Но вот пошли таять снега, поползли ручьями, мелкой сетью разузорили землю,
прозмеились к Панфамилу в берлогу. Захолодало у него в ушах, защекотало в
носу, пошел он чихать и прочихиваться. От частого чоха прикусил лапу, как
пчелой ужаленный, вспрянул и вдруг пробудился.
Сейчас пошел шарить своего омедведыша, нет его: ни меж лапами, ни по
темным углам, ни в кладовой, где до последнего все как есть корни целы.
Вспомнил все Панфамил и завыл.
Истомился, весне не рад. Тут ему, выходит, себе жену-медведиху
присматривать, а свое, звериное, больше не нравится. И медвежат заводить
неохота: чему звери раз научились, то уж всегда одинаково делают. А мальчуган
норовит все по-разному, и хотя иной раз за ним мудрено усмотреть, а забавно.
И понятно, что когда вдруг нежданно-негаданно в пасхальный вечер в берлогу
просунулась человечья калоша, а за нею сам Фома, Панфамил зарычал на весь лес
в сильной радости и так крепко прыгнул, что головой проскочил сквозь кротами
налаженный потолок.
- Больше с тобой не хочу разлучаться, - целовал омедведыш медведя. -
Панфамилушка, золотой мой, женись на помещице, тогда будем все летом
медведиться, а зимой жить в хоромах.
Панфамил терся мордой об мальчика и, хотя не умел думать четко, как люди,
понимал все не хуже иного.
- Панфамилушка, выходи, сейчас служба. Ночью станешь около Помидоры, ночью
в церкви, должно быть, темнее, чем днем, батюшка не рассмотрит и как раз тебя
обвенчает.
Медведь улыбался и, как маленький, шел послушно за мальчиком. Был
небольшой морозец, но совсем добрый, даже щеки не щипал. На прощанье в
последний раз он сковал тонким льдом придорожные лужи. И Панфамил с каждым
разом похрустывал, словно шел по яичным скорлупкам. Небо будто бы отдыхало.
Без труда лили звезды свой свет. Из облаков уже никто не сновал больше без
толку. Луны вовсе не было, видно, она суетилась, отправляя последние куличи
прямо в солнце.
От лесных проталин, с большой дороги тянуло праздничным духом, слышно
было, как готовятся к заутрене птицы. Как заяц с зайчихой, послюнив лапки,
помадят друг дружке вихры.
Панфамил так вдруг растрогался, что застыдился себя самого. Застыдился,
что грузный, что столько ему необходимо сожрать, чтобы быть сытым... Он
уставил в небо свои добрые карие глаза и, боясь задавить кого-либо из самых
маленьких, пошел вдруг на цыпочках.
Как зачарованный подходил Панфамил с омедведышем к освещенному храму.
Далеко выкинуты были лари. Бабы, все до одной в красных новых платочках,
стерегли куличи, у которых в средине была проделана выемка для принятия
святости.
Фома задержал Панфамила в кустах. Из дупла с трудом вытянул тайный узел,
натянул медведю шаровары, закрутил в башлык голову и просительно зашептал:
- Вскинься на ноги, Панфамилушка, крестный ход.
Крестный ход двигался медленно, мужики страшно вскидывали волосами,
усердные бабы молились:
- Матерь божия Иверская, Казанская, Козелыцанская.
Осторожно протискиваясь к певчим, выставляли вперед узелки с разноцветными
яйцами. Мальчики, отмытые в бане так, что носы их казались покрытыми лаком,
вдруг смолкли и с радостным перепугом воззрились на регента. Учитель Аким
Иванович всеми легкими вобрал в себя дух, удержал его сколько мог и, внезапно
плеснув руками, густым звоном грянул:
- Христос воскресе!
- Христос воскресе... - залились колокольцами чистые мальчики, и громко, с
облегчением, вздохнули бабы:
- Воистину!
В это самое время перед крестным ходом произошло чрезвычайное. Батюшка в
светлой ризе, с расчесанной бородой, приняв медведя за управляющего графским
имением, поклонился ему, как знакомому, на особицу. Дьякон следом за батюшкой
подбросил кадило прямо в нос Панфамилу.
Панфамил до того вдруг растрогался, увидав, что люди его не пугаются, не
отличают совсем от своих, что не выдержал, опустился на четыре ноги и завыл
умилительно...
Меховая куртка, не вдетая в рукава, соскользнула, суконные шаровары как ни
были добротны, а лопнули, и обозначился явственно пушистый коротенький хвост.
- Авоиньки, нечистая силушка! - заголосили бабы и покрылись подолами.
Разметали разноцветные яйца. Народ весь шарахнулся по кустам, и кто-то, первый
опомнившись, кинулся с криком:
- Ой, воры, держи!
Фома, ровно белка, взвился на медведя, дернул за ухо и шепнул:
- Выноси, Панфамилушка.
Панфамил встрепенулся. Вдруг припомнил железо в губе, холод, проголодь и,
смахнув одним махом башлык, полетел, как мохнатая бомба, в берлогу.
По дороге он с удовольствием потерял и куртку и штаны управляющего и раз
навсегда порешил, вместо того чтобы самому человечиться, лучше брать в лес на
лето Фому.
Пусть медведится.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 22.05.2002 11:58
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг