узнал, во всем разобрался и посмеялся над своей типично древнегреческой
наивностью.
Ну, конечно, сопровождающим ваням было интересно узнать: как и с какой
целью попал этот чужой гражданин на исконную нашу территорию. И они были
очень усердны в попытках удовлетворить свое любопытство. Они собрали со
всей страны целую толпу историков, специалистов по античности, специалисты
задали бедному древнему греку около двадцати двух миллионов вопросов по его
родной стране, и он ответил на все эти вопросы.
И специалисты признали в нем коллегу, правда, многое путающего,
точнее, многое с каким-то умыслом извращающего. Но увидеть в нем пришельца
из бездны мрачных веков не смог никто. И незавидной была бы участь бедного
нашего Афанореля, если бы у кого-то не мелькнула счастливая во всех смыслах
догадка. Так бы и запомнился он тем, кто был с ним в те дни близок,
элементарным шпионом иностранной разведки, не признавшимся ни в чем, или, в
лучшем случае, сумасшедшим, подлежащим строгой изоляции, что никогда не
являлось неразрешимой проблемой.
Но содрали с парня последнюю тунику и отдали ее на радиоизотопный
анализ. И анализ со всей неотвратимой очевидностью изобличил в нем самого
настоящего древнего грека.
И встал со всей неприглядностью вопрос, что же теперь делать с этим
древним греком. И вообще, какая от него может получиться государственная
польза.
В общем, со всех, кто был в толпе, встретившей Афанореля в момент
прибытия, была взята подписка о неразглашении. А так же и с тех, кому они
успели рассказать о редчайшем природном явлении. Это была нелегкая, но
совершенно необходимая работа. Нельзя же было, чтобы о событии узнали
враги, они бы тогда опять стали насмехаться и ехидничать, как это уже не
раз бывало в похожих ситуациях. И хотя мы не боимся насмешек, но незачем
лишний раз нарываться на них.
А что касается государственной пользы, то можно было бы, конечно,
уточнить историческую науку. Воспользоваться, так сказать, удобным случаем.
Но зачем? Чтобы продемонстрировать всем совершенную бесполезность многих
деятелей науки и научных учреждений? Гуманно ли это? Не гуманно! А значит,
- и не полезно! На том и порешили.
И условились никого не волновать, все оставить, как было, сделать вид,
что нет и не было среди нас никакого живого древнего грека. И Афанорель
тоже дал соответствующую подписку. А ему за это - свободу, работу и,
главное, нормальную биографию. Теперь он только изредка, забывшись,
говорит, видя какие-нибудь непорядки: "А у нас, в Древней Греции, не так!"
И дальше все было у Афанореля так, как бывает у всех нормальных
современных людей. Он подтянул свое образование, для чего потребовалось не
слишком много усилий.
Для повседневной жизни, вопреки распространенному утверждению, и
школьная программа сверхизбыточна. Так, например, из физики абсолютно
необходимо иметь понятие о процессе растворения, о расширении тел при
нагревании, а также о законах механики на уровне ощущений.
Из химии достаточно знать некоторые особенности процесса горения, хотя
и это тоже на уровне ощущений, на уровне повседневного житейского опыта.
Из истории надежней всего правильно понимать последние события, а их,
изредка читая газеты, только правильно и можно понимать, а неправильно и
при всем желании не поймешь.
Из области литературы - требуется любить Пушкина, Толстого и еще
нескольких классиков, причем знать их произведения совсем необязательно.
Из биологии надо выучить два слова: ген и хромосома. А что эти слова
означают - это уже, пожалуй, излишняя углубленность, слабо граничащая с
занудством.
Скажете, что еще нужно знать, как получаются дети? Правильно, нужно.
Но биология тут ни при чем. К тому же эта проблема во все времена решалась
без всякой подготовки.
Ну, и так далее. О высшем образовании вообще говорить не приходится.
От него в повседневной жизни пользы никакой. От него, скорее, вред один в
повседневной жизни.
И только в области астрономии Афанорелю пришлось в корне пересмотреть
свои воззрения. Чтобы не быть белой вороной. То есть практически ему
пришлось запомнить и поверить, что Земля - шар. И все! И среднекультурный
уровень ему был обеспечен. Язык-то он изучил быстро, поскольку без этого
нельзя было ступить и шагу.
Зато когда Афанорель в какой-нибудь компании начинал щеголять
познаниями в античной области, начинал читать на память и на языке
оригинала певучие древнегреческие стишки, в том числе и Гомера, называя при
этом великого слепого рядовым и даже средним литературным деятелем своего
времени, начинал излагать философские воззрения того романтично-загадочного
периода, присутствующие буквально балдели от слышанного.
Одни балдели, а другие откровенно злились, завидовали и раздраженно
думали: "Нахватался верхушек, начитался популярных брошюрок, а теперь
вешает лапшу на уши. Пойди, проверь, сколько процентов врет, а сколько не
врет. Я бы тоже мог, но не хочу..."
Ну, захотел бы, а что дальше? Да ничего! Потому что среднекультурный
уровень он и есть среднекультурный. Он же предполагает знание многого
понемногу, а всякая углубленность для него неорганична.
То есть если кому-то в компании становилось завидно и хотелось как-то
одернуть зарвавшегося, то что он мог противопоставить ему? Ну, мог бы
попытаться поговорить о фильмах. Но как поговоришь, если актеров по фамилии
знаешь лишь некоторых, а режиссеров не знаешь совсем?
Можно было бы сделать попытку обсудить работу телевидения, уж оно-то у
всех на виду. Но как при этом блеснуть и выделиться, и затмить человека,
читающего на память Гомера? Да - никак!
То есть выпущенный в жизнь Афанорель в окружении далеко ушедших, как
могло казаться, потомков не затерялся, не пропал из-за дремучести и
невежественности, а даже и совсем наоборот. В некоторых компаниях, в
которых он очень скоро сделался своим человеком, некоторые товарищи его
прямо-таки боготворили.
А надо сказать, что прежде чем выпустить бывшего древнего грека в
жизнь, о нем не только в смысле биографии позаботились, но и,
соответственно, в смысле жилья, профессии. И на первоначальное обзаведение
не поскупились. Мы ведь всегда отличались гостеприимностью и сердечностью
по отношению к путешественникам, особенно - к путешественникам по времени.
Учитывая явную склонность Афанореля к математике, свойственную, надо
полагать, тому времени, а также безукоризненное знание им греческого
алфавита, совершенно необходимое для формул, нашему хроноэмигранту- можно
ведь называть его и так - был выдан диплом экономиста. Конечно, это не
означало, что он сразу мог стать высококвалифицированным начальником в
экономической области, но ведь известно немало примеров, когда экономистами
у нас служат и учителя, и агрономы, и даже искусствоведы по образованию. И
справляются. Главное - иметь диплом и стремление освоиться в коллективе.
И все получилось нормально. Афанорель устроился по рекомендации на
работу, начальство учло, конечно, кто именно рекомендовал молодого
специалиста, прикрепило к нему толкового наставника. И через год Афанорель
уже считался крепким и растущим середняком в своем теперь уже кровном
экономическом деле. А еще через год он уже подумывал об аспирантуре.
Правда, все так и осталось на уровне подумывания. Поскольку чем дальше он
жил в прогрессивном, по сравнению с древнегреческим, обществе, тем больше у
него образовывалось различных интересов в жизни и, конечно же, неслужебных
интересов.
Он даже по беззаботности своей, связанной не столько с воспитанием,
сколько со специфическими особенностями молодого возраста, начал постоянно
забывать вовремя отмечаться там, откуда, собственно говоря, и пошла его
наполненная жизнь в нашем времени.
Ему напомнили, он искренне раскаивался, а вскоре опять забывал. И это,
между прочим, тоже означало, что акклиматизация проходит успешно.
Афанорель определился на постоянное жительство в тихий, заштатный
городок Кивакино. Возраст подходил критический, и Афанорель после недолгих
колебаний и увиливаний женился на скромной тихой девушке, с которой его
свела совместная экономическая работа, а также некоторые известные обоим
государственные секреты.
С годами наш Афанорель даже и думать научился исключительно по-русски,
даже когда думал об утраченной родине. А когда Афанореля в очередной раз не
вызвали для возобновления подписки о неразглашении, он этого даже и не
заметил.
Теперь Афанорель, в принципе, может хоть кому рассказать, кто он и
откуда, да ведь засмеют. Ведь одно дело - читать по памяти Гомера на языке
первоисточника, другое - отчебучить такую глупость, граничащую с
психической ненормальностью. Надо же понимать разницу.
В общем, это может показаться удивительным и невозможным, но прошло
всего-то десять лет с тех пор, как поселился Афанорель в нашей стране на
постоянное жительство. Всего каких-то десять лет, подумать только!..
В предыдущую зиму довелось Афанорелю первый раз в жизни встать на
лыжи, раньше как-то все не доводилось. Встал он на лыжи, но уж лучше бы он
этого не делал. Покатился с горки, упал и сломал ногу.
Нога срослась быстро, но, увы, неправильно. И пришлось ломать. Так
Афоня и оказался в кивакинской райбольнице с аппаратом Илизарова на бедной
ноге.
Он целыми днями пялился на потолок, разглядывал на нем замысловатые
трещины, читать уже совсем не хотелось и вообще ничего не хотелось. Разве
что - есть. Уж больно отвратно здесь кормили. "На рубель в день", - как
водится.
И Афанорель с утра начинал ждать прихода жены, не столько ее, сколько
объемистую хозяйственную сумку. Хотя немножко и скучал по жене, конечно.
Лизавета, так, кстати, звали жену, была уже далеко не та, что раньше,
когда они познакомились. Она была теперь совсем не та, и куда все девалось
за недолгое, в сущности, время!
Но Афанорель все равно любил свою Лизавету, не так, конечно, как
вначале, по-другому, в полном соответствии со стажем совместной жизни, во
всяком случае ему было с ней уютно и спокойно, так что даже и в голову не
могло прийти желание как-то обновить, освежить свою личную жизнь.
Афанорель угощал домашними пирожками и котлетками своих сопалатников,
впрочем, так было заведено до него, и после него, дай Бог, не кончится.
Тимофеев при этом вежливо отказывался, ссылаясь на сытость, что
соответствовало действительности, поскольку родственники его тоже не
забывали. А дядя Эраст не отказывался, потому что ему было нечего добавить
к более чем скромным казенным яствам. Его никто не навещал, хотя, если
верить словам старика, имелись у него на этом свете и дети, и другие
родственники, обязанные быть у каждого нормального человека.
Но дядя Эраст, конечно, не мог объесть Афанореля, у него и зубов не
было, и вмещал-то организм старика мало. Да и кроме того, был старик, как
ни странно, очень щепетилен и стеснителен в угощении за чужой счет. И
невозможно было заставить его съесть больше тех крох, которые он сам себе
позволял.
Ну, а четвертый сопалатник, тот, временно неразговорчивый, и при всем
желании не мог принять угощения. Он временно не мог широко открывать рот,
поскольку лопалась на губах и лице еще не окрепшая молодая кожица. А посему
весь его рацион ограничивался жидкой кашицей, которую вливали бедняге в рот
навещавшие его по очереди угрюмые родственники, а также санитарки или сами
сопалатники, когда было больше некому это сделать.
Родственников и самого беднягу утешала медсестра Валентина.
- У нас таких жареных каждую осень - не по одному, - сообщала
Валентина натурально веселым голосом, - нынче как-то ненормально - всего
один. Ну, ничего, еще осень впереди.
Почти все обгоревшие погреба сушат. Зажгут паяльную лампу - и уходят.
Потом приходят - лампа не горит. Весь кислород съела и потухла. Поджигают
снова, а то, что в воздухе бензиновые пары, -не понимают. Вот тебе и
пожалуйста.
- Ладно, еще глаза целые, - с готовностью поддакивали родственники.
- С глазами проще, - объясняла квалифицированная Валентина, - их
рефлекс защищает. Они, как чуть что, автоматически захлопываются.
Таким образом, всю передачу, принесенную Лизаветой, Афанорель
постепенно, до следующего вечера съедал, в основном, сам, и не то что он
был рабом живота, но в этой невеселой обстановке дополнительная домашняя
еда имела не столько материальное, сколько духовное значение, она изрядно
скрашивала традиционную скуку лечебного учреждения.
И если Афанорелю дополнительные калории не могли, во всяком случае
пока, нанести ощутимого вреда, поскольку в свои тридцать два он был еще
вполне юн и поджар, то Тимофееву те же самые дополнительные калории
угрожали серьезными последствиями.
- Кончай жрать, Тимофеев, - говорил иной раз дядя Эраст, сочувствуя
тому, четвертому, - не видишь, что ли, человек страдает от этих терзающих
душу запахов. Ведь ему пока что чревоугодие недоступно. А если не можешь не
жрать, так выйди в коридор.
Против этих слов, конечно же, нечего было возразить Тимофееву.
Вот так они все и жили в ожидании любых новостей, а также выписки
домой, которая рано или поздно постигает всех без исключения больных.
Правда, случается, некоторых выписывают на слишком постоянное место
жительства...
Так между разговорами, уколами, поеданием домашних приношений и
постоянно одолевающей дремотой подошло время обеда. Время обеда подошло, но
куда-то одновременно подевались все люди в белых халатах, исчезли из
коридоров вечно спешащие куда-то специалисты, и столовая продолжала
оставаться на замке, хотя около нее уже толпилось почти все переменное
население стационара.
Конечно, хотелось поскорее покончить с обедом, который все-таки
ощущался определенным этапом в жизни каждого обитателя стационара, виделась
безусловная медицинская польза от ежедневной тарелки горячего супчика,
пусть неопределенного содержания и проблематичной калорийности.
Поэтому уклоняющихся от обеда почти не случалось, и очень странным
казался этот надежно запертый пищеблок в столь урочный час.
Люди толпились у двери столовой вперемежку, мужчины в байковых
пижамах, женщины в халатах той же расцветки, из-под которых чуть не на
четверть высовывались застиранные бумазейные рубахи. По-видимому, и халаты,
и рубахи когда-то были пошиты одного размера, но после первой же стирки
сказалась неодинаковость усадок двух разных материй.
Впрочем, это мало кого волновало, женщины были в большинстве своем и
причесаны-то кое-как, наспех и небрежно, а о косметике и вовсе речи не шло.
Да, а какое происхождение имеет слово "косметика"? Мне думается - то же,
что и слово "космос". Иначе откуда получаются такие космические лики при
интенсивном пользовании косметикой?.. Люди сердились и волновались перед
вызывающе запертой дверью. Тут же находилась и наша троица.
И вдруг в толпе разъяренных людей в больничном обмундировании
прошелестело слово "укрепа". Оно прошелестело настолько внезапно, что люди
даже и не поняли, кто первым произнес.
- Укрепу привезли, укрепу им дают! - прозвучало уже более отчетливо и
ясно, люди многократно повторили родившуюся меж них фразу и стали
потихоньку успокаиваться, настраиваясь на более длительное, чем думалось
поначалу, ожидание.
- Вот оно что, укрепу им привезли, укрепу по заказу дают, - повторил
для своих сопалатников понимающим голосом Тимофеев, - ну, что ж, им тоже,
небось, хочется укрепы, они, небось, тоже люди.
Тимофеев служил грузчиком в продмаге и эти всякие дела очень даже
отлично понимал. Он был верным рядовым совторговли, хотя не имел на то ни
особого образования, ни родовой традиции.
А между тем ему было тяжелей многих. Афоня стоял на костылях, вернее,
висел на них и мог так провисеть неопределенно долго, у дяди Эраста вообще
ничего по-настоящему не болело.
Тимофееву же приходилось обретаться в странно скрюченном положении,
нежно придерживая рукой то место, через которое врачи совершили дерзкое
проникновение в жирную тимофеевскую требуху. Он стоял так, держась одной
рукой за стенку, а другой - за любимое свое место, стоял на одной ноге,
оттопырив зад, вторая нога была полусогнута, потому что нагрузка на нее
сразу отдавалась нарастающей и пугающей болью в паху.
Интересно, мог Тимофеев, нестарый и вполне довольный собой мужчина,
позволить себе такую позу в обществе дам в любом другом месте, ну, скажем,
в том же продмаге? Да нипочем! А здесь запросто позволял, еще и поглядывал
при этом по сторонам, готовый на всякий случай к чьему-нибудь искреннему
сочувствию, к вопросам, которые тоже не задают в иных местах.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг