Особой сентиментальности по отношению к эстоку Феликс никогда не
испытывал (кинжалы - другое дело; кинжалы он собирал, мечом же он работал),
но когда эта, надо сказать, весьма лирическая сцена единения героя и меча
была грубо нарушена, он почувствовал раздражение.
- Что это? - почти членораздельно спросил Бертольд, нависнув над
плечом Феликса и дыхнув ему в ухо перегаром.
- Меч, - сказал Феликс недоуменно.
- А это что? - спросил Бертольд, сгибаясь так стремительно, что
Феликс испугался, как бы старик не грохнулся спьяну или, чего похуже, не
наблевал бы ему на колени. Но Бертольд падать и блевать не собирался.
Вместо этого он довольно ловко, если учесть его возраст и состояние,
опустился на четвереньки и принялся копошиться под столом.
Перед глазами Феликса замаячила его лысинка в венчике тонких седых
волос; лысинка эта была предметом многих студенческих анекдотов, и Феликс
тут же вспомнил старинную байку о том, что-де Бертольд еще до своего
путешествия в Китай был то ли монахом (а лысинка на самом деле являлась
выбритой тонзурой), то ли крестоносцем из рыцарско-монашеского ордена, что
как грибы расплодились сразу после распада королевств и просуществовали
вплоть до начала эпохи странствующих героев (а лысина, соответственно,
осталась у него после ношения кожаного подшлемника и кольчужного
капюшона)... Обе эти версии, придуманные еще в пору студенчества Феликса и
Бальтазара, были маловероятны, ибо в случае их правдивости возраст
Бертольда колебался бы от одного до полутора столетий. Однако Феликс не мог
не признать, что за минувшие годы ни лысинка, ни сам Бертольд нисколько не
изменились...
- Это что, я спрашиваю?.. - прокряхтел Бертольд, выволакивая из-под
стола запихнутую туда Феликсом сумку.
- Сумка, - терпеливо ответил Феликс.
- Сам вижу, что сумка! - Бертольд, расшнуровав и откинув клапан
матерчатой сумки, сунул свой сизый нос внутрь.
- Э... Бертольд... Я...
- Чье?! - свистящим шепотом сказал старик. В глазах его заплясал
страх.
- Мое, - сказал Феликс, делая безуспешную попытку вежливо отнять
сумку. - Вернее, Огюстена...
- Огюстен! - протянул старик и мечтательно улыбнулся. - Насобачился
все-таки, стервец! Я всегда знал, что из него выйдет толк...
- Можно? - робко спросил Феликс, беря сумку за ремень.
К его удивлению, Бертольд безропотно вернул ему сумку и устало
опустился на стул.
- Вот это, - сказал Бертольд и ткнул пальцем в эсток, - это меч.
Славный меч. Честный меч. - Он погладил кончиками дрожащих пальцев тусклый,
покрытый патиной клинок. - Береги его. А вот это! - Косматые брови
съехались к переносице и указующий перст безо всякой дрожи ткнул в сумку,
которую Феликс уже подцепил на спинку стула. - Это дрянь!!! - рявкнул
старик.
На них заозирались, и Феликс сказал:
- Успокойтесь, Бертольд...
- Дьявольское зелье, адово снадобье, подарок Хтона, ловушка для
дураков... - и не думал останавливаться старик.
От крика он перешел на бормотание, с каждой секундой становившееся
все менее разборчивым, и Феликс решил согласно кивать до тех пор, пока
Бертольд не выдохнется. Но не тут-то было!
- Выбрось! - снова рявкнул Бертольд, перегибаясь через стол и
сгребая Феликса за плечи. - Выбрось это к Хтону!!! - заорал он ему в лицо и
встряхивая его как ребенка.
"Все, - подумал Феликс, воротя нос от винных испарений. - Допился
старик. Белая горячка. Черт возьми, но откуда в нем столько силы?!"
- Ты верь мне... - вдруг плаксиво протянул Бертольд. Глаза его
увлажнились. - Я знаю... Это я во всем виноват! - надрывно выкрикнул он и
стукнул себя кулаком в тщедушную грудь. - Я!!!
- Ну-ну, потише, зачем так волноваться? Ни в чем вы не виноваты...
- Виноват! Раз сказал - значит, виноват! И не спорь!
- Ладно. Не спорю. Только в чем ваша вина?
- Моя вина... Вот она, моя вина. - Он снова ткнул в сумку пальцем.
- Вся здесь... - Взгляд Бертольда затуманился и он сказал в пустоту: - Это
ведь я все придумал. В Китае. В провинции Сычуань. На Новый Год... Шутихи.
Все началось с шутих. Там был дракон, да, дракон... Длинный, как змея. А
внутри были люди. И они бросали шутихи. А те взрывались, и дракон танцевал
в дыму и пламени. Как настоящий. И я подумал: почему нет? Почему нет?!
Почему дракону даны и крылья, и когти, и пламя - а нам ничего? Где
справедливость?..
Янис наконец-то решил вмешаться и ловко подставил под нос Бертольду
кружку с пивом. Бертольд прервал свой пьяный монолог и смочил пересохшую от
крика глотку. Потом подумал, осушил кружку до дна, и продолжил:
- Бес попутал. Бес... Воистину, сам Хтон был там! Но я не узнал
его...
Феликс положил перчатки обратно в футляр и осторожно, чтобы не
щелкнуть, закрыл крышку на оба замка. Пьяные излияния Бертольда могли
затянуться надолго, и надо было улучить момент и смотаться, пока не поздно,
но Янис что-то не спешил нести еще пива.
- И Хтон явился мне еще раз... Тогда. В тот вечер. Я впервые
опробовал смесь. У меня... у меня ничего не вышло. И он подсказал мне...
На этот раз кружку перед Бертольдом поставил лично Готлиб. Пока
Бертольд загипнотизировано, точно кролик, таращился на пенную шапку,
грозящую перевалить через края кружки, Готлиб подмигнул Феликсу и мотнул
головой в сторону выхода. Феликс быстро подхватил футляр с мечом, закинул
сумку на плечо и, благодарно кивнув Готлибу, поспешил к двери.
- Куда?! - взревел Бертольд. - Стоять!
Феликс замер и мысленно досчитал до пяти.
- Бертольд, вы извините, но мне пора, - твердо сказал он. - У меня
дела. Я потом дослушаю, хорошо? Завтра.
- Тебе не-ин-те-рес-но? - поразился Бертольд, берясь за кружку.
- Интересно. Но у меня дела, понимаете? Дела. А завтра...
- Нет. Не завтра. В День Святого Никогда! - провозгласил он и
поднес кружку ко рту.
- Идет, - кивнул Феликс и двинулся к выходу.
За его спиной кружка гулко ударила об стол, и сиплый голос запел:
- Мы уже не в силах больше ждать! Потому-то и должны нам дать - да,
дать! Людям тяжкого труда - День Святого Никогда, День Святого Никогда -
день, когда мы будем отдыхать!
4
Еще одной приметой нового времени Феликс был склонен считать
загадочное исчезновение уличных чистильщиков обуви. Шустрые мальчишки,
прежде бойко помахивающие щетками чуть ли не на каждом углу и готовые всего
за пару медяков навести глянец на обувь любой степени замызганности, как-то
очень быстро и незаметно с улиц пропали, прихватив с собой свои ящики,
щетки, тряпки и баночки с ваксой и гуталином. Почистить обувь теперь стало
настоящей проблемой, ведь гуталин и вакса как волшебству испарились и с
полок магазинов, а когда Феликс рискнул по старинке натереть ботинки
дегтем, привередливый Огюстен взвыл от негодования - хотя если по
справедливости, то уж что-что, а его химические опыты отравляли атмосферу в
квартире куда сильнее...
Новые ботинки, если честно, были дрянь: Феликс не проносил их и
двух месяцев, и левая подметка уже подозрительно ослабла, собираясь вот-вот
запросить каши; ко всему прочему, погоды все лето стояли ненастные, то и
дело приходилось шлепать по лужам, а отсыревшие башмаки Феликс ставил на
ночь к вечно пылающему атанору, и дешевая кожа успела потрескаться, всем
своим видом вопия о необходимости срочной смазки...
Феликс не знал, из чего делают гуталин, но исходя из ассоциативных
цепочек на слова "черное" и "пахучее", предполагал, что и здесь не обошлось
без проклятой нефти. Мелкие неурядицы с добычей "черной крови земли", как
высокопарно называли эту гадость газетчики, начались еще весной, и особых
опасений ни у кого не вызвали, но к лету они обострились до того, что впору
было бить тревогу. И дело было даже не политической важности такого
события, как образование независимого Аравийского эмирата - дело было в
том, что без черной и вонючей крови земли обывателям приходилось терпеть
массу мелких, но очень досадных неудобств. К примеру, мелькнули и
моментально исчезли из продажи новые, не дающие нагара парафиновые свечи
(вещь крайне полезная при частых отключениях газа); керосин для ламп
подорожал втрое; смешно сказать, но даже нафталиновых шариков было не
достать ни за какие деньги, из-за чего любимый замшевый пиджак Феликса
здорово пострадал от моли.
Всякий раз, когда Феликс думал о зависимости всей современной
цивилизации от нефти, ему на ум приходило сравнение технического прогресса
с закоренелым морфинистом - вроде того типа, что поскребся однажды ночью в
дверь аптекарской квартиры и упорно отказывался уходить, на коленях умоляя
ссудить ему в долг хотя бы одну ампулу желанного препарата; Феликс спустил
этого типа с лестницы, а потом, передернувшись от омерзения, сказал, что
никогда раньше не представлял себе насколько сильно способен опуститься
человек по собственному желанию - на что Огюстен ответил даже резче, чем
обычно; на себя посмотри, буркнул сердитый со сна француз, и отправился
досыпать, оставив Феликса в несколько пришибленном состоянии.
Он действительно сильно поизносился за это лето. И касалось это не
только плохой обуви и поеденного молью пиджака; все эти месяцы после
освобождения Бальтазара в душе Феликса накапливалась свинцовая усталость от
постоянного напряжения, а когда причин для напряжения не стало, надсада от
туго, до скрипа натянутых нервов сменилась прогорклым привкусом
человеческой подлости. Он ведь соврал Освальду: он так и не смог к этому
привыкнуть... Да, в первый месяц им пришлось тяжко: Патрик порывался бежать
из Столицы, но Бальтазар едва перенес поездку из тюрьмы к доктору; тот
сказал, что испанца нельзя перевозить, что ему нужен покой хотя бы на
месяц, и Феликс с Патриком обеспечили ему этот покой - ему, но не себе...
Они каждую минуту готовы были услышать, как жандармы ломятся в дверь. Это
изматывало. Феликс так до сих пор и не знал, почему дело Мясника замяли, а
побег спустили на тормозах... Было ли это продиктовано желанием Нестора
оставить беспрецедентный случай нападения на канцлера в его собственном
доме беспрецедентным и впредь? Или же, как теперь мог предположить Феликс,
Нестор уже тогда был озабочен сменой мирской власти на духовную (ну не в
один же день был построен этот дурацкий Храм!) и ему было не до погонь? Или
он просто счел себя в должной мере отмщенным, вручив Феликсу тот
злополучный конверт с доносом на Бальтазара, написанным рукой Йозефа и
заверенным его же подписью...
Так оно было или иначе, Феликс не знал. А знал он лишь то, что из
достопочтенного героя на пенсии он по собственной доброй воле превратился
сначала в беглеца от правосудия, а потом - в одинокого старика без семьи,
без дома и почти без друзей. Морфинист отдал все ради удовольствия; Феликс
пожертвовал всем ради идеалов. И тогда, на лестнице, спровадив надоедливого
типа, он впервые спросил себя: оно того стоило? Спросил и устыдился. Так
стыдно ему не было еще ни разу в жизни. Да, сказал он себе, оно того
стоило. Потому что если нет - тогда ничто на свете того не стоит... Он
поклялся больше никогда не думать об этом, но выбитая из колеи жизнь порой
ныла куда сильнее выбитого колена. И мысли Феликса, легко перепрыгивая от
чистильщиков обуви к Аравийскому эмирату и от прогресса - к морфинистам, с
пугающей неизбежностью возвращались к той наполненной жгучим стыдом секунде
слабости, когда он едва не перечеркнул всю свою жизнь одним-единственным
вопросом.
"Наверное, это и есть стариковская рассеянность, - подумал Феликс.
- Когда трудно сосредоточиться на чем-то одном и все время тянет
поковыряться в старых гнойниках совести..."
В животе у него заурчало. Из-за пьяных откровений Бертольда он не
успел даже толком перекусить, и теперь купил с лотка два пирожка с мясом и
поел на ходу. Голод, однако, не унимался, и Феликс, выгребя из карманов
последнюю мелочь, купил еще пончик с повидлом.
Путь до Школы предстоял неблизкий, если идти пешком, а на извозчике
Феликс уже сегодня раз прокатился, серьезно подорвав свой бюджет на этот
день. Он терпеть не мог занимать денег у Огюстена, а пенсию Сигизмунд вот
уже месяц обещал выплатить "не сегодня-завтра". С финансовым обеспечением
Школы дела обстояли не очень хорошо; Феликс не вникал в подробности, но тот
факт, что Школу этим летом не ремонтировали, говорил о многом. Конечно,
можно было не сомневаться, что в сентябре Школа, как и прежде, распахнет
свои двери для всех желающих - Сигизмунд в лепешку расшибется, чтобы
возобновить учебу в Школе героев, "я ее открывал, и я не дам ее закрыть!" -
но вопрос ведь еще и в том, будут ли желающие?..
Мысли о грядущем (вот уже совсем скоро!) Дне Героя усилили чувство
дежа-вю, преследовавшее Феликса с того самого момента, как он вышел из дому
с сумкой Огюстена на плече. Теперь к сумке добавился футляр, который Феликс
нес под мышкой - как чуть меньше года назад нес в Школу фальшивый фолиант,
таивший в себе оружие несравнимо более грозное, чем меч, и безвозвратно
утерянное, о чем ему предстояло каким-то образом сообщить Сигизмунду. Каким
именно - Феликс еще не решил...
"Да, тогда народу на улицах было побольше, - припомнил Феликс
прошлогодний праздник. - И шум стоял не в пример громче теперешнего! От
жары они, что ли, такие квелые?"
Он как раз пересекал Рыночную площадь, которой полагалось быть
шумной просто по определению, однако сегодня обычный базарный гвалт звучал
как-то приглушенно, вполголоса, и Феликс, внутренне собравшийся перед
прорывом сквозь торговые ряды, даже опешил, когда никто не стал хватать его
за рукав, приглашая отведать товар, орать в ухо "самую низкую" цену и
клянчить милостыню. Даже самые наглые торговцы вели себя на удивление
пристойно, а нищих, как неожиданно осознал Феликс, здесь вообще не было!
"Или дело не в жаре, а в этих парнях? - подумал Феликс, заметив,
как неспешно прогуливаются между лотков трое бритоголовых типов в камзолах
вроде того, что был на горластом проповеднике - только у этих чешуя была не
из картона, а из стали, что превращало камзолы в подобия бригандинов, а
висящие за плечами типов мечи указывали на то, что подобное сходство
неслучайно. - Как их Огюстен назвал? Драконьеры? Да, эти проповеди читать
не станут. Эти сразу рубанут. По глазам видно. Нехорошие у них глаза:
глупые и злые. Теперь я понимаю, почему их все боятся..."
Драконьеры тем временем обнаружили, что являются объектом
пристального изучения, и прореагировали вполне предсказуемо: обратив на
Феликса три пары злых и глупых глаз, они уставились на него по-рыбьи
немигающими взглядами, а потом синхронно поправили перевязи мечей. Эффект
этого жеста был подобен камню, брошенному в спокойное озеро: словно круги
по воде прокатились по торговым рядам невидимые волны страха, и всяческий
шум после столкновения с подобной волной угасал, будто костер, залитый
водой: с шипением раскаленных углей и тихим шелестом остывающей золы.
- Ой, мамочка... - воскликнула за спиной у Феликса какая-то женщина
и запричитала: - Зарубят! Как пить дать, зарубят! Что же это делается, люди
добрые, живого человека среди бела дня...
- Цыц, дура! - прикрикнул мужской голос, и причитания стихли.
И стихло все. Лишь далеко-далеко, на самом пределе слышимости
раздавались реплики, фиксируемые Феликсом четко, ясно и равнодушно.
- А чего он, дурак старый, зенки выкатил?! Сам напросился...
- Нет, мужики, не простой это старик... Ты глянь, какой у него
чемоданчик! Знаешь, что в таких носют?
- Мам, ну пусти! Пусти, я уже большой, мне стыдно на руках... Мам!
- Тише, маленький, тише, тише, тише...
- А чтоб не носили, я все равно скажу: порядок эти парни мигом
навели. За весь день у меня с лотка ни единого яблока не свистнули!
Попрошайкам ногой под зад - и правильно! Теперь вот этого маразматика...
Ишь, пялится!.. А бельма-то, бельма!..
- Да как же это, люди добрые?! Как же это так?!! За что?..
- Ниче, ему и так уже недолго осталось...
- Мам! Ну мам!
- Как начнут - сигай под прилавок, а то под горячую руку могут...
- Что могут?! Да как вам не стыдно! Могут! Это же драконьеры,
паладины веры в Дракона, отца нашего небесного и покровителя земного, они ж
ради вас сражаются, а вы... Эх, вы...
- Нет, не простой это старик. Нутром чую, будет драка. Это им не
попрошайка. Этот так не дастся. Ты, главное, за товаром гляди, как бы они
нам лоток не опрокинули...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг