Все кивнули.
- И еще. Сперва мы перекроем пещеру. Имейте в виду, он, должно быть,
очень силен. Сразу же пускайте в ход аркан. Но прежде это сделает
Сурмергенов.
- Мы все поняли, селеке. Веди, - за всех тихо ответил Каим Сагитов.
Сорокин пристально оглядел людей. На лицах ни у кого не было страха.
Эти лица, темные от загара, по-степному скуластые, скорее всею выражали
нетерпение и уверенность, что Жалмауыз никуда от них не уйдет.
И вот они у тех самых камней, за которыми лежали четверо всего лишь
позавчера. Ильберс осторожно высунул голову, предварительно сняв шапку и
запихав ее за пазуху. Темный неровный зев пещеры - в него без труда можно
было въехать сразу на трех лошадях - отчетливо чернел боковой стеной. У
входа никого не было. Значит, Хуги и волк всерьез занялись едой. Момент был
самый подходящий.
Махнув рукой, Ильберс осторожно пошел, прижимаясь к гладкой стене
отвесной скалы. За ним молчаливыми, напряженными тенями заскользили другие.
Ильберс подходил к пещере. Чувствовалось, как он напряжен до предела.
Вот он взмахнул рукой. Люди собрались плотнее, ожидая основного сигнала.
Ноздри у Каима Сагитова были раздуты, как у зверя перед прыжком. Мордан
Сурмергенов нервно перебирал тугие кольца аркана, зажатого в правой руке.
Арслан застыл словно перед атакой. Раскосые глаза сужены, во рту сухо
блестят зубы.
Ильберс первым метнулся к пещере. За ним кинулись остальные. Секунда,
другая, и выход был перегорожен. Еще никто ничего не видел, ослепленный
мраком пещеры, но зато все разом услышали тревожный, таинственно
прозвучавший из темноты горловой клекот. Потом передние различили
широкоплечую сутулую фигуру обнаженного человека. Косматая голова его была
втянута в плечи, глаза ошалело блестели. Пальцы на полусогнутых длинных
руках сжимались и разжимались. Гримаса безудержного гнева то и дело
искажала дикое выразительное лицо, сплошь покрытое шрамами. Таких же шрамов
было много и на теле, темно-коричневом, грубом, перевитом буграми
напряженных мышц.
В эти краткие мгновения еще с обеих сторон взвешивались силы, еще
никто из этих сторон не знал, что предпринять дальше, а Манул уже рванулся
из рук Сорокина и, чуя в огромном человеке зверя, кинулся на него прыжком.
Люди не успели даже ахнуть, как Манул был мгновенно перехвачен на лету
длинной ручищей, перевернут в воздухе и отброшен к стене. Послышался только
тяжелый приглушенный удар о каменную стену и надломленный визг. Но в
следующий момент навстречу исполину метнулся гибкий шелестящий аркан. Он
лег петлей на плечо Хуги, прихватив правую руку. Потом мгновенный рывок,
рев, крики и куча тел на каменном полу пещеры...
Борьба продолжалась недолго. Проворные руки скрутили пленника, лишили
его еще никем до этого не попранной свободы. Он извивался, рычал, выл,
скалил зубы, гибким махом связанного тела перекатывался от одной стены до
другой. А люди, отпрянув, стояли и ждали, когда он ослабеет, смириться,
притихнет. Кто-то оглядывал на себе оторванную полу чапана, кто-то стирал
со щеки кровь, кто-то бурно дышал, приходя в чувство. И только тогда
заговорили, затараторили все разом, когда Сорокин шагнул к подрагивающему в
последней конвульсии Манулу. Ценой жизни Манул, возможно, предотвратил
тяжелые последствия дальнейшей схватки. На какую-то секунду он отвлек от
людей внимание Хуги, и Мордан Сурмергенов успел удачно накинуть петлю
аркана.
- А где же волк? - первым спохватился Ильберс.
Волка в пещере не было. В пылу схватки никто не заметил, когда он
выскочил. И тогда вперед протиснулся Айбек, который был позади всех.
- Я видел, - сказал он, чувствуя себя виноватым. - Красный волк
выскочил из пещеры. Он чуть не сбил меня
В другое бы время над ним засмеялись, но сейчас никто даже не
улыбнулся. Ушел волк - и ладно. Потеря невелика. И то хорошо, что не стал
защищать хозяина. Волк - не собака: шкурой своей платить за другого не
станет. Нет в нем собачьей преданности.
Ильберс прошел в глубь пещеры.
- Посторонитесь, - сказал не оборачиваясь.
В самом дальнем углу лежало несколько примятых, нерастеребленных
охапок травы, кругом валялись кости, старые, выбеленные временем и совсем
свежие. Тут же лежала растерзанная туша только что принесенного тека.
Действительно, пир был в самом разгаре, иначе вряд ли бы Хуги дал себя
захватить врасплох.
Осмотрев пещеру, довольно глубокую и просторную, Ильберс снова подошел
к связанному пленнику. Хуги опять задергал плечами, извиваясь всем телом.
- Ну-ну, успокойся, - сказал Ильберс. - Ничего дурного мы тебе не
сделаем.
Сказал и подумал, что самое дурное, что можно было для него сделать,
они уже сделали. Хуги больше не кричал, не скалил зубов. Он, очевидно,
понял, что ему не вырваться. Взгляд, острый, пронзительный, от которого
мороз подирал по коже, был полон ненависти и дикой, необузданной
непокорности. Ильберс встретился с этим взглядом, и его вдруг пронзило
острое сострадание к этому свободолюбивому существу. В нем было что-то
орлиное, непреклонно гордое. И еще мелькнула мысль, что такого уже нельзя,
невозможно вернуть в лоно человеческой цивилизации. Эта мысль напугала,
ошарашила, но он ее подавил.
- Выносите его наружу, - жестко сказал он толпившимся у входа в пещеру
людям и сам, уже ни на кого не глядя, вышел на свет, где много было солнца
и зелени.
Сорокин прошел за ним.
- Ну что, мальчик?
Ильберс насупил брови.
- Мне как-то не по себе, Яков Ильич. Что там с Манулом?
Сорокин с горечью махнул рукой.
- Где там! Такая хватка!.. Ко мне он, кажется, только прикоснулся, и
то... Смотри вот...
Сорокин вздернул рукав меховой куртки, и Ильберс увидел ниже локтя
сине-багровые на коже отпечатки пальцев.
- Здорово сдавил.
- Еще бы не здорово! Мне сперва показалось, что хрупнули кости. Этакая
силища! Молодец Сурмергенов. Я только сейчас понял, как мы необдуманно
рисковали людьми и собой.
- Да, да, нам повезло. Все принял на себя Манул.
Сорокин не ответил, но Ильберс увидел, как тяжело переживает он гибель
собаки, и поэтому тоже не сказал ему о своем первом ощущении после
одержанной над Хуги победы. Да и надо ли было говорить об этом? Не ради
сентиментов потратили столько сил и времени.
Каим Сагитов и Каражай уже рубили неподалеку кленовые деревца, чтобы
сделать носилки. И тут, когда выносили из пещеры связанного Хуги, люди
увидели на ближайшей скале красного волка. Он сидел на каменном выступе,
недосягаемый для них, и, вскинув морду, делал судорожные движения горлом.
Немного погодя все услышали, как из его пасти вырвался низкий, какой только
могут издавать одни волки, тягучий, раздавленный отчаянием вой. Нет, люди
не были правы, он все-таки оказался верным другом, этот волк. Он не оставил
своего повелителя в одиночестве. Он подал ему голос, голос тоски и призыва.
Услышав зов Волка, Хуги опять задергался и, перекатывая по земле
голову с взлохмаченными прядями волос, вздохнул всей грудью, врезая в нее
частые витки аркана, и вдруг, как будто собрав воедино все мускулы мрачного
неподвижного лица, ответил своему Волку удивительно звучным и полным дикой
гармонии голосом:
- Хо-у-у-ги-и-и!
В этом ответном крике прозвучала и боль, и тоска, и гордая,
непреклонная воля.
Сорокин поежился.
- Боже мой! - пробормотал он. - Сколько же горькой музыки в этом
голосе!
Через полчаса носилки были готовы. Хуги уложили в них, привязали к
палкам, чтобы не вывалился, и цепочка людей потянулась от пещеры вниз, к
временной стоянке у обвала. Только двое остались на месте: Сорокин и Каим
Сагитов. Они должны были похоронить Манула, затем добыть хотя бы пару
теков.
20
К вечеру на небе опять стали собираться тучи. Белые пики потеряли
блеск, закрылись хлопьями тумана и снежной изморози. В горах стало неуютно.
- Как бы не прихватило нас крепким бураном, - сказал Сорокин,
повертывая на вертеле целую тушку горного козла.
Охота была удачной: он и Каим Сагитов застрелили двух теков и принесли
в лагерь.
Связанный Хуги по-прежнему лежал на носилках. Его отнесли в вырубку и
прикрыли сверху верблюжьим одеялом. Ильберс попросил людей не беспокоить
Хуги без надобности.
Вытряхивая из кубышки в ладонь табак, Каим Сагитов прищурил глаз, а
другим показал Ильберсу на гребень скалы, с которой когда-то свалился
обвал.
- Посмотри, селеке.
На скале стоял красный волк.
- Этот шайтан может ночью перегрызть веревки, - сказал он.
- Да. Он оказался преданным, - грустно вздохнул Ильберс. -
Распорядитесь, Каим, выставить ночью дежурных. Пусть дежурят по часу. Так
будет надежней.
- Сделаю, селеке. Не беспокойся.
На зеленой площадке жарко пылали два костра. На них целиком жарились
теки. Когда-то вот так же целыми тушами предки жарили баранов, молодых,
сочных жеребят. "Что же это была за жизнь? - думал Ильберс. - Вольная,
гулевая свобода! Никто не испытывал на себе пут неволи, пока не попадал в
жесткие руки манапов1. Их пленники тоже лежали вот так же связанными. Одних
потом ожидала смерть, других рабство. Через битвы и кровь шли люди от
открытия к открытию, постигая умом и сердцем цену человеческой неволи. Но
никогда не свыкались с ее существованием, хотя знали, что она есть и
каждого стережет, если слаб, если не умеешь держать в руке меч. Люди
предпочитали неволе смерть. Они могли выносить пытки, жажду, голод, но с
трудом выносили неволю. Сильные духом находили способ бежать или умереть,
слабые, поддавшись чувству страха, до конца дней своих влачили в рабстве
жалкое существование.
Удивительное создание - человек! Все больше понимая, что такое жизнь,
все меньше надеясь на посулы лживых боготворцев, он научился дорожить тем,
что отведено ему на веку. Даже в каторжных рудниках, прикованный цепью к
тачке, или в одиночных казематах, где только от одной тишины можно было
сойти с ума, он научился жить, бороться и не терять рассудка. Да и могло ли
быть иначе? Человек - от природы своей борец! А этот? Кто же он? Зверь,
дикое животное? Или в нем все же что-то осталось от человека?.."
Ильберс вздрогнул, словно от озноба, хотя жар костра полыхал в лицо.
Он встал и пошел в вырубку, где лежал его пленник. "Психика Хуги очень
обнажена, на ней нет той защитной оболочки, которую имеем мы, люди".
Наверно, совсем некстати снова пришли эти слова на память. Но что
поделаешь, если нельзя не думать о связанном орле?..
Хуги мучила жажда.
Он услышал шаги: смелые, не крадущиеся шаги сильного к побежденному, -
и остался безучастным к ним. Даже не пошевелился. Прикрученный крепкими
волосяными арканами, впившимися в тело, он не испытывал от них боли. Боль -
это жизнь, она горячит кровь. А его кровь остановилась. Поэтому в теле нет
силы. Он не чувствовал ни рук, ни ног. Тела будто совсем не было. Свободной
оставалась одна голова, и в этой голове, которую почему-то пощадили
двуногие, копошились мысли и чувства - одновременно. Мыслей было совсем
немного. И они все время повторялись. Охота с Волком на каменных выступах
красных скал, бородатый козел, припертый к стене на узкой тропинке, теплая
пещера и вкус горячего мяса. Потом - непостижимое: двуногие существа, много
двуногих существ, плотно загородивших выход. Он видел, хотя был застигнут
врасплох, как они слабы против него, но они оказались хитрее. Гибкая змея
волосяной петли стянула руку, а потом бросила его на каменный пол пещеры.
Разве для этого он прогнал из нее снежного барса, чтобы быть потом
пойманным в ней самому?.. И еще вспоминались глаза и одинаковые плоские
лица. Эти глаза смотрели отовсюду, жадные, пристальные, прожигающие
насквозь. От них некуда было деться. И эти глаза уже не вызывали мыслей, а
до предела накаляли бессильную ярость, злобу, нежелание признать себя
побежденным, О, как болезненны были чувства! Что там змеи волосяных петель,
глубоко врезавшиеся в тело! Презрение к двуногим мешалось с ужасом перед
ними, колючий озноб возмущения за попранную гордость переплетался с
растерянностью и отчаянием.
Сейчас он слышал запах паленого мяса, приглушенные, но ликующие голоса
двуногих. Что еще они собираются с ним сделать?
Шаги - ближе, полновесные, тяжелые шаги сильного к побежденному...
Оба встретились взглядами. Взгляд угасший и равнодушный. Взгляд
внимательный и грустный.
Послышался голос:
- Ну, как твои дела, дружище? - Голос тихий, ласковый и тоже по-своему
полный неизъяснимой тоски, как немой крик души связанного пленника. - Плохо
тебе?
Ильберс сел рядом на камень, подпер широкий подбородок подушечками
ладоней. Из-под одеяла виднелась полоска смуглого дикого тела, одинаково
привыкшего и к жаре и к холоду. Перевивающиеся, как по весне змеи, круги
аркана врезались в него крутыми витками. Видно, как пульсирует кровь, с
трудом находя отток под этими петлями, под которые не просунуть и пальца.
Ильберс слегка перепустил узлы.
Кто-то остановился за спиной. Не оглядываясь, Ильберс жестом велел
уйти. Ему хотелось остаться с пленником один на один.
Спутанные пряди длинных волос давно уже не знали ни воды, ни мыла, ни
ножниц. А ведь когда-то их, двух мальчишек, стригли вместе овечьими
ножницами, как стригут и теперь матери своих сыновей в степных стойбищах и
аилах - наголо, лесенкой, с рубцами выстригов. Неужели когда-то они бегали
вместе, ловя бабочек и стрекоз, галопируя верхом на гибких лозинах? И этот
несчастный умел говорить, как умеют говорить все дети в свои два года? Отец
вспоминал, что они были похожи друг на друга. Но где оно, это сходство? Да
как же так случилось, что этот родной по крови человек перестал им быть? А
ведь они могли бы и дальше остаться вместе. Вместе росли бы, вместе попали
бы в школу к учителю Сорокину, а позже ездили бы по аилам учить грамоте
бывших кочевников, неся им свет и познание. Потом кончили бы университет...
Ведь все было возможно! И вот этот скрученный сейчас веревками исполин знал
бы, что такое Земля и Вселенная, Миг и Вечность, Бесконечность времени и
Бесконечность пространства; он знал бы, как растет колос и дает людям пищу;
он научился бы смеяться и плакать, любить и ненавидеть, бороться за счастье
себе подобных...
Хуги через силу пошевелил грубыми, пересохшими губами. Они были у него
шершавы, изрезаны тонкими морщинками и растянуты. Оттого и рот казался
большим и мужественным. Из-под верхней губы в вязкой слюне обнажились
крепкие зубы. Такими зубами можно было дробить трубчатые кости самого
большого марала.
Ильберс отвернул кромку одеяла. Поглядел на огромную кисть руки. Ногти
короткие, толстые, со следами обломов. Ладонь в складках. Он ощупал ее
пальцами - тверда и упруга, как подметка из воловьей кожи. Каждый удар ею -
как удар свинчаткой, каждая хватка - мертвая, хватка тисков. Сухие
массивные колени с плотными подушками верблюжьих мозолей. Природа не
позаботилась о красоте. Ей нужен был вольный и сильный зверь. И она создала
его, отняв взамен человеческий разум.
Ильберс поднялся и ушел к костру, вернулся с кружкой воды.
Наклонившись, несколько капель пролил на жесткий рот. Губы не разжались, и
вода стекла по щеке на плечо, изрытое шрамами. Ильберс вылил всю кружку, но
Хуги так и не разомкнул рта.
- Удалось напоить? - спросил Сорокин, когда Ильберс вернулся.
- Нет. Боюсь, что это шок.
Сорокин вздохнул:
- Не беспокойся. Жажда и голод свое возьмут.
- Мне больно на него смотреть, Яков Ильич. В глазах у него невыносимая
мука.
- Естественно. А как же? Пройдет и это. Садись ужинать да пора
отдыхать. Напряженный день у нас выдался. Да и не спали мы эти ночи...
Мясо протомилось насквозь. От него шел такой аромат, что и сытый снова
почувствовал бы голод. Каждый резал от зажаренной туши сам и, обжигаясь,
перекидывал кусок с руки на руку. Натертое солью, мясо уже не нуждалось в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг