только засмеялся, подхватывая со скатерти дымящийся кусок мяса.
- Закусывай скорее!
И она засмеялась, радостно блестя глазами.
Вот тут-то они и увидели Хуги. Он стоял на чистой и ровной площадке,
овалом выступающей за водопадом. Стоял на самом краю обрыва и внимательно
смотрел на них.
Федор Борисович повернулся и привстал на колени.
- Ху-ги-и! - позвал он и протянул руку с кусочком мяса.
До мальчика было метров сто. И тот, конечно, не только все видел, но и
слышал, как пахнет мясо, как зовет Длиннолицый, может быть, даже соображал,
чего от него хотят.
- Попробуй к нему приблизиться, Федя, - шепнула Дина.
И Федор Борисович встал и, не опуская руки, снова произнес его имя.
Мальчик не двигался. Возможно, понимал, что недосягаем, и поэтому не
боялся; возможно, Федор Борисович вообще не внушал ему страха. Однако,
когда расстояние между ними сократилось вдвое, Хуги забеспокоился. В лице,
внимательном и сосредоточенном, появилось нервное напряжение. Он как будто
решал, уйти или остаться. Федор Борисович остановился.
- Ху-ги! Ху-ги! - ласково повторял он, потом повернулся и неторопливо
возвратился к костру: "Хватит. Нельзя так резко ломать психику".
А душа и сердце ликовали. Над мальчиком одержана первая победа. Он
явился сам, он уже почти не боится их. Постепенно можно будет приучить Хуги
к себе, не подвергая критической ломке его сложившийся уклад быта. И тогда
откроется небывалая до этого возможность проследить как бы ускоренные этапы
развития человека от первобытного времени до современной эпохи. Мелькнула и
другая мысль, дополняющая первую. Мозг дикого ребенка сейчас как бы
законсервирован. В нем работают только те центры, которые жизненно важны в
данных условиях. Работа этих центров несравненно выше и деятельнее работы
подобных центров любого высшего животного, возможно даже, они
чувствительнее тех же центров самого человека, который сумел раскрепостить
в своем мозгу большую часть мыслящего аппарата, утратив за счет этого не
менее важную способность интуитивно ощущать события во времени и
расстоянии, как это умеют делать животные. И еще за эти короткие секунды
мелькнула мысль: чтобы познать современного человека, надо познать его
мозг, но чтобы познать его мозг, надо познать психику дикого человека.
- Ты вернулся, чтобы не испугать Хуги? - тихо спросила Дина.
- Да. Пусть привыкнет. Постарайся не обращать открыто на него внимания
и дай мне дневник.
Забыв об ужине, он стал бегло записывать свои мысли. Они могут уйти и
не повториться. Такова уж человеческая память. Она умеет прочно и надолго
фиксировать вспышки так называемого озарения мысли.
- Ешь, милая, ешь, - говорил Федор Борисович, ведя записи, - и
незаметно следи за его поведением.
- Он сейчас смотрит не в нашу сторону, - комментировала Дина. - И на
его лице какое-то беспокойство.
- Не иначе кого-то увидел. Продолжай незаметно наблюдать.
Он и сам бегло взглянул на Хуги. Тот действительно смотрел не в их
сторону, а на снежный склон гряды, венчающий каменную стену. В лице
мальчика была настороженность. Он смотрел на вершину гряды, как будто видел
на ней крадущегося к нему врага. Федор Борисович перестал писать и тоже
взглянул на вершину. Но в ее каменных складках, хорошо просматриваемых
снизу, не было никого, кто бы мог внушать беспокойство.
В это время с пятнадцатиметровой высоты шлепнулся большой кусок
спрессованного снега. Дина видела, как Хуги вздрогнул и молниеносно исчез с
площадки.
- Испугался, дурачок, - сказала она.
Его не было с полчаса, а потом они услышали крик. Это был его крик,
протяжный, таинственный, как крик ночной загадочной птицы. Но в нем на сей
раз не было оттенка самоутверждения, а скорее всего это было выражение
тревоги.
Федор Борисович схватил винчестер.
- Я пойду! С ним что-то случилось.
Дина удержала:
- Нет, нет! Не ходи, Федя. Может быть, это какой-то опасный зверь.
- Значит, тем более. Кто же ему поможет?
- Не надо, умоляю тебя. Давай подождем. Ты видишь, темнеет.
Но Хуги опять внезапно появился на той же площадке. Они были сбиты с
толку. В чем дело? Федор Борисович подбросил в костер дров. Сушняк быстро
разгорелся, от него поднялось высокое пламя. Хуги теперь метался из стороны
в сторону, словно был не на воле, а в клетке. На фоне темнеющего неба
виднелся лишь один его силуэт.
Снова прозвучал тревожный крик.
Что же такое? Может быть, выстрелить вверх? Если где-то залег зверь,
то он обязательно испугается выстрела. Но ведь можно напугать и Хуги, более
того, совсем отпугнуть.
- Он что-то чувствует, - пробормотал Федор Борисович.
Но вскоре тень на краю обрыва исчезла. Немного погодя послышался звук
катящегося с кручи камня, потом глухой стук. А спустя минуту до них снова
долетел встревоженный голос Хуги, но уже отдаленный и приглушенный
расстоянием. Потом все смолкло. Только время от времени продолжали падать с
кручи куски наплывного снега.
Радостное настроение у обоих было испорчено. Приятного ужина тоже не
получилось. Федор Борисович пошел к пещере, в которой хранились спальные
мешки и продукты. Дина взялась за дневник, чтобы сделать и свои записи.
- Федя, поглядывай вверх, - предупредила она. - А то еще свалится на
голову глыба снега.
Но он и сам это видел, что глыба может свалиться, хотя вероятность
была ничтожно мала. Вернувшись с спальными мешками, сказал:
- Боюсь, что нам недолго придется спать под открытым небом.
- Почему?
- Да как бы не пошел ночью дождь.
- Откуда ему пойти? Посмотри, небо какое.
- А помнишь, как летали перед вечером ласточки? Над самой землей.
Примета верная. Ну да ладно, если будет - тогда убежим в пещеру.
Перекидываясь с Федором Борисовичем словами, Дина продолжала делать
записи в дневнике, стараясь охватить все события сегодняшнего дня.
Потом они сели рядышком, обнялись и стали смотреть в костер,
постепенно успокаиваясь и чувствуя, как настроение их опять поднимается.
- Вот ведь что интересно, - говорил Федор Борисович, - человек силой
своего ума умеет заглядывать в будущее. Умеет в нем ясно видеть свою цель,
к которой идет. А вот надвигающуюся опасность почувствовать не может...
Дина внимательно слушала, а он уже развивал свою мысль о том, что у
животных эта способность выявлена очень ярко: животным не на что больше
надеяться, как на свое чутье и на свои инстинкты. А человек полагается на
свой разум, на свои знания, на опыт, наконец, на свое оружие. Тем не менее
весь этот арсенал, помогая ему жить, заставил свести на нет функции тех
нервных клеток, которые как раз развиты у животных. Задача науки снова
воскресить их в человеке. Резервы его мозга неисчерпаемы. В них есть все: и
то, что было присуще древнему человеку, и то, что станет возможным для
далеких потомков. Необходимо встряхнуть эту кладовую!
- Как-то ты говорил, Федя, что человеку тоже может быть отмерен
какой-то период в геологическом царствовании, - вставила Дина.
- Совершенно верно. Мир весьма вероятностен. Природа пока сильнее
человека. Кроме того, человек сам способен уничтожить себя, раздираемый
классовыми противоречиями. А такая способность лишь усугубляет, подвергает
излишнему риску его существование и развитие. Но верить в будущее и
бороться за него необходимо, как верили и боролись за него лучшие
мыслители-революционеры нашей планеты. Однако многие философы прошлого
пытались найти тайну бессмертия. В самом деле, человек не может относиться
равнодушно к своей участи: родясь, быть уже приговоренным к смерти. Эта
мысль ужасна. Но всем философам, оптимистам и пессимистам, всем вообще,
которые были, есть и будут, не справиться с решением этого вопроса. Искать
надо разгадку бессмертия не человека, а человечества - и не в философии, а
в единении всего общества, уже начавшего путь к братству, солидарности,
научному прогрессу. По существу, все только начинается. И мы с тобой тоже
пионеры этого нового.
Дина прижалась к нему плотнее, заглянула в глаза. В них мерцали
спокойные отблески огня в костре.
- Это очень грустно, что мы только пионеры, - сказала она.
- Нет, Дина. Мы сумели сменить государственное устройство. Мы сумели
дать человечеству пример высшего гуманизма и благоденствия между людьми.
Это ли не почетно? - ответил он.
Проливной дождь начался перед утром. Они спали в мешках. Разбуженные
его шумом и хлесткими струями, секущими лицо, быстро поднялись.
- Скорее! В пещеру! - перекрывая шум дождя, крикнул Федор Борисович.
Схватив самое необходимое и то, что лежало под рукой, они опрометью
кинулись к стене. Пещера, как и в прошлый раз, приняла их в каменные
объятия, спасая от дождя и ветра. В ней было тепло и сухо.
С полчаса еще лежали рядышком, подстелив под себя мешки, тихо
переговариваясь, слушали однообразно-сладкую музыку ливня. И уснули
обнявшись.
Проснулись от встряски и утробно-каменного гула. Они разом вскочили,
но еще быстрее ударил в горло пещеры воздушный поток и отбросил их к задней
стенке. Послышался тяжкий грохот обвала. Потом - поющая, замурованная
тишина...
11
Хуги слышал обвальный гул. Более того, знал, что он будет. Знал это не
как человек, постигший разумом неизбежность свершения ожидаемого события, а
предчувствовал, что оно произойдет. Обостренной интуицией зверя мальчик
угадывал с чувствительностью мошки, прижимаемой к земле силой атмосферного
давления, что будет дождь и что он-то и явится, наконец, тем рычагом,
который сдвинет с обремененного тяжестью склона наносные пласты щебня,
камня, песка и снега. Если бы Хуги даже умел говорить, он все равно не
объяснил бы, как удалось ему предугадать неминуемость обвала. Точно так же,
как люди, не осознавая, что выполняют приказы гипнотизера, все-таки их
выполняют. Ученым, вроде Федора Борисовича, не составило бы труда объяснить
эту сверхчувствительность реакцией условных рефлексов на субсенсорные
звуки, действием вибрационных чувств или еще чем-то, и они были бы правы,
но сами, зная все это, все-таки не сумели бы проявить ту же реакцию на
неминуемое событие. А между тем в неразвитости этой реакции, возможно, и
заключена большая часть человеческого неведенья. Сумей человек разбудить ее
в себе, и мир во многом раскрыл бы перед ним свою тайную сторону.
Обвал произошел на рассвете. Могучий ливень прошумел по горам и
скатился в долину. И, как всегда, с приходом солнца лес наполнился птичьим
звоном. Теплый ветер обсушил травы, и жизнь в горах продолжала идти своим
чередом. Ничего, по существу, не изменилось. Только в одном месте - там,
где ровно стояла скальная стена, - появилась каменистая россыпь. Она
завалила стену на протяжении семидесяти шагов в длину, захватив левым
крылом и горный водопад, в котором так любили сновать оляпки. Теперь
водопада не было. Вода просто стекала по наклонной осыпи и, вгрызаясь в
нее, уходила по новому руслу дальше вниз.
Хуги пришел к месту обвала только после того, как окончательно доел
барсука. Уютный уголок с пещерой, где когда-то он жил с Розовой Медведицей,
неузнаваемо преобразился. Не было здесь и двуногих существ. Хуги спустился
по тропе и пошел вдоль подножия каменистой россыпи. Он присел напротив того
места, где должна была быть пещера, и устремил взгляд сквозь толщу россыпи.
Ему стало тоскливо. И тогда он тихонько заскулил - заскулил голосом собаки,
почуявшей чужое несчастье.
Он не стал подниматься вверх, а движимый одиночеством, которое вдруг
резко почувствовал, спустился по тропе на нижний ярус каменного барьера, а
затем по крутому склону отправился в сторону ореховых зарослей. Он уже
давно не видел ни Полосатого Когтя, ни Розовой Медведицы, напуганных
приходом двуногих существ.
Он знал, что они сейчас бродят здесь, до отвала обжираются орехами,
впрок запасая жир. Одного не знал, что они способны залечь в берлогу и
проспать в ней всю зиму. Да и не было случая, чтобы они ложились при нем. С
приходом глубокой осени Полосатый Коготь обычно, когда Розовая Медведица
ушла от них совсем, первым покидал родные места и уходил с Хуги за белые
хребты, идя навстречу теплу и обилию пищи. Так они и ходили из года в год.
Внезапно Хуги остановился. Он увидел на опушке ореховых зарослей целый
выводок полосатых жирующих поросят. Далеко обойдя их сбоку, с наветренной
стороны, услышал и запах, острый, едкий запах нечистоплотного зверя. Но он
знал по опыту, когда приходилось им с Полосатым Когтем охотиться на таких
же зверей, что поросята одни не бегают, что у них есть охрана и охрана эта
для охотника весьма опасна.
И хотя соблазн был довольно велик, Хуги не рискнул подойти ближе. Он
внимательно осмотрел местность, заприметил ее и отправился дальше, все
время оглядываясь и ловя носом соблазнительные острые запахи.
Он пробродил остаток дня в ореховых зарослях, разыскивая медведей и
поедая на пути вкусные молочные орехи. Время от времени взбирался на
деревья, срывал самые крупные, очищал от зеленой рубашки и разгрызал
зубами. Бывало, что по соседству с Хуги, не очень-то его пугаясь, резвились
на деревьях светло-коричневые зверьки - солонгои. Гибкие, изящные, похожие
на крупных горностаев, они были очень подвижны как на ветках, так и на
земле. В какой-то миг солонгои соскакивал с дерева, замирал в стойке - и
вот уже в зубах трепетала неосторожная мышь. Одного зверька, по-видимому
молодого, судя по светлому меху, Хуги чуть было не поймал. Он схватил его
за тонкий хвост, но солонгои в тот же миг извернулся и до самой кости
прокусил мальчику большой палец. Хуги вскрикнул и мотнул рукой. Зверек
отлетел и шлепнулся на землю. Это было для Хуги наукой: не трогай кого не
следует, особенно ради забавы.
Жалуясь самому себе, Хуги слез с дерева и побрел дальше, зализывая на
пальце глубокие ранки.
В этот день он не нашел ни Розовой Медведицы со своим выводком, ни
Полосатого Когтя. Найдя укромное место в дупле пня, выгнал целую свору
летучих мышей, натаскал травы и удобно проспал до следующего утра
А утром, лакомясь орехами, увидел с дерева медленно бредущего по
редкому лесу медведя. Хуги привстал на суку и радостно издал свой призывный
крик.
Медведь остановился, но, вместо того чтобы ответить ласковым урчанием,
вдруг попятился и взревел:
- А-ах!
Хуги похолодел от ужаса. Но уже в следующую минуту вознегодовал: как
это посмел чужой угрожать ему в его собственных владениях? Потрясая
сучьями, за которые держался, Хуги тоже издал нечто подобное медвежьему
реву. Перевода не потребовалось. Пришелец понял, что предлагают убраться из
чужих владений. Но он и сам знал, что забрел не в свои. Эти угодья были
богаче, удобнее и почему бы не стать их законным владельцем? Бурый поднялся
на дыбы и пошел к дереву. Его подслеповатые глазки не сразу различили того,
кто сделал вызов, а когда увидел, что на дереве сидит существо, похожее на
человека, медведь оторопел. Конечно, ему ничего не стоило подойти к дереву
и хорошенько тряхнуть за ствол. Но в прошлом году, вот так же разбойничая в
чужих угодьях, он нарвался на засаду охотников, и его едва-едва не
заставили снять шубу.
Бурый рявкнул и, больше не мешкая, пустился наутек. Хуги издал вслед
свой победный клич и, нимало не задумываясь о соотношении сил, кинулся
преследовать. За все годы это было, по существу, второе или третье
нарушение заповедных границ, и нарушителя следовало наказать, как это делал
раньше Полосатый Коготь.
Хуги мчался за Бурым как ветер, а тот улепетывал под гору. Но вот
тут-то и встал на пути Бурого Полосатый Коготь. Чутьем угадав Хуги и увидя
незнакомца, убегающего от него, старик кинулся наперерез и в несколько
прыжков перехватил Бурого, ударил его грудью в лопатку. Бурый перелетел
через голову и распластался на острых камнях. Но это было только началом
унизительного избиения. Полосатый Коготь умел наказывать правонарушителей.
Он задал ему такую трепку, что у того только летели клочья с мохнатой шубы.
А Хуги еще раз подстегнул незнакомца своим ликующе-торжественным криком.
Вот это было событие, вот это была жизнь, опьяняющая безудержным восторгом
борьбы и победы! Есть ли еще что сильнее этого ощущения?
Оказавшись опять вдвоем, обрадованные встречей, Хуги и Полосатый
Коготь трогательно обменялись ласками. Мальчик повалил медведя на спину,
лег ему на грудь и стал приглаживать на шее мягкий, но взъерошенный мех.
Старик тихонько урчал, словно спрашивал:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг