
еще не погасила свет и не заперла дверь, поэтому я решил, что мое вторжение
будет не слишком бестактным.
- У меня только один вопрос, - сказал я в ответ на ее удивленный взгляд. -
Ты ведь помнишь тот день, когда я впервые к тебе зашел, правда?
- Отлично помню, - растерянно кивнула она.
- Скажи, только честно: я с тех пор сильно изменился?
- Даже не знаю, - она пожала плечами. - Ну, наверное, с тех пор ты стал
немножко занудой, но это объяснимо...
- Занудой? - почти с удовольствием переспросил я. - И это все?
- Да... наверное. Ну, еще ты слегка растолстел, но в твоем случае это не
скоро станет настоящей проблемой. Скорее никогда, чем когда-нибудь...
- Еще, - потребовал я. - Ты молчишь о самом главном, Альфа.
- А что ты хочешь услышать? - сердито спросила она. - Что ты перестал быть
мне интересен? Что ты достал меня своей дурацкой манерой являться каждый день в
одно и то же время? Что когда ты в очередной раз начинаешь пересказывать
историю своих похождений, невозможно поверить, будто ты и есть тот самый
веселый и бесстрашный мальчик, с которым ежедневно случались чудеса? Ты это
хотел услышать? Ну вот, услышал... Впрочем, не бери в голову, Макс, то же самое
я могу сказать любому из своих друзей. И собственному отражению в зеркале
заодно.
Я слушал ее и чувствовал, что еще немного - и я могу расплакаться от
обиды. Именно то, что требовалось! За этим я к ней и шел, зная за собой давнюю
слабость: я люблю нравиться, мое глупое сердечко жаждет восхищенных вздохов,
моя голова идет кругом после пары-тройки второсортных комплиментов. Я знал, что
самый деликатный упрек из чужих уст встряхнет меня гораздо эффективнее, чем
длительный сеанс самоедства. Что ж, мне повезло: умница Альфа наговорила мне
гораздо больше неприятных вещей, чем я рассчитывал.
- Спасибо, - искренне сказал я. - Именно то, что надо! А теперь подскажи
мне, где живет Сэм.
- Сэмюэль? - удивленно переспросила она. - Макс, он не скажет тебе ничего
нового. Уверяю тебя: кроме клятвенных заверений в неизменной симпатии и вечной
дружбе ты из него ничего не выколотишь!
- А он мне не для разговоров нужен, - усмехнулся я. - Ну будь человеком,
дай адресок. Ты же все про всех знаешь!
Несколько секунд Альфа в замешательстве рассматривала меня, словно мы
только что познакомились. Потом задумчиво покивала и подробно объяснила мне,
как найти дом Сэмюэля. Я обнял ее, бесцеремонно притянул к себе и звонко
расцеловал в щеки, искренне удивляясь, почему никогда не пробовал сделать это
прежде: отличное занятие! Удаляясь от кафе, я ощущал ее изумленный взгляд на
своей спине: взгляд был теплый, как солнечный зайчик. Мне хотелось плакать: я
знал, что больше никогда не увижу Альфу. Но и смеяться мне тоже хотелось,
потому что я твердо решил, что больше никогда не увижу в зеркале сонные сытые
глаза мертвого сэра Макса. Все что угодно, только не это!
Дом Сэмюэля я нашел почти сразу: Альфа очень толково мне все объяснила.
"Особая примета" - красный флюгер на крыше - оказалась очень кстати: во-первых,
дом издалека видно, а во-вторых, я не мучился напрасными сомнениями, когда
стучал в дверь. В Тихом Городе дома не имеют номеров, а улицы - названий,
поэтому риск попасть не по адресу чрезвычайно велик.
Сэм открыл мне не сразу. А когда открыл, я понял, что вытащил его из
постели. Но я досадливо отмахнулся от угрызений совести: слишком высоки были
ставки.
- Сэмюэль, дружище, - торопливо сказал я, - об одном прошу: сначала
выслушайте меня, а потом гоните, хорошо?
- Хорошо, - сонно согласился он. - Может быть, зайдете в дом, Макс? Зачем
беседовать на пороге?
- Как вам будет угодно, - церемонно ответствовал я.
Зашел вслед за растерянным хозяином в гостиную. Бросил косой взгляд на
зеркало. Глаза у моего отражения были ошалевшими, дикими, отчаянными, но уж
никак не сонными. И то хлеб.
- Сэм, - решительно сказал я, утонув в глубоком плюшевом кресле. - Я бы ни
за что не решился злоупотреблять вашим временем, но я в безвыходной ситуации. У
меня в этом клятом городе только один знакомый бывший бешеный оборотень - вы.
Укусите меня, пожалуйста, до крови, если вас это не слишком затруднит.
- Что-о-о? - изумленно протянул он и, кажется, начал просыпаться.
- Укусите меня, пожалуйста, - смиренно повторил я.
- Но зачем? - Густые брови моего собеседника медленно ползли вверх. Потом
его лицо прояснилось, и он с видимым облегчением спросил: - Это шутка, Макс?
Немного некстати, но мне даже нравится...
- Это не шутка, - твердо сказал я. - Просто вы - мой единственный шанс.
Мне позарез нужно взбеситься. Сойти с ума. Стать одержимым. Одной моей доброй
воли для этого не хватит: я слишком распустился, обмяк, стал спокойным и
благодушным. Магия тут не работает, в чем я неоднократно убеждался на практике.
Но бешенство - не магия. Вдруг поможет? Иммунитета у меня точно нет. В Тихом
Городе никто не умирает, верно? Значит, и я не умру, только съеду с катушек -
именно то, что требуется!
- Зачем это вам? - тихо спросил он. - Я имею в виду: зачем вам сходить с
ума, Макс? Вы надеетесь, что это поможет вам покинуть Город? Я, как видите, все
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг