безотлагательно приведя в внучке доктора, и именно за этим он и направлялся
в свой кабинет. При всем своем скепсисе касательно прогнозов Огюстена,
Феликс все же хотел свести риск к минимуму и самым старательным образом
подготовиться к вылазке в Город.
Войдя в кабинет, он первым делом выволок из-под стола дорожный
сундук и достал из него старую лампу "летучую мышь" и пузырек с загустевшим
маслом. Фитиль занялся неохотно, и от запаха нагретого металла и горелого
масла у Феликса защемило сердце. Эта лампа, как и любой другой предмет,
извлеченный из окованного железом сундука, могла разбудить такое количество
совершенно неуместных сейчас воспоминаний, что Феликс поспешил задуть
огонек и отставить "летучую мышь" в сторонку, приступив к сосредоточенному
переворачиванию содержимого сундука. Память его не подвела: на самом дне,
под холстиной, к тихой радости Феликса обнаружились меховые унты, которые
он тут же и обул.
Теперь следовало подумать об оружии. Мысль о мече он отбросил
сразу: в такой мороз человек с подрезанными сухожилиями (обычный способ
гуманного вразумления уличной швали) к утру гарантированно превратился бы в
труп, а убийство людей Феликсу всегда претило, и поэтому он остановил свой
выбор на короткой и гибкой дубинке из кожи носорога, привезенной из Африки
и усовершенствованной путем закладывания свинчатки в ударную часть. Одного
взмаха этой вещицей хватало, чтобы нокаутировать быка, но проблема
заключалась в том, что у толпы слишком много голов, чтобы каждую можно было
отоварить в порядке очереди - а именно столкновения с толпой Феликс
опасался куда больше, чем всех бандитов вместе взятых.
В другой ситуации он бы еще, пожалуй, поразмыслил над этой
проблемой, но сейчас, когда за стеной металась в бреду его внучка, он
действовал без колебаний. За ровными рядами обтянутых в сафьян томиков
подарочного издания "Анналов" в задней стенке книжного шкафа был укрыт
тайник, который он не открывал со Дня Героя. Комбинацией замка была дата
рождения Агнешки...
"Сигизмунд мне голову оторвет", - хмуро подумал Феликс, вытягивая
увесистый фолиант. Ключ от него был приклеен кусочком липкой ленты для мух
к нижней поверхности письменного стола. "Кто бы мог подумать, что самое
мощное и самое секретное оружие героев может понадобиться для таких
прозаических целей, как распугивание толпы... Что творится с этим миром?!"
- спросил себя Феликс и открыл фолиант.
Скорее всего, это была идея Сигизмунда - придать футляру для оружия
форму книги; старик любил распространяться о силе, даруемой знаниями...
Разумеется, никаких страниц в фолианте не было, а была подкладка наподобие
той, в которой покоились эсток и дага Феликса. Только углубления в этой
подкладке были необычными: два продолговатых по бокам и два - круглое и
грушеобразное - посередине. В круглом лежала маленькая коробочка,
заполненная свинцовыми шариками размером с фалангу большого пальца; а
грушеобразное углубление заполнял собой пенал из выскобленного оленьего
рога, настолько тонкий, что сквозь полупрозрачные стенки был виден
иссиня-черный зернистый порошок. Но вовсе не свинцовые шарики, и даже не
загадочный порошок Сигизмунд велел беречь как зеницу ока: два предмета,
уложенные в продолговатые углубления подкладки, и формой напоминающие ложа
ручных арбалетов с продольными трубками там, где полагалось быть углублению
для стрелы, и были тем самым чудо-оружием героев.
...Первые огнестрелы были фитильными и жутко неудобными в
обращении: герои прихватывали их с собой только в том случае, если
предстояла встреча с гиппогрифом, ценохоркой или другой массивной тварью,
убивать которую вручную - запаришься; но лет десять назад нюрнбергский
мастер, имя которого было большей тайной, чем родословная Бальтазара, не
только навострился делать компактные и легкие огнестрелы, но и изобрел
пружинно-колесцовый замок, который позволял держать по взведенному
огнестрелу в каждой руке и стрелять два раза подряд - и тогда эти шумные,
но грозные устройства стали применяться героями и против магов. Феликсу
порой казалось, что именно изобретение огнестрела приблизило кончину магов,
хотя, конечно же, это не объясняло, почему перестали рождаться новые
маги... Черный порошок, в просторечии - порох, выдавал героям Сигизмунд
лично, и узнать его, пороха, состав и способ приготовления было невозможно;
ну а шарики-пули каждый герой отливал самостоятельно.
Эта пара огнестрелов слегка отличалась от той, что Феликс потерял в
Каринхале: и рукоятки были изогнуты сильнее, и стволы - чуточку короче, но
клейма на стволах (коронованная змея, фирменный знак таинственного
оружейника) и - самое главное - замки оставались точно такими же: Феликс
привычно завел ключом колесико, проверил винт, фиксирующий кремень,
прицелился в окно и потянул за спусковой крючок. Раздался щелчок, шипение,
кремень коротко взвизгнул об колесцо, и брызнул сноп ярких искр. Феликс
повторил операцию со вторым огнестрелом, убедился, что пружина не ослабла,
отмерил и насыпал порох, и чисто машинально, повинуясь автоматизму
движений, обернул свинцовые шарики в пыжи и затолкал их шомполом в стволы.
Уже взводя заново колесики, он осознал, что стрелять сегодня если и
придется, то только в воздух, и пули здесь явно лишние, но не разряжать же
теперь огнестрелы, да и каким образом?.. И так сборы отняли непозволительно
много времени!
Надо было торопиться, и Феликс сунул дубинку за голенище унта,
огнестрелы прикрыл плащом и спустился вниз. С Бальтазаром они обо всем
договорились еще в столовой (короткий обмен взглядами, и испанец молча
кивнул, соглашаясь остаться на страже), а вот то, что Огюстен облачился в
шубу и, нахлобучив по самые брови свою норковую шапку, спросил деловито:
- Так мы идем или нет?! - стало для Феликса настоящим сюрпризом.
"Мы? - поразился Феликс. - Чего это он вдруг?.."
- Одну минутку, - сказал он французу и поманил к себе Бальтазара.
- Что еще? - буркнул тот.
- Держи, - сказал Феликс, протягивая другу один из огнестрелов.
- На кой?..
- На всякий случай. Пусть будет...
- Ладно... - хмыкнул в усы Бальтазар. - Пусть будет...
- Ну чего вы там копаетесь?! - разгорячился Огюстен.
- Уже иду, - сказал Феликс и затеплил "летучую мышь". - Йозеф, мы
скоро! И не волнуйся ты так, на тебе же лица нет...
Ледяной ветер нахально ворвался в прихожую, всколыхнув огоньки
свечей, и Феликс, закутавшись в плащ, вышел вслед за Огюстеном в метель и
стужу.
Тотчас заслезились глаза, на ресницы налипли снежинки, а горло
будто забило комком снега; Феликс поморгал и сглотнул пару раз, ежась и
закутываясь в плащ. Ветер бил прямо в лицо, и голову приходилось наклонять
вперед, прижимая подбородок к груди и украдкой вдыхая воздух онемевшим
носом.
- Лампу подними, - скомандовал Огюстен. - Ни видно же ни черта!
Феликс вытянул руку с "летучей мышью" над головой, но легче от
этого не стало. Уже в двух шагах свет беспомощно вязнул в густой, как
творог, и черной, как сажа, субстанции, порожденной союзом снега, ветра и
ночи. От фонаря на землю падал неровный, обкусанный по краям круг света, и
на этом желтоватом пятачке видно было, как горсти льдинок, несомых вьюгой,
рассыпаются мелкой крошкой по земле, ударившись об унты, а за пределами
светового пятна бушевала дикая, первозданная стихия, утробно рыча и
потрясая седыми космами, и казалось, что именно свет лишает бурю силы,
отпугивает ее так, как огонь отпугивает диких зверей...
Огюстен что-то прокричал, но Феликс не расслышал. На улице, вдалеке
от спасительных стен домов, ветер носился привольно, как по печной трубе, и
вьюга завывала совсем по-волчьи, протяжно и заунывно, а сквозь эти рыдания
временами прорывался надсадный рев, природу которого Феликс установить
затруднялся.
- Что это? - проорал он в ухо Огюстену, когда вдалеке снова
взревело, да так, словно гималайский мастодонт бросал вызов сопернику.
- Заводской гудок! Сирена! За Городом! - отрывисто объяснил француз.
"Какому идиоту пришло в голову сравнить этот вой с пением сирен?" -
задался вопросом Феликс, а Огюстен утробно осведомился из недр шубы:
- Где живет этот доктор?
- В Старом Квартале.
И не просто в Старом Квартале, а на склоне Драконьего холма,
буквально в двух шагах от статуи Георгия Победоносца, и идти приходилось
под гору, невзирая на упругие удары встречного ветра, от которого плащ
Феликса раздувался, как парус, а по меху Огюстеновой шубы пробегали волны,
как по пшеничному полю; под ногами была сплошная корка льда, и если
рифленые подошвы унтов обеспечивали хоть какое-то сцепление, то галоши
Огюстена то и дело разъезжались в разные стороны, и француз несколько раз
был на грани падения - Феликс успевал подхватить его под локоть в последний
момент, чуть не роняя при этом фонарь и проклиная себя за то, что позволил
Огюстену увязаться за собой. Тащить его было слишком обременительно, а
бросить или отправить назад - убийству подобно, и Огюстен, сам прекрасно
понимая, что из добровольного помощника превратился в обузу, молча сносил
не слишком деликатное обращение со стороны Феликса, и только изредка
бормотал себе под нос что-то малоразборчивое.
Таким образом спутники преодолели уже две трети дороги, когда
Огюстен не выдержал и взмолился о передышке. По бокам улицы тянулись
темные, без единого огонька, громады домов, и, как и везде в Старом
Квартале, к подъездам вели короткие, но крутые лестницы, разделенные
крошечными палисадниками под окнами. Хватаясь за чугунную ограду
палисадника, Феликс буквально подтащил Огюстена к ближайшей лестнице и
усадил его на ступеньку. Скелеты деревьев и кустов вкупе с решетчатой
оградой давали хоть и символическое, но все же укрытие от вьюги, и Огюстен
смог перевести дух.
- Не могу... - прохрипел он. - Не могу... больше... Ты... иди... а
я... здесь... на обратном пути... меня...
- Замерзнешь, дурак.
- Один черт... Все равно... не дойду...
- Молчи и отдыхай. Дыши носом.
Феликс дал ему ровно две минуты. Потом взял за шкирку и безжалостно
вытолкнул на тротуар.
- Вперед!
- Погоди... Слышишь? Копыта! Всадники! Кто-то едет!
Феликс прислушался, и с трудом различил дробный перестук копыт.
"Трое... или четверо, - определил он. - Галопом. Приближаются".
- Эгей! Эге-гей! - заорал Огюстен.
И вместе с этим дурацким воплем в сознание Феликса ворвалось дикое,
иррациональное желание спрятаться; убраться с дороги, вжаться плашмя в
землю, забиться в темный угол, накрыть голову плащом, замереть и не
дышать... словом, сделать все, чтобы всадники промчались мимо.
- Заткнись! - прошипел он, зажимая рот Огюстену и увлекая его за
собой к подъезду. Оскальзываясь и едва не падая, он поволок ничего не
понимающего француза обратно к лестнице, ни на секунду не задумавшись над
причиной своих действий. Его разум отстраненно наблюдал, как руки сами
укручивают фитиль "летучей мыши" и прикрывают фонарь полой плаща - задувать
огонь было нельзя, на таком ветру зажечь его снова не удастся, отметил
разум, пока руки извлекали огнестрел и пороховницу, оттягивали курок и
открывали полку... Потом тело само извернулось, прикрывая оружие от ветра,
и Феликс - все так же, бездумно! - насыпал на полку порох, закрыл ее,
опустил на место курок, ощупал двуперую пружину и колесцо замка, спрятал
пороховницу и вскинул огнестрел, положив ствол на сгиб локтя левой руки и
нежно огладив указательным пальцем спусковой крючок.
После он так и не сможет объяснить, что заставило его убраться с
улицы, спрятать фонарь и изготовиться к стрельбе, и он спишет все на
пресловутую интуицию, а пока... Пока ему пришлось дважды пнуть ногой
барахтающегося рядом Огюстена, чтобы до того дошло, что рыпаться сейчас не
следует. Они замерли, и темнота поглотила их силуэты.
Мучительно долго ничего не происходило. Феликс сидел, подогнув
правую ногу под себя, и, облокотившись о согнутое колено левой, выцеливал
мглистую муть, клубящуюся на проезжей части улицы; Огюстен лежал рядом, как
огромный пушной зверь, и еле слышно посапывал носом. Сердце равномерно
толкалось в ребра, а по спине, аккурат между лопаток, пробежала капелька
пота, оставив за собой извилистый горячий след. Монотонный вой метели
наложился на гудение крови в ушах, и Феликс уже было подумал, что ему
померещилось, и что не было никакого стука копыт, и всадников не было, а
были только мечты Огюстена - когда он вдруг различил слезящимися от ветра
глазами три... нет, четыре крошечных огонька среди снежных вихрей и ночного
мрака.
А потом - как-то сразу, мгновенно, без паузы и промедления - в
багровых отблесках факелов из мрака вынырнули кони. О, что это были за
кони! Демоны ада, а не кони! Могучие, антрацитово-черные зверюги, резко
осаженные своими седоками, сначала взбросились на дыбы, молотя копытами
воздух, потом протестующе заржали, вгрызаясь в мундштуки, и, всхрапнув
напоследок, загарцевали на месте, вдребезги разбивая шипастыми подковами
ледяную корку мостовой. От коней валил пар.
А вот наездников Феликс разглядеть не смог. Все увидел: и высокие
стремена, и звездочки шпор на ботфортах, и мерцание серебристых уздечек, и
пылающие факелы, которые быстрыми хищными росчерками вспарывали ночную мглу
и замирали, роняя на мостовую с просмоленной пакли сгустки жидкого
пламени... Там же, где полагалось быть всадникам, были только плащи -
черные, как сама ночь, длинные плащи, покрывающие крупы коней, и хлопающие
на ветру, как крылья нетопырей. И самым жутким и леденящим кровь было то,
что из-под капюшонов не доносилось ни единого звука. Ни окрика, ни шепота,
ни ругани... ничего!
Феликс, пытавшийся уложить мозаику своих впечатлений в единую
картинку, неожиданно осознал, что целится не в воздух, и не в лошадей, и
даже не в ноги наездникам, а в сами эти безмолвные сгустки тьмы под
плащами, и если они - нюхом ли, колдовским зрением, как угодно! - обнаружат
его и Огюстена, он будет стрелять, чтобы убить. Без тени сомнения. Твердо и
хладнокровно.
Но стрелять не пришлось. Одна из темных фигур привстала на
стременах, залихватски свистнула (у Феликса зазвенело в ушах), и все четыре
всадника в черных плащах разом щелкнули хлыстами и вонзили шпоры в
лоснящиеся от пены лошадиные бока. Ржание, всхрап, грохот копыт - и
всадники на полном скаку пронеслись мимо Феликса и Огюстена, опалив их
факельным светом, и растворились во мраке так же молниеносно, как и
вынырнули из него. Все стихло, и вой метели показался Феликсу райской
музыкой.
- Определенно не уланы, - сказал Огюстен и глупо хихикнул.
- Дикая охота, - одними губами прошептал Феликс. Он открыл полку
огнестрела и вытрусил оттуда порох; потом сунул оружие под плащ и вытянул
перед собой правую руку.
Она была тверда, как камень.
То, что он испытал при виде всадников, менее всего походило на
страх. Решимость убивать, готовность и даже желание спустить курок, зуд в
указательном пальце правой руки и сожаление, что нет меча - вот что это
было. Подобного он не испытывал уже очень давно.
- Вставай, - приказал он Огюстену.
- Ты не заметил, - спросил, хихикая, француз, на которого встреча с
четырьмя призраками и пережитый страх явно оказали тонизирующее действие, -
среди них случайно не было коня блед? А? Хе-хе-хе...
- Иди давай!
Идти Огюстен не мог. Его хватало только на истеричный смех и глупые
вопросы. Ноги у него подкашивались, а тут еще и тротуар, как назло,
сменился базальтовыми ступеньками, и на каждую такую ступеньку Огюстена
приходилось в буквальном смысле заталкивать, упираясь плечом в меховую
спину и поддавая ему коленом под зад. Огюстен, как мячик, катился вперед, и
продолжал хихикать, как будто происходящее казалось ему забавным, и Феликс
даже испугался, не повредился ли француз рассудком, но тут Огюстен тонко,
по-бабьи вскрикнул, указал рукой куда-то вперед и затрепыхался, подвизгивая
и порываясь ретироваться с улицы.
- Что еще?!
- Всадник! Там! Опять! Еще один!
- Успокойся, это памятник... Георгий Победоносец, понимаешь?
- Памятник... - обмяк Огюстен и снова засмеялся. - Памятник!
Феликс подхватил его под мышки, втянул на крыльцо и прислонил к
дверному косяку. Стучать пришлось долго, и еще дольше он вынужден был
перекрикиваться через дверь с глуховатой и насмерть перепуганной
старухой-служанкой. Когда дверь наконец-то открыли, и Огюстен провалился
вовнутрь, в прихожей их ждали доктор с кочергой в руках, его жена с тяжелым
подсвечником, согбенная домработница с кухонным ножом и малыш лет пяти в
цветастой пижаме.
- Это вы, Феликс! - облегченно воскликнул доктор, который в свое
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг