Написанное быстрым и небрежным почерком послание гласило: "Папа!
Отпусти прислугу и подожди меня у Феликса! Дома не оставайся! Это очень
важно!!! Себастьян". Обилие восклицательных знаков, торопливо скачущие
буквы и трижды подчеркнутая просьба не оставаться дома говорили не только о
спешке, в которой это было написано, но и о душевном смятении, овладевавшем
автором записки. Феликс даже не представлял себе, что могло так вывести из
равновесия Себастьяна - если, конечно, не считать споров о природе Зла...
- И что сие означает? - спросил Феликс.
- Понятия не имею, - ответил Бальтазар. - Это было под дверным
молотком. Забавно, правда: мой сын назначает мне свидание у тебя в гостях и
вдобавок требует - не просит, а требует! - чтобы я не ночевал дома! Я
сначала подумал, что он решил устроить пьянку и пригласить всех друзей, а
престарелого отца сплавить куда подальше, но чтобы так в наглую?!
- А что, Себастьян тоже придет? - затаила дыхание Агнешка.
- Ну, раз написал, то обязательно придет. Попробует он у меня не
прийти! Шутник выискался, записки он мне будет писать... "Отпусти прислугу!"
- Деда, а можно я его подожду?
- А уроки ты сделала?
- Сделала! - гордо кивнула Агнешка. - Могу показать!
- Покажи, - согласился Феликс, и когда девочка, промычав себе под
нос что-то о старых занудах, оставила героев наедине, сказал: - Странно все
это. И чем дальше, тем страньше... Так зачем тебе меч?
- На всякий случай. Ты же меня знаешь!
- Я-то тебя знаю, - задумчиво сказал Феликс. - А вот что подумает
Ильза?
- Чихать я хотел на то, что подумает Ильза! - в сердцах бросил
Бальтазар. - И вообще, я тебя не узнаю! Почему два друга не могут посидеть
по-стариковски, вспомнить былые деньки и побряцать железом без оглядки на
то, что подумает Ильза?!
- Посидеть по-стариковски, говоришь... - Феликс скептически
посмотрел на выстроенные в боевом порядке стаканы, штопор и завернутый в
бумагу сосуд знакомой формы. Надежды скоротать спокойный вечерок у камина
таяли, как дым. От предчувствий заранее заныла печень.
- Не криви так морду, я вовсе не собираюсь напиваться и ломать
мебель!
Вернулась Агнешка и, задрав нос, вручила дедушке пять тетрадок;
одновременно в столовую заглянула Тельма и, без удержу кокетничая,
уточнила, будет ли обедать сеньор Бальтазар. Тот двусмысленно облизнулся и
заявил, что очень голоден; Феликс украдкой показал ему кулак. Ильза к обеду
не вышла, сославшись на недомогание, Йозеф, как обычно, задержался на
работе, Агнешка отобедала по возвращении из гимназии, и потому жаркое с
трюфелями Феликс и Бальтазар дегустировали вдвоем, не забывая отдавать
должное бутылочке хереса, пока Агнешка листала бестиарий, то и дело
встревая с вопросами об очередных магических тварях.
После обеда, когда часы в прихожей пробили половину шестого, оба
героя предались своим любимым занятиям: Феликс стал растапливать камин, а
Бальтазар приступил к хирургической операции по вскрытию бутылки.
Естественно, на то, чтобы наколоть щепок для растопки и развести огонь,
потребовалось больше времени, чем на выдергивание пробки, и Бальтазар
недовольно заворчал:
- Ну что ты там копаешься? Это же "Гленливет"!
- С каких это пор ты полюбил виски? - спросил Феликс, оттирая руки
от сосновой смолы и возвращая на место каминную заслонку, за которой весело
приплясывали язычки пламени. - Ты же всегда предпочитал коньяк!
- О, это целая история! - сказал Бальтазар, наливая янтарный
напиток в стакан. - Когда я был молодой и глупый, то провел целый месяц в
шотландском городке Ивернессе, залечивая сломанные ребра и отбивая привкус
гнилой озерной воды этим сказочным нектаром...
Феликс подтащил два кресла и крошечный столик к камину, Бальтазар
поставил бутылку на столик, вручил стакан Феликсу и, усевшись поудобнее,
продолжил рассказ. Агнешка оккупировала скамеечку для ног, преданно внимая
истории охоты молодого и глупого Бальтазара на водного дракона, а Феликс
приступил к смакованию великолепного виски, пропуская байки приятеля мимо
ушей до тех пор, пока испанец не поименовал свою несостоявшуюся жертву
"первостатейной сукой". Тогда пришлось обратить внимание Бальтазара на
связку поленьев и кочергу возле камина и пригрозить жестокой расправой за
каждое крепкое словцо. Бальтазар, к удивлению Феликса, извинился и
пообещал, что это больше не повторится.
Тепло от камина поднималось волнами, укутывая ноги словно пледом, и
весело потрескивали поленья, стреляя искрами; Феликс блаженствовал. История
Бальтазара лилась все так же плавно и размеренно, на ходу обрастая
подробностями и перенося действие из Шотландии в Африку, а оттуда - в Индию
и Афганистан. Драконоубийца как раз приступил к волнующему описанию
перехода через Гиндукуш, когда в дверь постучали. Агнешка, завороженная
байками о подвигах Бальтазара, вздрогнула, а Феликс отставил стакан и со
стенаниями выбрался из кресла.
- Если это мой отпрыск, - сказал Бальтазар, - то давай его сюда!
Но это был не Себастьян.
Много лет тому назад, сразу по возвращении Бертольда из Китая, он
читал в Школе курс теоретической алхимии. Читал он его очень недолго, пока
Сигизмунд личным распоряжением не отменил лекции как "не имеющие
практической ценности"; да и среди студентов эта странная дисциплина, где
наука в равных пропорциях переплеталась с магией и шарлатанством, не
пользовалась особой популярностью - но вопреки всему этому в памяти Феликса
прочно застрял один эпизод: Бертольд своим хрипловатым баритоном
рассказывает о веществах, которые сами по себе безвредны и не опасны, но
будучи соединены вместе, трансмутируют в горючую и взрывчатую смесь. А
причиной, по которой Феликс вспомнил этот, казалось бы, давно забытый
эпизод из лекции по алхимии, стал его незваный гость номер два.
Для Феликса было не в тягость принимать у себя в гостях Бальтазара,
пока тот соблюдал умеренность в возлияниях; а пребывая в
снисходительно-терпеливом настроении, Феликс не отказался бы выслушать и
даже согласно покивать очередному суесловию Огюстена; но оказывать
гостеприимство Бальтазару и Огюстену одновременно?! Ситуация грозила выйти
из-под контроля и полыхнуть не хуже тех вонючих химикалий, которые смешивал
на лекциях Бертольд...
Лунообразный лик Огюстена утопал в пушистом воротнике песцовой шубы.
- Принимай гостей! - заявил он и шмыгнул носом.
Феликсу оставалось только посторониться и пропустить Огюстена в
дом. Следом за вальяжным, пахнущим одеколоном и мандаринами французом в
дверь собственного дома бочком протиснулся посиневший от холода Йозеф.
- Добрый вечер, папа, - пробормотал он, разматывая заиндевевший
шарф. - Ильза наверху? - спросил он и, получив утвердительный ответ,
направился к лестнице, попросив Тельму подать наверх горячего вина.
Огюстен тем временем принялся избавляться от шубы. В прихожей сразу
стало тесно, и Тельма пару раз ойкнула, задетая размашистыми движениями
француза. Как ни странно, но Огюстен во время этой процедуры молчал! Вместо
обычных прибауток, хохмочек и язвительных выпадов раздавалось только его
сосредоточенное сопение. Потом взгляд Огюстена упал на меч среди зонтов.
- Ага, - сказал он задумчиво и огладил лацканы сюртука. - И долго
ты намереваешься держать меня в дверях? - спросил он без тени сарказма.
Слегка удивленный и заранее напрягшийся Феликс жестом пригласил его
войти. Огюстен манерно поклонился и проследовал в столовую. Здесь он,
по-прежнему храня молчание, прошелся вокруг стола, учтиво поздоровался с
Агнешкой и Бальтазаром, внимательно посмотрел на портрет Эльги на каминной
полке, после чего плюхнулся на софу и переплел пальчики-сардельки на животе.
"Не захворал ли он часом?" - обеспокоено подумал Феликс. Бальтазар
настороженно потягивал виски, а Агнешка ерзала на месте, ожидая продолжения
истории о кровожадных горцах и снежном человеке с перевала Кхебер. Слышно
было, как тикают часы в прихожей. Пауза становилась неловкой.
- Выпить хочешь? - спросил Феликс.
- Хочу, - сказал Огюстен и достал из-за пазухи плоскую бутылочку с
коньяком. - У тебя рюмок не будет?
Феликс открыл буфет и достал три пузатых бокала из резного
хрусталя. Кажется, он начинал понимать, что происходит. Огюстен ждал подачи
- любого, самого невинного вопроса, с которого можно будет начать разговор;
катализатора, как назвал бы это Бертольд. Но раз Огюстен избрал такой
окольный путь к началу разговора, то информация, которой он собирался
поделиться, по всей видимости, действительно была небезынтересной.
- Что нового, Огюстен? - спросил Феликс.
- Нового? - переспросил француз, переливая содержимое бутылочки в
бокал. - Да как тебе сказать...
- Скажи прямо. Как есть.
Огюстен залпом, как водку, выпил коньяк, ухнул, вытер рот тыльной
стороной ладони и с разочарованной гримасой потряс пустой бутылкой над
бокалом.
- А еще коньяк у тебя есть? У меня кончился, - пожаловался он. - А
виски ваше - такая гадость...
- У меня все есть. Рассказывай, что нового! - потребовал Феликс.
Количество недомолвок и намеков, услышанных им за этот день, достигло того
предела, после которого просто обязана была возникнуть параноидальная мысль
о том, что Огюстен скрывает что-то очень-очень важное. Бальтазар, не
обремененный подобными предчувствиями, удивленно выгнул бровь, словно
говоря: "Оно тебе надо? Не буди лихо..." Но Феликс повторил: - Рассказывай!
- и Огюстен послушался.
Рассказ его представлял собой нечто среднее между газетной
передовицей, уличной листовкой и пророчествами Нострадамуса. Оказалось, что
демонстрация фабричных рабочих была организована вовсе не цеховиками, но
самими рабочими, что уже само по себе внушало определенные опасения;
вдобавок, в демонстрации предполагали принять участие не только рабочие с
текстильных мануфактур, но вообще все рабочие всех заводов в окрестностях
Города - суммарно что-то около пятнадцати тысяч человек; и все бы ничего,
если бы Цех ткачей не решил в полном составе выйти на улицы и поддержать
требования изможденных нечеловеческими условиями жизни работяг о сокращении
рабочего дня и понижении норм выпускаемой продукции; помимо этого, Цех
ткачей совместно с дюжиной других Цехов, так же страдающих от конкуренции с
фабриками, собирался объявить протест в адрес Цеха механиков, и потребовать
от магистрата ввести квоту на количество машин и станков, продаваемых
фабрикантам ежегодно, что, разумеется, должно было встретить самые
оживленные возражения со стороны как Цеха механиков, так и самих
фабрикантов, чьи доходы впервые за последние пару лет оказались под угрозой
катастрофического падения; и в завершение всего этого, два эскадрона улан
по личному распоряжению бургомистра были отозваны с зимних квартир в
казармы и приведены в полную боевую готовность...
Это были факты. Смочив горло из неосмотрительно отставленного
Бальтазаром стакана, Огюстен расстегнул сюртук, смахнул пот со лба и
перешел к своим умозаключениям на основе этих фактов, постепенно
возвращаясь к тому обычному для него состоянию, которое Бальтазар метко
именовал словесным поносом. Все более и более распаляясь от собственной
дальновидности, Огюстен предрекал чудовищное по кровавости и числу
действующих лиц побоище, которое просто обязано было разразиться этой ночью
на улицах Города. Он вещал с пылом истинного пророка, анализируя факты
согласно велению своей левой пятки и высасывая из пальца недостающие для
анализа детали. Согласно его прогнозам, мирная, хотя и крайне
многочисленная даже по меркам Столицы демонстрация неизбежно должна будет
превратиться в череду погромов и поджогов в Нижнем Городе. Громить,
естественно, будут цеховые мастерские, и в первую очередь - механические;
достанется также лавкам, торгующим спиртным, и питейным заведениям;
бунтовщики не обойдут вниманием и официальные учреждения, как то: участки
жандармерии и, чем Хтон не шутит, саму ратушу; и не в последнюю очередь
внимание нищих и голодных рабочих привлекут роскошные дома по ту сторону
реки, как, например, особняк дона Бальтазара, построенный, если Огюстену не
изменяет память, в непосредственной близости от Цепного моста, не так ли?..
- Я не дон, - сварливо уточнил Бальтазар, которого перспектива
лишиться крова над головой почему-то оставила равнодушным. - Я
всего-навсего идальго, мелкопоместный дворянин, да и то - бывший...
Огюстен рассыпался в извинениях, и по мере того, как его голос
пропитывался желчью, обретая знакомо-ехидные нотки, опасения Феликса
начинали казаться ему столь же смехотворными, как и прогнозы Огюстена. Все
эти ужасы о кровавом бунте не смогли напугать даже Агнешку, но Феликс решил
все же вознаградить старания француза и приказал Освальду подать бутылку
приличного коньяка и полагающуюся по такому случаю закуску. В качестве
последней выступали тонко нарезанная ветчина, сыр и ломтики лимона,
посыпанные сахарной пудрой и мелко смолотым кофе, а под приличным коньяком
Освальд разумел как минимум "Реми Мартен", за которым пришлось спускаться в
погреб. Явление запыленной бутылки отвлекло Огюстена от судеб горожан, и он
наконец-то замолчал, деловито сбивая сургуч с пробки.
Воспользовавшись паузой, Агнешка потянула Бальтазара за рукав и,
ожидая возобновления прерванной на самом интересном месте истории об охоте
на йети-людоеда, спросила:
- А что дальше?
- Что дальше? - повторил Огюстен, отнеся этот вопрос на свой счет.
- Я вам скажу, что будет дальше!
Но сказать он не успел. Огоньки в настенных газовых рожках вдруг
затрепыхались, как пойманные бабочки, ярко вспыхнули, затем разом
потускнели, фыркнули напоследок и погасли. Комната погрузилась во тьму.
6
Пока Феликс с Агнешкой обходили дом, дергая за цепочки и укручивая
краники газовых рожков, Бальтазар и Огюстен совершили экспедицию в погреб,
где долго гремели впотьмах, добыв в результате два разлапистых чугунных
шандала и затянутый паутиной канделябр. Испанец также прихватил с собой
бутылочку бургундского, на случай, если бдение при свечах затянется, а
Огюстен не только умудрился ничего не разбить, но и откопал где-то старую
керосиновую лампу с закопченным стеклом. Керосина, правда, в доме не
нашлось, зато свечи у Освальда всегда водились в избытке.
Когда Феликс уложил спать внезапно уставшую внучку и спустился в
столовую, он увидел, как Бальтазар и Огюстен, забыв на время о взаимной
антипатии, дружно нанизывали жирные на ощупь стеариновые свечи на ржавые
иглы шандалов. Последний огарок Бальтазар воткнул в горлышко опустевшей
бутылки из-под "Гленливета", и комната преобразилась в мерцающем свете двух
дюжин крошечных огоньков. Потолок сразу стал выше, углы утонули в
полумраке, и через весь ковер протянулась ажурная тень от каминной решетки,
за которой по-прежнему жарко потрескивали сосновые поленья. Даже слишком
жарко: не привыкшего к физическому труду Огюстена поход в подвал вымотал
совершенно, и он, взмокнув в своем сюртуке, устало рухнул в кресло и вяло
взмахнул рукой в сторону закупоренной сургучом бутылки коньяка:
- Бальтазар, окажите любезность...
То ли опыта у испанца было побольше, то ли перемена освещения
сыграла с ним шутку, напомнив о задымленных тавернах и кабаках, где с
сосудами живительной влаги особенно не церемонились, но бутылку Бальтазар
открыл моментально, отбив сургуч об декоративный лепесток шандала и вытащив
пробку зубами, после чего разлил коньяк по бокалам, подхватил один из них
под округлое брюшко и сказал меланхолично:
- Подонки...
Огюстен свой бокал взял двумя пальчиками за тонкую ножку, слегка
взболтал, полюбовался отблесками пламени сквозь маслянистые разводы на
хрустале, пригубил коньяк и точно так же, двумя пальчиками, отправил в рот
кусочек ветчины. Старательно прожевал, облизнул губы и согласился:
- Мерзавцы! Негодяи! О чем они вообще думают?!
Феликс, растрогавшись от столь идиллической картины, подошел к окну
и посмотрел на улицу. Фонари, как и следовало ожидать, не горели, а окна
дома напротив разглядеть было невозможно из-за серой мглы, взбитой порывами
ветра в мутную круговерть. "И охота же им в такую погоду ходить на
демонстрации", - подумал Феликс и задернул шторы. Боммм! - сказали часы в
передней, начиная отбивать семь.
- Подумать страшно, сколько людей может задохнуться, когда эти
сволочи включат газ! - возмущался Огюстен. - А сколько вспыхнет пожаров!
Кошмар!
- Вы мне лучше скажите, чего им неймется? - лениво спросил
Бальтазар.
- Чего им неймется?! - воскликнул Огюстен, и Феликс понял, что
перемирие окончено. - Вы спрашиваете, чего им неймется? А вы хотя бы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг