теплых долинах. И на сто километров в округе не было страшнее орды, чем
красная волчья орда Бесхвостого и Хитрой.
В ту пору была ранняя весна, и Бесхвостому понравилось логово
дикобразов. Прежнее логово, которое служило ему и Хитрой все эти пять лет,
оказалось разрушенным. Дружно хлынувшие с гор воды размыли его и сделали
непригодным.
Бесхвостый еще некоторое время покрутился возле дикобразьего убежища,
а затем степенно затрусил туда, где находилась Хитрая.
В полдень к логову дикобразов они явились вдвоем. Волчица была заметно
располневшей, медлительной и бежала осторожной, щадящей трусцой. Семейство
дикобразов оказалось на месте. Почуяв пришельцев, они снова забеспокоились
и снова приняли оборонительную позу. Осмелевший самец, посчитавший, видно,
что первый успех принадлежит ему, почти совсем выкатился из норы и принялся
угрожающе фыркать и стрекотать иглами. Теперь он даже не свертывался, а
готовился открыто защищать себя, самку и свое потомство. В нем было не
менее пятнадцати килограммов, а длинные колючки делали его еще
внушительней. Скаля резцы, он сидел у входа в нору и злобно пыхтел.
Хитрая посмотрела, поурчала, а затем добродушно заулыбалась, высунув
красный язык. Это, очевидно, означало, что ей весьма понравилось и логово и
сами жильцы. Потом она склонила голову, пристально поглядела в глаза
Бесхвостому. Тот легонько шевельнул обрубком хвоста, повернулся и на виду у
дикобраза побежал прочь от норы. Но едва он скрылся за каменным выступом,
как тут же сделал крутой поворот и, уже минуя дикобразью тропу, обильно
усыпанную иглами и пометом, приблизился к логову с обратной стороны.
Лобастая голова высунулась теперь у ствола Старой Ели. Этого, казалось,
только и надо было волчице. Она демонстративно повернулась к дикобразу
задом и легонько вильнула перед его носом своим пушистым хвостом. Дикобраз
хрюкнул и сделал попытку схватить его. Хитрая отодвинулась и опять махнула
хвостом, дразня и выманивая владельца норы на чистое место. Уловка
подействовала. Оскорбленный дикобраз подался вперед, но сразу же и
попятился, не рискуя высовываться совсем. Хитрая еще раз проделала эту же
манипуляцию, пока законный владелец логова под Старой Елью не пришел в
негодование. Он так стремительно кинулся за волчицей, что ей пришлось
отскочить. Вот тут-то Бесхвостый и сыграл свою роль. Спрыгнуть вниз было
делом одной секунды, а уже в следующую, поддав снизу лапой дикобраза, он
ловко перевернул его на спину, и не успел тот опомниться, как волчьи
челюсти уже крепко вцепились в темно-бурое брюшко, покрытое грубой, но не
колючей щетиной. А через минуту дикобраз лишь конвульсивно дергал
четырехпалыми передними лапами, словно все еще защищаясь. Роговые иглы на
боках медленно-медленно опадали, становясь безопасными.
Волки не торопились овладеть логовом. Они оттащили тушку дикобраза в
сторону и хорошенько им закусили. Мясо было нежным и вкусным, только все
время приходилось опасаться острых полосатых колючек, которые могли
поранить нос или губы.
В этот день они больше не делали попыток выманить из норы самку
дикобраза. Они ждали. Но напуганная самка не вышла и ночью. Бесхвостый
хотел было сунуться в нору, но Хитрая поймала его зубами за заднюю ногу,
легонько куснула. Тот вернулся и снова лег в стороне. Так прошел еще день.
Волки поочередно бегали к водопою, но ни минуты не переставали следить за
логовом.
В следующую ночь подруга дикобраза не выдержала. Обманутая тишиной,
она оставила своих беспомощных детенышей и вышла на поиски пищи. И это
стало ее концом. Потом Бесхвостый залез в нору, не торопясь уничтожил
маленьких дикобразов и одного за другим выволок их наружу.
Так Старая Ель пригрела под своими корнями двух опытных, не знающих ни
пощады, ни страха красных волков.
Позже она не раз видела волчьи стаи, которые собирались под ее
старыми, обожженными грозами ветвями, чтобы совершать набеги на тех, кто не
мог себя защитить. А однажды она увидела, как Бесхвостый принес в логово
задушенного медвежонка.
9
В этот год осень оказалась короткой. В начале октября выпал обильный
снег и... не растаял. Голый утес красноватого порфира, на котором любили
отдыхать тау-теке, стал ослепительно белым и засиял под косыми лучами
солнца синими блестками. Густые заросли колючей кислицы у его подножия тоже
оделись снегом, и янтарно-желтые ягоды, не успевшие осыпаться, горели
теперь на белом фоне сгустками прозрачной канифоли. Но особенно выделялись
гроздья рябины. Примороженные, золотисто-оранжевые, они приманивали к себе
стаи дроздов. Облепив дерево, птицы поднимали снежное облако, и оно тоже
искрилось и горело всеми цветами радуги, медленно оседая.
Снег выпал глубокий, и сразу начались морозы. Горные ключи, там, где
они набирали разбег, падая с отвесных скал, обросли ледяными сталактитами.
Но от воды шел пар. Не было слышно ни рыканья барса, ни крика архара, ни
пения птиц. Все погрузилось в холодное, ослепительное под солнцем
безмолвие. Лишь одна крохотная оляпка, не глядя на мороз, на снег, весело и
тоненько распевала на камне, мимо которого с шумом низвергался окутанный
паром ручей. И казалось, ей одинаково хорошо что зимой, что летом. Вот она
побежала, присела и вдруг юркнула в самую струю ледяной воды. А через
минуту бежала по дну ручья, деловито посматривая в прозрачной воде во все
стороны и успевая что-то схватить своим маленьким черным клювиком. И вот
она снова на камне, кругленькая, подвижная, с беленькой манишкой, крутит
головкой, остро вглядываясь в воду.
Потом заметно потеплело, но снег остался лежать прочно. А в одну из
ночей ударила гроза. Небо будто рвалось на части от грома, тьму прорезали
ослепительные молнии, но вместо дождя шел снег. Горы гудели глухо и
настороженно. Все живое попряталось, затаилось, исчезло, вроде его и не
было.
А утром опять засияло солнце, холодное, спокойное, не обещающее тепла.
И вот стали появляться на сыртах небольшие стада кабарги и иликов. Они
направлялись к югу. Затем прошел табун маралов, тоже держа курс к южным
склонам, в солнечные долины. Очевидно, зима обещала быть недоброй, и звери
чуяли это. Одни лишь тау-теке ничем не нарушали своего строгого, точного
распорядка. Стадо, голов в тридцать, поднявшись с рассветом, всякий раз
медленно взбиралось по заснеженным уступам Порфирового утеса. Его водил
старый тяжелый самец с огромными, загнутыми назад рогами, испещренными
крупными насечками. Борода у него была седой и длинной. В постоянном страхе
держал бородатый остальных самцов, и они небольшой группой всегда
находились несколько поодаль. Почти отвесные склоны утеса были для тау-теке
излюбленным местом. Они спокойно взбирались по этому склону, часто
останавливаясь, взбивали копытами снег, пощипывали сухую, прибитую морозом
траву в трещинах и карабкались кверху, на самый гребень. Там они грелись на
солнце, прячась от ветра, а затем спускались вниз, грациозно перемахивая с
выступа на выступ, пока не добирались до излюбленного водопоя. Потом снова
уходили вверх, ложились под скалами и отдыхали, охраняемые бородатым. К
вечеру, в одни и те же часы, тау-теке опять спускались на водопой и паслись
возле него уже до ночи.
Их, как видно, не пугала никакая зима. Они всегда могли найти корм на
обдутых ветрами склонах, в глубоких трещинах и поэтому не искали лучших для
себя мест.
В большой глубокой пещере, со следами каменной смолы на стенах, жила
семья снежных барсов. Эти тоже никуда не хотели переселяться. Они считались
законными пастухами тау-теке, обитающих на Порфировом утесе. У них и пещера
была в самой отножине этого утеса, выходящая на безветренную сторону. Их
было трое: Пятнистая и два ее, уже крупных, детеныша. Семья не распалась
осенью, и теперь они дружно втроем каждый день подкарауливали добычу. Летом
им было проще. Барсятам удавалось ловить уларов - горных индеек, иногда
сурков, но с приходом зимы охота оскудела. Сурки залегли, улары откочевали
на южные склоны, и остались только тау-теке да винторогие архары, издавна
поселившиеся на склонах соседнего утеса, напоминающего верблюжьи горбы.
Так что в эту зиму, сулящую глубокие снежные заносы, осталось немного
обитателей на горах и в долинах, большую часть которых считала своими
владениями Розовая Медведица. Но она уже залегла в берлогу, и теперь ей
было абсолютно все равно, кто будет охотиться в ее владениях и кто будет
жертвой этой охоты. Но охотники все-таки были. Это была стая красных
волков, которую возглавляли Бесхвостый и Хитрая, и два молодых барса во
главе с Пятнистой.
Розовая Медведица мирно посапывала в уютной пещере, слышала завывание
вьюги и под этот вой видела во сне Хуги и Полосатого Когтя. Сны всегда
почти были одинаковы, но видеть их не надоедало. Хуги являлся во сне
ласковым, послушным детенышем. Сны начинались обычно с одного и того же:
она и Хуги, оба увлеченные охотничьим азартом, разрывают сурчиную нору. Они
будто бы знают, что эта нора, которую нужно долго раскапывать, сулит
богатую добычу. В ней живет целая семья сурков, и их надо выловить всех до
единого. И вот она роет, роет без устали, под брюхо летят комья земли,
задними лапами она отшвыривает их дальше. Хуги суется к ней в том же
нетерпеливом ожидании и тоже пробует грести землю длинными суставчатыми
пальцами, на которых вместо когтей растут какие-то тонкие пластинки и все
время ломаются. Потом появляется Полосатый Коготь, все втроем продолжают
разрывать нору. И вот труды их вознаграждены. Показывается рыжеватый мех
первого сурка. Он весь запорошен землей. Розовая Медведица ловко
вытаскивает его лапой, он пронзительно верещит, но тут же и успокаивается,
придавленный к земле. Вот и второй сурок, третий, четвертый, пятый. Вот их
уже гораздо больше, чем должно быть в норе, а она все еще находит и
вытаскивает. Вкус мяса щекочет нервы, а есть некогда. Целая гора мяса... Но
вот один из сурков, отменно большой, килограммов на десять, впивается в
лапу острыми, как бритва, резцами, она взвизгивает и просыпается.
Внутри тихонько посасывает. Сон разбередил аппетит, и Розовая
Медведица начинает лизать и без того уже мокрую, больно прикушенную во сне
лапу.
Но снились ей и другие сны, хотя значительно реже. Они были целиком
посвящены Хуги. В часы полуденного отдыха, когда она, развалившись в тени,
блаженно подремывала, он, непоседливый, ползал по ней, чесал за ухом, и это
было приятно. Она с мучительной ясностью чувствовала, как он ласково
теребит ее и щекочет. Сердце в такие минуты наполнялось нежностью, и,
убаюканная ею, она крепко засыпала, уже без снов.
Временами просыпаясь, она тосковала по Хуги. Вспоминала даже, как
сурово с ним обошлась, перед тем как залечь в пещеру. Конечно, будь
настойчивей, он последовал бы за нею и тоже залег в берлогу. Инстинкт
подсказывал, что не прогнала бы его. Но она, несмотря на свою привязанность
к нему, все же понимала, что он совсем не такой, каким должен быть, и
что-то такое подспудное, подсознательное, но единственно верное заставило
ее уйти от него. Она иначе не могла. Так было надо. Так подсказывал голос
предков.
И вот однажды...
Розовая Медведица пробудилась от воя метели. Метель так выла, что
разбудила бы и мертвого. Медведица приподняла голову и стала вслушиваться.
Но что это? Вой метели совсем не походил на завывание ветра. Он шел сразу
из нескольких мест. Низкий, дикий, как будто бы раздавленный отчаянием. Она
затрясла головой, и сон слетел окончательно.
"Ууу-у-а-а-а-у-у-у!" - донеслось совсем близко от пещеры, и тотчас же
на этот чистый призывный голос откликнулся дальний, но уже низкий,
печальный, полный боли и горечи. Его подхватил третий, четвертый...
Медведица поняла: волки, ее старые обидчики и кровные враги, напали на
след какой-то добычи и теперь собирают свои силы. За себя она была
спокойна. Лаз в берлогу завален хворостом и занесен снегом. К ней-то они не
сунутся, трусливые твари. Они тоже знают, какие у нее когти и зубы.
Вой внезапно оборвался. И стало тихо, так тихо, что она явственно
различала хруст снега перед пещерой. Шерсть на загривке поднялась дыбом,
круглые короткие уши напряглись и застыли.
И вдруг уже целый хор голосов, высоких и низких, зазвучал совсем
рядом. Сперва с одной стороны, потом с другой. Стая волков как будто с двух
сторон стекалась к ее берлоге. Вой то нарастал, то понижался, но становился
все отчетливее и ясней. Теперь Розовая Медведица могла точно определить,
что часть зверей спускается вниз по расселине, в которой жил барсук Чуткие
Уши и по которой ею самой проложена летняя тропа на пути через еловый лес к
альпийским лугам. Другая их часть, видимо, спускалась по ложбине далеко
справа, там, где бежит ручей и куда она с Хуги обычно ходила на водопой.
Рядом, перед берлогой, опять призывно, но теперь почти ликующе завыл
волк. Но тут же и оборвал песню на самой высокой ноте. По слуху медведица
определила, что обе стаи сошлись к нему. Несколько раз клацнули зубы, и все
затихло. Потом опять послышался снежный хруст, все ближе и ближе, и,
наконец, захрустело совсем рядом. Неужели эти звери так обнаглели, что
решились потревожить ее покой?
Медведица не шевелилась, но каждый ее нерв был уже напряжен настолько,
что она слышала даже запах волчьей слюны. Какое невиданное нахальство!
Глухая злоба заклокотала в горле медведицы. Пусть только сунутся, она
покажет им, что значит тревожить ее во время спячки.
Но по ту сторону думали, как видно, иначе.
Бесхвостый, не раз пробегая летом мимо пещеры, знал, что она
принадлежит медведице. Знал и другое, что в когти ей лучше не попадаться.
Однако он был смелым и сильным и поэтому не побоялся стащить у нее
позапрошлым летом маленького медвежонка. Ему тогда пришлось сделать
огромный крюк, прежде чем доставить добычу к Старой Ели. Он умышленно не
побежал вверх, зная, что в гору медведица может настигнуть его с ношей,
тогда как под гору она бежит неуклюже, наискось, как будто всем телом, и
удрать от нее нет ничего проще даже с более тяжелой добычей.
Вот и теперь он вспомнил о медведице не случайно. Его стая насчитывала
восемнадцать матерых, семь переярков и шесть прибылых. Тридцать одного
голодного зверя, не считая его и Хитрую. Это была хорошая стая. С нею можно
было напасть на кого угодно.
Уже четыре дня волки ничего не пробовали на зуб. Всю округу - на
полторы сотни километров - обрыскали вдоль и поперек. Бесхвостый водил стаю
к Порфировому утесу - обиталищу тау-теке, но козлы были предусмотрительны.
Они почти не спускались с утесов, а достать их там не было никакой
возможности. Снежному барсу и тому не всегда удавалось проникнуть в
недоступные скалы. Бесхвостый вдвоем с Хитрой водили свою стаю и к
Верблюжьим Горбам в надежде отрезать от стада какого-нибудь архара и
загнать в пропасть, но и эта надежда не привела ни к чему. И вот теперь
Бесхвостый вспомнил о Розовой Медведице. Она, пожалуй, будет доступней, чем
каменные козлы и архары. И трудно еще сказать, кто из них опасней.
Тау-теке, если он крупный и сильный самец, может один в удобном месте
ополовинить волчью стаю. Так что риск напасть на медведицу почти одинаков.
Главное - выманить ее из берлоги, и тогда она никуда не денется. Прием
старый, но надежный, не раз испытанный.
Коротко взвыв, вожак стаи отошел от берлоги и сел рядом с Хитрой. Вся
волчья орда расселась полукругом, ожидая, когда разгневанная медведица
выскочит из берлоги. Но Хитрая осталась недовольна позицией. Ей не
хотелось, чтобы кольцо было замкнутым. Зачем рассчитывать только на силы?
Гораздо проще и безопасней дать медведице выход к скальному обрыву. Ее
важнее было отрезать от пещеры, когда она выскочит, и прижать к этому
обрыву. В пылу схватки, объятая страхом перед многочисленной стаей волков,
она вряд ли подумает о гибельном для нее положении и прежде всего бросится
в тот проход, который будет оставлен. Живой волчий коридор вынудит ее
забыть о тридцатиметровой пропасти, и тогда она не сумеет вовремя
остановиться. Падение с такой высоты смертельно, и волчьей стае придется
лишь спуститься по боковой расселине и отпраздновать тризну. Хитрая не раз
применяла такой прием. В преследовании стада косуль и маралов она так
направляла гон, что животные сломя голову неслись навстречу гибели.
Прижатые к пропасти, они вынуждены были или бросаться в нее, или падать под
клыками преследователей.
Хитрая поднялась и вошла в полукруг. Затем, скаля зубы, разорвала
волчью цепь пополам и заставила сделать проход. Волки подчинились
беспрекословно. Они поняли, чего она хочет. Теперь очередь была за
Бесхвостым. Ему предстояло или самому выманить медведицу, или это должен
был сделать другой волк, которому он поручит. Бесхвостый был достаточно
умен, чтобы зря подвергаться риску. Рядом с ним сидел матерый с разорванным
ухом. В прошлом году зимой он домогался роли вожака, на виду у всей стаи
открыто ссорясь с Бесхвостым. И пришлось вздуть его как следует. Бесхвостый
разорвал ему ухо и добрался бы до горла, но мятежник вовремя одумался и
подставил шею, завиляв хвостом. Это значило, что он просит пощады.
Жестокость волков безмерна, но и милосердие их тоже подчинено железному
закону. Если просят о пощаде, следует пощадить, иначе к тебе не будет
уважения и придет минута, когда твоей тирании положат конец. Эти правила
были вписаны в книгу инстинктов еще их предками, и всякий, кто нарушал их,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг