как и большинство здесь, стал все сильнее желать, чтобы неизбежное
свершилось скорее. То и дело вспыхивала наверху красная лампочка, то и дело
приотворялась дверь, впуская очередного, так сказать, посетителя, но
очередь не убывала. Не убывала и не росла, по-видимому, ее механизм был
отлажен очень хорошо и действовал с безупречной ритмичностью.
Самосейкин уже и думать забыл о коттеджике, там, очевидно, размещался
обслуживающий персонал местного потустороннего учреждения, невидимого за
дверью, в состав которого наверняка закрыт путь простым смертным. От нечего
делать, чтобы скрасить как-то томительное ожидание, Владлен Сергеевич
принялся, стараясь сохранить на лице равнодушие, разглядывать вновь
прибывающих, поскольку тех, кто стоял впереди него, он уже разглядел и
потерял к ним интерес.
То есть вы, читатель, уже заметили, что опять в безбрежном массиве
тоски смертной, охватившей было видного общественного деятеля, стали
появляться маленькие, но быстро расширяющиеся бреши. Так, очевидно, сам
Господь устроил людей, чтобы они не слишком часто помирали от разрыва
сердца, так устроил, чтобы всегда даже самая черная безысходность не могла
быть абсолютно черной.
А дальше - больше. Стал Самосейкин прислушиваться к льющейся в этом
мире отовсюду музыке, пытаясь от скуки различить в ней знакомые места. Но
как не было среди вновь прибывающих знакомых видных общественных деятелей,
с которыми можно было бы поговорить по душам, посочувствовать друг дружке,
так и не попадалось в этой бесконечной мелодии знакомых сочетаний звуков.
Было сверлящее ощущение похожести на что-то известное, но это ощущение не
переходило в уверенность. Да и не ждал какой бы то ни было уверенности
Владлен Сергеевич, он уже осознал, что в этой бесконечной неопределенной
похожести состоит одна из особенностей здешнего мира. А стоило ли с ней
разбираться или же просто привыкать к ней - тоже ведь ясности не было.
Крики грешников между тем доносились из-за дверей все громче, все
отчетливей. Но они не леденили кровь, не сжимали сердце тисками ужаса. И не
потому, что не было в том, что называлось теперь бывшим общественным
деятелем Самосейкиным, ни сердца, ни крови, а потому, что просто-напросто
не казалось, будто где-то рядом вопят люди от нестерпимой боли. Уж как-то
очень лениво, без энтузиазма, что ли, без подъема они вопили. Как-то
невзаправду вопили невидимые грешники. Но, с другой стороны, какие-то уж
очень продуманные, можно сказать, изящные конструкции строили эти
несчастные из ругательных слов. Человек, орущий от дикой, безумной боли, а
именно таковая бывает даже при незначительных, моментальных ожогах,
пожалуй, не способен на это. Ему, хоть что тут говори, не до изяществ.
И обнадеживающе думалось Владлену Сергеевичу, что, может быть, "не так
страшен черт, как его малюют", может быть, человеку бестелесному всякая
кипящая вода и даже смола - просто "тьфу" и все. Может быть, если эта пытка
продолжается десять тысяч лет кряду, то она уже становится и не пыткой, а
чем-нибудь вроде надоевшего до чертиков культурно-массового мероприятия, от
которого никак не отвертишься, пока оно не кончится само собой. Иначе
откуда бы такая явственная скука в голосах истязаемых, такая отточенность и
отшлифованность текста?
То есть как мы видим, через совсем непродолжительное время разрывы в
объявшей Владлена Сергеевича тоске стали весьма значительными, сравнимыми с
нею самой.
"Кстати, откуда такие сроки? - вдруг возмущенно подумалось бывшему
общественному деятелю, - что это за варварские сроки - десять тысяч лет?!
Ведь что-то должно стимулировать желание грешника исправиться! А разве
такие бесконечные сроки стимулируют примерное поведение? Что они там, с ума
посходили?! А сам Господь наш всемилостивый, наверное, и не в курсе?!
Положился на помощников, как это часто бывает, а они и рады стараться,
накрутили сверх всякой меры! Знаем мы таких помощничков, которые любое
правильное и мудрое решение доводят до полного абсурда, до самого позорного
и махрового идиотизма, а в случае чего остаются ни при чем.
Нет, вы только подумайте: десять тысяч лет! Ну, понятно, здесь иные
масштабы, иные ресурсы времени, но должен же быть какой-то предел!"
Бессильный и праведный гнев клокотал внутри грешника Само-сейкина (да,
вот уже и гнев!), но внешне он оставался совершенно спокойным, унылым и
равнодушным, как и большинство стоящих в этой очереди. Ну, он-то ладно,
столько лет на ответработе не могут не научить безупречно владеть своим
лицом, сдерживать любые эмоции, а как это удавалось остальным? Непостижимо!
Или у них и впрямь не было никаких эмоций?
Однако долго ли, коротко ли стоял в последней своей очереди Владлен
Сергеевич, но настал и его черед. И хотя был он уже вроде бы ко всему
готовым, был философски спокойным внутренне и ангельски кротким внешне, но
все-таки на самом последнем рубеже забилась его грешная душонка под
нейлоновым балахоном, только балахон и удержал ее в надлежащем месте,
забилась и затрепетала, словно схваченная прямо в полете птичка.
Глянул Владлен Сергеевич последний раз на своих бесплотных, насквозь
просвечивающих соратников, глянул на уютный до слез мирок, в котором словно
приклеенное к небу солнышко так и не сдвинулось с места за столь долгое
время. Э-э-х-ма!
- Прощайте, братцы, желаю вам тепла и уюта на всю предстоящую
вечность! - хотел бесшабашно и лихо попрощаться Самосейкин со ставшими
почти родными грешниками, но как-то уж очень сипло прозвучали эти слова,
как-то очень уж небодро и вообще жалобно.
И шагнул Владлен Сергеевич в неизвестность. И дверь за ним легко, но
неумолимо затворилась.
Вся обстановка открывшегося перед ним помещения очень напоминала
камеру для средневековых пыток. Во всяком случае, камеру для средневековых
пыток Владлен Сергеевич представлял себе именно такой.
Низкий каменный потолок, дымящийся факел в углу, не разгоняющий
зловещую тьму, а как бы расталкивающий ее по углам, под лавки; стол
посередине и некто всезнающий и всевидящий за ним, а также один или два
дюжих молодца с волосатыми руками, с потными блестящими торсами, верные
помощники тщедушного, но жестокого и коварного всезнающего. Ну, и всякие
инструменты для заплечных дел.
Впрочем, инструментов не было. Дюжих молодцов не было. А за столом
сидел не один всезнающий, а ровно десять. В центре, по-видимому, - сам
всемилостивый, а по бокам - комиссия. Обо всем этом Владлен Сергеевич мигом
догадался.
- Здравствуйте... кг-м... коллеги! - с достоинством поздоровался он.
Всякая внутренняя паника куда-то исчезла. Просто какое-то безразличие нашло
на него, сказались, по-видимому, предшествовавшие этому сильные и
продолжительные переживания.
За столом послышался сдавленный смешок, и старенький Господь сразу
бросил на несерьезного помощника своего строгий взгляд, отреагировал
мгновенно. Вот тебе и старенький.
- Ты это, шутить потом будешь, в другом месте, - сказал Господь
Самосейкину. И слова эти были бы вполне зловещи, но произнес их Господь
добродушным тоном.
- Ну, что там у него в личном деле? - поинтересовался всевышний,
поднеся к глазам очки, лежавшие до того на столе.
Владыка Вселенной был невысокого роста, с нимбом над головой, как и
полагается, однако имел еще почти черные волосы, зачесанные назад, большие
залысины имел, а плешь - нет. Самыми приметными на его лице были густые,
широкие, черные-черные брови.
Господь старательно и медленно выговаривал звуки, и было ясно, что у
него вставные челюсти на присосках. Причем нижняя челюсть то и дело норовит
выпасть, и за ней надо постоянно следить. Да-а-а, Господь был очень старым.
"Почему же он не передает свой пост другому, сильному и энергичному?
Либо некому передать, либо, скорее всего, Господь уже в такой стадии, когда
невозможно понимать простую истину: лучше уйти рано, чтобы потом тебя
вспоминали только добром, чем досидеть до полного маразма, до посмешища.
Типичное, между прочим, дело", - так думал Владлен Сергеевич, пока старик
листал его личное дело, то есть Самосейкин знал главную заповедь
номенклатурного работника, понимал ее правильно, но, как это случается в
абсолютном большинстве случаев, только по отношению к другим, но никак не к
себе. "Типичное, между прочим, дело", говоря его же словами.
Однако всевышний что-то уж очень долго листал дело простого смертного
Самосейкина, в другое время это бы обеспокоило, но теперь почему-то нет.
Владлену Сергеевичу было просто очень скучно, и он стал рассматривать
членов комиссии.
Этот задверный мир, по-видимому, сохранял многие свойства предыдущего
мира в том смысле, что здешние лица тоже казались неуловимо знакомыми, но
нечего было и думать, чтобы окончательно вспомнить их.
А комиссия была как комиссия, члены - как члены. При желании и наличии
опытного глаза легко угадывалось, как распределены роли среди этих, тоже
своего рода общественных деятелей. Кто из них почетный председатель, кто -
первый зам, принимающий решения, кто - специалист и собиратель всех фактов,
а кто - просто голосователь. Причем такой голосователь, который никогда не
подведет и всегда проголосует как полагается, иначе зачем бы его вводили в
комиссию. Глаз Владлена Сергеевича имел значительный опыт. Не зря же он
назвал сидящих в пещере коллегами.
Он остановил свой взгляд на тщедушном юноше, съежившемся в самом конце
длинного стола, в полумраке. Молодой человек, а наверное, уже архангел,
был, в аккурат, явно из тех, из голосователей, а потому Владлен Сергеевич
глядел на него с сочувствием и даже как бы по-отечески. А молодой архангел,
или как его там, ежился под его взглядом и отводил глаза.
"Эх, парень, парень, - думал про него Самосейкин, - небось надеешься
со временем стать таким же, как они. А пока не стал - готов на все, готов
голосовать за что угодно. Пока. И думаешь, что главное - выбиться в члены
комиссии. Выбиться и сидеть член членом, пока тебя не двинут дальше.
Не двинут! Посидишь сколько-нибудь, а потом тебя заменят таким же.
Чтобы, значит, соблюдался принцип сменяемости кадров. И будешь ты потом
вечно вспоминать эти недолгие радости эфемерной власти. И то дело -
огромному большинству и того не вспомнить..."
Молодой архангел чуть покраснел и еще больше потупился. Остальные
никак не реагировали. А Самосейкин вспомнил, что в этом мире даже и мыслям
надо давать укорот, поскольку даже и они не могут быть секретными для
здешних деятелей, суверенными. Вспомнил и ужаснулся. Он снова обрел
способность ужасаться, то есть вернулся к нему инстинкт самосохранения,
или, в данных условиях, инстинктивное стремление к тому, чтобы устроиться
как можно лучше. А для этого надо было хотя бы дать укорот компрометирующим
мыслям. И, как ни странно, это удалось. Вернее, почти удалось, поскольку
компрометирующие мысли все равно нет-нет да и посещали Владлена Сергеевича
и в дальнейшем, правда, намного реже, чем если бы он не взял их под свой
контроль.
А старенький Господь, похоже, всерьез относился к своим обязанностям.
Это было видно из того, как внимательно изучал он досье каждого своего
раба. Или не каждого? Или только тех, кто был у него на особой заметке?
Или, может быть, тех, кто вправе был рассчитывать на его покровительство,
на его, правильней говоря, милости?
Ничего этого Владлен Сергеевич знать, понятно, не мог. А посему все
более волновался.
- Так-так, - сказал Господь, ознакомившись с делом и откладывая его в
сторону, - сам-то что-нибудь хочешь нам заявить?
Такое сверхнеожиданное обращение всемилостивого сразу к нему на
мгновение лишило Владлена Сергеевича дара речи. Но только на мгновение, а
после дар вернулся к Самосейкину, и он поспешил им воспользоваться.
- Товарищ, м-м-м... Бог! Ваше, м-м-м... всеобщее величество! -сразу
взял быка за рога Самосейкин, то есть начал круто, как и подобает
настоящему максималисту, - сознаюсь - всю жизнь заблуждался. Но заблуждался
искренне. Вот вам крест. Я был обманут и готов понести соответствующее
наказание за излишнюю доверчивость. Мне с детства внушали, что Вас нет, и я
верил. И потом сам кое-кому внушал то же самое. А теперь, воочию убедившись
в обратном, готов сквозь землю провалиться со стыда...
- Уж провалился, только не со стыда, - вставил кто-то.
Но Самосейкин не обратил на реплику никакого внимания, он спешил
выговориться, он понимал, что его время не может не быть ограниченным, это
не дома в Кивакине, где он числился видным общественным деятелем и во
многих случаях мог плевать на регламент.
- ...Но у меня большой опыт организаторской работы, и я думаю, что
если бы мне удалось обратно воскреснуть, то я бы всю свою жизнь посвятил
пропаганде ваших идей.
Однако, понимая, что это невозможно, прошу лишь учесть мое искреннее
чистосердечное раскаяние и не наказывать меня за этот грех слишком строго.
Заверяю, что в моем лице Вы, ваше вселенское величество, обретете истинного
поборника Ваших великих идей, преданного раба, правильней выражаясь.
- Так-так, - снова неопределенно произнес Господь после некоторой
паузы, - так-так. Обманутый, говоришь, лжецами введенный в грех?
- Истинный крест! - с готовностью подтвердил Владлен Сергеевич. А
нужная терминология бралась неведомо откуда, специфические словечки слетали
с языка с удивительной легкостью. Предупреждение об опасности лицемерия
как-то выскочило у Самосейкина из головы, - обманули сволочи, если б я их
сейчас встретил, я б...
- Встретишь, - прервал Самосейкина Господь, - однако и лицемер же ты,
братец, широко эта зараза среди вас распространилась. Как чума в средние
века. Если б от этого умирали, мор получился бы беспримерный.
Не пойму, как такое получилось. Сам, наверное, виноват, недосмотрел,
недоучел. Как теперь исправить - ума не приложу. Кончать, что ли, с вами
пора?..
Господь на минуту задумался. Никто не посмел прервать паузу.
Самосейкин прервал бы, но опять у него язык будто окаменел.
- Да, изоврались вы, ребята, капитально, - продолжил всевышний после
паузы, - и в этом ваш главный грех, а не в безверии. Ну, с тобой-то ясно,
"видный общественный деятель", тебя положение врать обязывало, а что вы с
народом сделали, окаянные?!
- Ишь ты, обманули его, агнца Божьего! - всемилостивый ругнулся матом.
- Ну, ладно, обманули и обманули. Заблуждался искренне, это правда. Но зато
и раскрылся во всей красе! Бога не боялся, а больше и бояться некого было.
Думал небось: что раз того света нет, то и божьего суда нет, и все можно!
Ну, и получай теперь все, что заслужил!
Какое мнение будет у членов комиссии?
Председатель быстро глянул на заместителя, тот едва заметно кивнул.
- У нас будет такое предложение, Господи, - солидно изрек
председатель, - вариться ему в кипятке вечно!
- Ну, что же, - не раздумывая прошепелявил Господь, - я утверждаю это
предложение. Аминь! Вечная мне слава!
- Вот так, - добавил Господь, повернувшись к Самосейкину, -решение
окончательное и обжалованию не подлежит. Сурово, но по совести. Я ее в
каждого из вас вкладываю, куда же вы ее деваете в процессе жизни? Вот ты
можешь мне ее предъявить? Я б, ей-Богу, сразу все простил.
- Не могу, - едва выдавил из себя Самосейкин, - но как же так,
Господи, я ведь только успел тебя возлюбить! Только успел, а ты!.. Э-э-х!
Ну, потерял я ее, обронил где-то, а ты мне за нее... Всемогущий, что такое
вечность?! Разве ж это возможно?! А амнистии-то бывают у вас?
- Никаких амнистий!
Тут поднялся из-за стола первый заместитель председателя комиссии, он
оказался очень маленьким рыжеватым человечком, у него тоже над головой
светился нимб, только поменьше, чем у всевышнего, а на губах его играла
дьявольская улыбка.
Заместитель воздел свои маленькие ручки ввысь, какая-то неведомая сила
подхватила Владлена Сергеевича и понесла в бездонную, пышущую нарастающим
жаром тьму.
- Палачи, вешатели, долой Богомать, вся власть грешному народу,
простите, я больше не буду!!! - голосил Владлен Сергеевич, но вряд ли его
вопль был слышен Господу Богу и Боговым подручным, а если и слышен был
где-то по ту сторону белой двери, то, конечно, в отредактированном и
причесанном виде...
Тут-то Владлен Сергеевич и проснулся. Утро еще едва брезжило, и он
долго, наверное, минут десять лежал в постели, непонимающе лупал глазами,
ждал адского огня. И только потом понял, что все предыдущее было только
сном.
Но так сильно был взволнован Владлен Сергеевич, что уже не мог больше
заснуть. Он даже не мог терпеть, пока проснется Катя, он разбудил ее, чтобы
сейчас же рассказать ей свою захватывающую ночную эпопею.
Голос жены спросонья был таким недовольным, что желание рассказывать
сразу исчезло. Но требовалось же сказать хоть что-нибудь.
- Слушай, Кать, - сказал Владлен Сергеевич, - когда я умру, пусть на
моем памятнике будет такой текст: "Я тоже хотел спасти мир. Господи, ради
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг