родители. Старик мог остаться из-за мальчика. Ему везде хорошо. Самка
исконно могла считать это место своим. Наверняка и пещера ее. В ней она
вывела уже не одно поколение. Медведи строго придерживаются определенных
участков". Дорого бы он дал сейчас за то, чтобы еще раз увидеть мальчика
среди этих медведей.
Федор Борисович, Скочинский и Кара-Мерген ушли только тогда, когда
медведи снова скрылись в лесу.
Федор Борисович строго наказал Кара-Мергену:
- Смотрите не стреляйте ни в коем случае. Эти медведи воспитали
Садыка, а Садык человек, родной племянник Ибраю. Большой грех будет.
Кара-Мерген кивал: чего-чего, а греха-то он боялся не меньше
Жалмауыза, в которого раньше верил. Федор Борисович и его друзья старались
глубже проникнуть в тайну воспитания человека зверем. Коль уж природа
поставила такой эксперимент, следовало взять из него все, что возможно.
Природа всегда была безжалостной к тому, что она создавала, и тем не
менее ее нельзя упрекнуть в беспощадности ко всему живому: слабый и
неприспособленный, исчерпав возможности выживания, должен был погибнуть;
более сильный отыскивал в лабиринте борьбы за жизнь единственно верный из
многих путь, проложенный природой. Нашел - выжил, не нашел - погиб. Выход
из этого лабиринта никому не закрыт, но найти его способен не всякий. Что
же произошло здесь? Человек всесилен только в обществе и беспомощен, когда
одинок. И все-таки сумел выжить. Как это все случилось? Наверно, лишь
потому, что образ жизни медведей, их всеядность, миролюбивый характер - все
это в какой-то мере могло быть приемлемым и для человека. Но главную роль,
бесспорно, могло сыграть только прямохождение. А Хуги действительно ходит
на двух ногах: об этом рассказывали оставленные им следы, об этом говорил
Кара-Мерген. Другого предположения просто не дано. Надо будет записать его
в дневник. Потом все это проверится скрупулезным наблюдением.
Кара-Мерген отправился в долину Черной Смерти, а Федор Борисович и
Скочинский стали взбираться вверх, возвращаясь к лагерю. Еще никогда они не
оставляли Дину одну, и это их теперь тревожило.
- Наверно, мне надо было идти с Кара-Мергеном одному, - обеспокоенно
сказал Федор Борисович. - Мало ли что может быть?
- Да вот и я так подумал, - ответил Скочинский. - Она, правда, не
робкого десятка, а все-таки... Я даже не представляю, что бы мы делали без
нее...
Федор Борисович приостановился, тяжело дыша. Вопрос друга как будто
застал его врасплох.
- Нет, нет!.. Этакие подъемы... Они выматывают страшно. - Он
потоптался, выбирая место, и сел, опираясь на винчестер.
Скочинский вытер фуражкой лоб, незаметно улыбнулся, На сугубо личные
темы они почти не вели разговоров. Федору Борисовичу было известно, что у
Скочинского в Челябинске есть приятельница, с которой они весьма дружны: из
Алма-Аты, из Талды-Кургана он посылал ей письма, но, по его же словам,
жениться пока не собирался. Скочинский, в свою очередь, тоже знал, что
Федор Борисович по своей натуре отшельник и поэтому даже разговоры на
интимные темы ведет крайне неохотно. Но он знал о нем и другое: если этот
человек однажды полюбит, то второй любви у него не будет.
Вернулись они, когда уже стало темнеть. Дина, превозмогая сон и
усталость, терпеливо сидела у очага, как тысячу и миллион лет назад
привыкла сидеть женщина, ожидая мужчину.
16
Кара-Мергена ждали в воскресенье. Он пришел в среду. Еще издали Федор
Борисович заметил, что охотник расстроен.
- Внизу что-то случилось, - сказал он Скочинскому.
- Что-нибудь с лошадьми?
- Возможно.
Сдвинув на затылок свой чумак и поминутно вытирая рукавом чапана
потеющий лоб, Кара-Мерген испуганно и страдальчески несколько раз взглянул
на Федора Борисовича и снял шапку.
- Что произошло? - спокойно и твердо спросил тот.
- О, бисимилла иррахманиррахим, - жалостливо ответил Кара-Мерген,
соединяя ладони и словно собираясь молиться, - пожалуйста, не ругай,
Дундулай-ага. Я принес шибко плохие вести... В долину пришли сын и зять
Кильдымбая. И еще, бишь, пять жигитов. Все шибко сердитые. Зять Кильдымбая,
Абубакир, мою спину плеткой стегал, кричал много. Говорил, зачем я вас
Кокташ привел, зачем вы хотите Жалмауыз смотреть. Беда будет. Опять казахча
аил смерть придет. Урус, говорит, шайтан, обман делал. Мы ему лошадей
дешево продавали, он конак-асы кушал, богатые подарки получал, а теперь
хочет Смерть посылать... Что будем делать, Дундулай-ага? Абу-бакир говорит
- иди, я пришел. Отвечай, пожалуйста...
То, чего втайне побаивался Федор Борисович, произошло. Очевидно,
казахи все-таки следили, куда направилась экспедиция, и потом долго решали,
что же делать с Дундулаем, который когда-то наголову разбил банду самого
Казанбая. И вот суеверие взяло верх. Да только ли суеверие? Вряд ли здесь
дело обошлось без классовой ненависти, которую скрыто питала к нему
зажиточная часть казахов вроде Кильдымбая. Кара-Мерген рассказывал как-то,
что этот аксакал очень хитрый и умный. До сих пор нелегально держит
работников, которые пасут ему скот, числившийся за другими, подставными,
хозяевами. Поэтому все трое прекрасно поняли из слов Кара-Мергена, что
последствия посещения казахами запретной долины Черной Смерти могут
оказаться более чем серьезными.
Выслушав охотника, Дина заметно побледнела. Водя языком по пересохшим
губам, стояла она, переводя испуганный взгляд с одного лица на другое и
вытирая за спиной влажные руки. Скочинский же дерзко усмехался, бурчал под
нос:
- Недобитки... Ублюдки байские!.. - и еще больше округлял большие,
широко расставленные глаза.
Федор Борисович хмурился, не зная, как и что ответить своему
проводнику, прекрасно понимающему, какое может ожидать его наказание за
нарушение запретного.
- Чепуха! - вдруг бодро и даже как-то весело сказал Скочинский. - Я
пойду вниз и по-своему втолкую этому безмозглому дураку... как его... Что
это такое? Да отдает ли он отчет своим поступкам?..
- В том-то и дело, что отдает, - ответил Федор Борисович и первым,
кивнув Кара-Мергену, направился к шалашу.
Возле шалаша все четверо расселись прямо на траве, и Федор Борисович
стал подробно выспрашивать Кара-Мергена, чего же, собственно, хочет этот
Абубакир и кто его послал сюда в качестве полномочного посла. Ответ был еще
более неутешительным. Оказывается, об истинной цели экспедиции знают уже
многие предгорные аилы, что в одном из них (что самое страшное!) заболели
холерой два человека, и местный жаурынши - гадальщик на овечьей сухой
лопаточной кости - заявил, что виной их болезни являются те, кто недавно
снова потревожил покой Жалмауыза. Многие аилы в панике и не знают, что
теперь будет. Все клянут русских и угрожают расправой, если только холера
перекинется на другие аилы и поселения. Мулла Асаубай ездит от аила к аилу
и читает проповеди. Он говорит, что Советская власть специально посылает в
их исконные земли своих азреилов, чтобы погубить весь казахский журт.
Русские, говорит мулла Асаубай, хотят лишить казахов свободы и воли, они
хотят заставить их жить общими коммунами, где самые красивые женщины и
девушки будут принадлежать русским начальникам, а те, что похуже, станут
достоянием всех. Скот же перейдет в руки Советской власти, и казахи
навсегда перестанут вдыхать вольный ветер степей. Их удел будет печальным
уделом каирши, то есть нищих.
- Да это же старая песня! - негодовал Скочинский. - Опять кто-то мутит
народ, разжигает национальную вражду.
- Жаман дело, шибко жаман, - печально констатировал Кара-Мерген. -
Абубакир так говорит. Пусть Дундулай уходит. Если не пойдет, мы его палатку
сжигаем, а лошадь в степь угоним. Теперь мне совсем плохо будет. Я совсем
дивана1 был. Зачем соглашался Кокташ гулять? Что будет? Что теперь будет? -
сокрушался он, покачиваясь из стороны в сторону и бормоча что-то еще,
непонятное, горестное, покаянное
- Мы не можем, не имеем права прервать работу, - горячился Скочинский.
- Это черт знает что такое! Бред каких-то фанатиков и недобитых врагов
Советской власти ставит подножку в самый ответственный для нас момент...
- Погоди, не горячись, - остановил его Федор Борисович. -
Обстоятельства и в самом деле весьма серьезны. Что-то надо предпринимать.
- Может быть, Николаю и впрямь следует спуститься в долину и
поговорить с этим Абубакиром? - предложила Дина.
- Именно... Именно так! - настаивал Скочинский.
- А что это даст?
- Как что? Я скажу ему, пусть он убирается ко всем чертям! А до муллы
доберемся потом. Это же контрреволюционный гад! Какие речи ведет! Подбивает
на мятеж? Да за это ему тюрьмы мало!
- Погоди, Коля... Все верно. Но твой разговор с Абубакиром ничего не
даст. Абубакир выражает волю своего тестя, волю оставшихся богачей. Если мы
не уйдем, они оставят нас без ничего. Как же мы продолжим работу?
Дина опять подала совет:
- Тогда спустимся и заберем все, что можно унести...
- Допустим, - согласился Федор Борисович. - А что дальше? Сюда они,
конечно, не сунутся. Ну а потом?.. Сентябрь мы проживем. А на чем
возвращаться? До Кошпала около двухсот километров. Да и не это самое
страшное. Может действительно вспыхнуть эпидемия холеры. Предрассудки... уж
бог с ними, с этими предрассудками. Мы-то как-нибудь выкрутимся. Но ведь
опять может погибнуть много народу. Помните, что рассказывал Голубцов, да и
Обноскин тоже? Пока не возникло эпидемии, необходимо немедленно изолировать
сам очаг. Вот что меня волнует. Надо сообщить в Кошпал, в Талды-Курган и...
принимать самые решительные меры.
- А как же... как же наш Хуги? - чуть не со слезами на глазах спросила
Дина. - Мы потратили столько сил... Неужели все впустую?
- Да вот это-то и обидно, - глухо ответил Федор Борисович. - Район
поисков сузился теперь до минимума. Вот-вот мы должны были его увидеть...
Прямо-таки не знаю, что делать... Хотя бы еще неделю... Как это все
некстати...
Скочинский снова зло и возбужденно заблестел большими глазами.
- Мне надо идти. А вы с Диной оставайтесь. В конце концов, я могу
поехать даже в Кошпал и все сделаю. Обращусь к властям, подниму на ноги
медицину... Черт побери, нельзя же срывать научную работу!
Федор Борисович задумчиво потер руками колени, обтянутые прочной
тканью походного комбинезона, решительно сказал:
- Ладно! Утро, говорят, вечера мудренее. Давайте свое решение вынесем
завтра. А теперь пора ужинать и спать.
* * *
Весь вечер над Верблюжьими Горбами стояло облачко. Оно было неподвижно
и темно. Горные ласточки чертили крылом чуть ли не по земле. Высоко в небе,
чаще обычного, клекотали орлы. По всем признакам ожидалась гроза. Тоже
некстати. Одно к другому... Настроение у всех было отвратительное.
Кара-Мерген молча и обеспокоено поглядывал на темное облачко, нависшее над
Верблюжьими Горбами. Наконец глухо и мрачно произнес:
- Ночью акман-тукман будет.
- Какой такой акман-тукман? - спросил Скочинский.
- Буран. Снег пойдет.
- Да откуда же снегу взяться, когда только конец августа да и теплынь
вон какая?
- Ночью сам смотреть будешь. Я правду говорю, - вяло ответил
Кара-Мерген, больше занятый тревогами о своем будущем, чем о настоящем.
За ужином он без всякого удовольствия съел кусок архарьего мяса, выпил
кружку чая и потом долго сидел в задумчивости, ни с кем не вступая в
разговор. Дина, желая его ободрить, сама подсела к нему, дружески заглянула
в глаза:
- Ну, что ты, Кара-Мерген-ага, так запечалился? Вот увидишь, все
хорошо будет.
- А-а, бикеш, - улыбнулся он грустно, теребя лоскуток жиденькой
бородки. - Я совсем несчастный человек. Сорок аю убивал, не боялся, а
сейчас боюсь, шибко боюсь. Как теперь жить буду? Раньше куда ни пойду,
везде хорошим конаком был. Кумыс каждый казах давал, - стал загибать он
пальцы, - мясо тоже давал, нан тоже давал. Сурпа, плов, тушпара, казы,
кеваб, баурсак, катык1 - все пожалуйста. Теперь кто даст? В свою юрту никто
не пустит. Скажет, жаман человек. Свою душу шайтану продал.
- Да не продавали вы черту душу, - утешала Дина. - Вы помогаете
научной экспедиции. Вы большое дело делаете. Федор Борисович во всем вам
поможет...
- Е-е, спасибо, бикеш, спасибо, - соглашался Кара-Мерген, но
по-прежнему оставался подавленным.
Как-то не совсем обычно, не так, как всегда, закатывалось солнце.
Обернутое в легкий туманный флер, оно казалось приплюснутым и походило на
яйцо, только было малиново-красным и садилось на белый пик Порфирового
утеса стремительнее обычного. Над лагерем пролетела большая стая горных
галок. Их крик был тревожен, а полет тороплив. Они уходили вниз, в сторону
долины Черной Смерти. Потом немного погодя тихо зашумел лес.
У-у-у-у... - приглушенно понеслось где-то поверху. Понеслось было и
замолкло. Потом снова: у-у-у-у... - но уже громче, напористей и тревожней.
Ветер гудел, рвался высоко над головой, не тревожа даже листочка на дереве,
и это было очень странно и казалось необъяснимым. Над лагерем словно
образовался какой-то прочный воздушный колокол, не пропускающий сквозь себя
даже маленького дуновения ветра. Можно было подумать, что весь ураган,
который разыгрывается в горах, вот так и пронесется поверху и потом снова
все станет спокойно и тихо. Однако вместо этой надежды у людей стало
появляться угнетающее чувство тревоги. Первой его высказала Дина. Она
подошла к Федору Борисовичу и, глядя на него, со страхом сказала:
- Мне страшно. Я чувствую, что с нами что-то должно случиться.
Он посмотрел на нее с каким-то ранее не присущим ему замешательством:
- Да что вы... успокойтесь.
Но сам испытывал именно то же чувство. Ему тоже казалось, что должно
произойти что-то из ряда вон выходящее, что неминуемо придет беда. "Это уже
весьма странно, - подумал он, как ученый ища всему объяснение. -
Кара-Мерген подавлен, но его состояние понятно. А что же испытывает
Николай? Неужели то же самое?"
Скочинский с невозмутимым видом собрал спальные мешки в шалаше, чтобы
перенести их в пещеру. Коль уж, как говорит Кара-Мерген, будет
акман-тукман, то шалаш от него не спрячет.
- Коля, - подошел к нему Федор Борисович, - что ты сейчас испытываешь?
- Я? - беспечно отозвался Скочинский. - Ничего. Кроме одного желания:
по-медвежьи залечь на ночь в берлогу.
- Я говорю серьезно.
Скочинский вылез из шалаша, держа под мышками скатки спальных мешков.
- Ты насчет этого? - и покрутил головой, показывая вверх, где рвался и
гудел ветер.
- Да. Насчет этого.
- Руководствуйтесь природой, говорит Сенека...
- Ты неисправим. Да можешь ты в конце концов не балагурить! -
рассердился Федор Борисович.
Скочинский заулыбался.
- Ну хорошо. Я испытываю чувство страха. Тебя это устраивает?
- Вот это я и хотел услышать. Ты понимаешь? Мы, оказывается, все
испытываем одно и то же чувство. Только что Дина сказала, что она чувствует
приближение какой-то беды. Я чувствую то же самое. Мы же ученые, мы должны
разобраться... У тебя это чувство есть или нет?
- Есть. Поэтому я и лезу в берлогу и вас хочу с собой затащить...
- Значит, серьезно, есть?
- Да, серьезно, но не обязан же я паниковать?
- Черт возьми! - выругался Федор Борисович. - Это какое-то загадочное
явление. Неужели вот эти изменения в природе так способны давить на
психику?
- Очевидно, способны. Ведь прижимает же атмосферное давление к земле
всяких мошек? Почему же оно не способно угнетать человека?
- Хм, - сказал Федор Борисович и отошел.
Вскоре ветровой шквал загудел ниже, и сразу все почувствовали холод.
- Вот пурга идет, - вяло сказал Кара-Мерген и еще раз посмотрел в
сторону Верблюжьих Горбов, над которыми уже не висело облачко, а стояла
тяжелая синеватая мгла.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг