продавали.
Федор Борисович качал головой, усмехался, думая про себя: как же
казахи отнесутся к нему, когда узнают, какова цель его экспедиции?
А всадники неслись навстречу во весь опор. Дина, не зная обычаев
степи, оробела, заслышав гиканье шпоривших своих лошадей жигитов. Она
невольно натянула поводья, выпрямилась в седле - низком, развалистом,
обтянутом шкурой жеребенка. Для верховой езды пришлось надеть мужские
шаровары, специально купленные для нее. На ногах были высокие ботинки,
какие когда-то носили девицы в пансионах. Сверху легкая курточка на
застежках. Где-то в тороках была уложена еще другая одежда, подобранная ей
в Алма-Ате. Но она подходила скорее для гор, чем для степи.
Глядя на стелющихся в скачке всадников, Дина прижала свою буланую к
гнедому крупу лошади Федора Борисовича.
- Федор Борисович, что это значит? - спросила она не без тревоги.
Он ободряюще улыбнулся.
- Оказывают своеобразный почет хорошим гостям.
- Откуда они знают, что мы хорошие?
- Ибрай говорит, что степь все знает. Вести здесь, очевидно,
передаются с быстротой современного телеграфа.
Дина думала, что всадники умерят перед караваном бег своих лошадей.
Однако жигиты, молодые казахи, с гиком и улюлюканьем проскочили по обе
стороны мимо, а затем снова поравнялись с караваном и, горяча коней,
завертелись перед ним в диком, головокружительном вихре. Им махали руками,
приветственно улыбались. Внезапно всадники сорвались, пришпорили маленьких
вертких лошадок и снова унеслись прочь, к аилу. Ильберс, который вынужден
был вернуться, тоже пришпорил коня, пригнулся, погнал следом.
- Вот вольные степные птицы, - позавидовала Дина.
- Да, - подтвердил Федор Борисович, - казахи любят волю.
Через десять минут караван остановился перед аилом. Из белой войлочной
кибитки степенно вышел седобородый старик в новой епанче, в меховой шапке и
кожаных сапогах с отворотами на войлочной подкладке. Это и был сам
Кильдымбай. Он низко поклонился гостям, прижимая правую руку пониже груди,
громко приветствовал:
- Рады видеть самого дорогого гостя в своем скромном стойбище! Рады
видеть его друзей!
- Мир и благополучие вашему аилу, достопочтенный аксакал Кильдымбай, -
торжественно проговорил Федор Борисович, спешившись и идя навстречу
аксакалу.
За спиной Кильдымбая стояли мужчины, кланялись, приветствуя гостя.
Поодаль, соблюдая приличие, - девушки и женщины, празднично разодетые в
платья с вытканными драконами, сшитые из манглунга - лучшего китайского
шелка, за ними кучкой жались ребятишки. Федор Борисович подумал, что Ибрай
специально устроил им эту пышную встречу. По всему было видно, что их
ждали.
После обмена любезностями гостям показали аил, рассказали, кто в какой
кибитке живет, кем доводится старейшине рода Кильдымбаю. Казашки, глядя на
Дину, на ее костюм в обтяжку, прыскали со смеху, прикрываясь широкими
рукавами, молодые мужчины перемигивались, одобрительно цокали языками:
- Ах, якши урус кыз! Якши кунсулу!1
Потом гостям дали умыться, повели в белую юрту. Федор Борисович шепнул
Скочинскому, и тот прихватил с собой седельную суму. Когда все расселись на
разостланных кошмах и всяк подложил под себя по плотной подушке, Федор
Борисович расшнуровал суму, одарил хозяина плиточным чаем, а женщинам
просил передать голубого сатина. Хозяин в долгу не остался. Федору
Борисовичу и Скочинскому подарил по тонко выстеганному халату из атласа, а
Дине преподнес красные сафьяновые сапожки на горностаевом меху. Сапожки
были с загнутыми носами, шитые бараньей жилой и отделанные поверху
казахским орнаментом.
Все остались довольны.
А спустя немного принесли кумыс и внесли огромное блюдо дымящегося
бесбармака, само название которого подсказывало, что едят его пятью
пальцами. Дина было растерялась, не видя ни вилок, ни ложек, но Федор
Борисович тихонько шепнул, что есть придется руками: таков обычай. Главные
же затруднения были еще впереди. Федору Борисовичу на отдельном подносе
подали баранью голову - знак особого почета важному гостю. Он срезал с нее
два кусочка мяса, съел и передал дальше. Но и это было не все. Каждый гость
должен был съесть из рук хозяина или соседа первую порцию. И когда
Кильдымбай поднес ко рту Федора Борисовича приличную щепоть вареных сочней
с кусочками мяса и вывороченных сальных кишок, он, как будто всю жизнь
только и ел с чужих рук, принял этот дар, широко разинув рот. Скочинского
таким же образом угостил старший хозяин Жайык, а к Дине потянулась рука
старшего зятя Абу-бакира. Спазмы невольно сдавили горло, однако она
переборола себя (знала, куда ехала) и, закрыв глаза, съела все, что было
преподнесено. Это вызвало одобрение всех присутствующих. Потом каждый брал
с блюда сам, что ему нравилось. Ели, запивали бесбармак крепким бульоном,
приправленным кислым молоком - айраном, поданным в пиалах. Отведала Дина и
кумыса, терпкого, синеватого по цвету напитка, приготовленного из кобыльего
молока. Выпила, почувствовала, что опьянела.
Блюдо с бесбармаком подавали два раза. Каждый ел до отвала, не
торопясь, с отдыхом. В промежутках велись непринужденные веселые разговоры.
Сам Кильдымбай говорил по-русски довольно хорошо и слов почти не коверкал.
Он рассказал несколько небылиц и анекдотов. Гости и хозяева от души
посмеялись. Когда все насытились, завели более серьезные разговоры.
- Горы таят в себе много опасностей, - говорил Кильдымбай. - Надо быть
очень осторожным. А есть места, куда лучше совсем не ходить. Вот
Кара-Мерген знает. Ему можно довериться. Как твоя последняя охота? -
спросил он охотника.
- Плохая была охота, - спокойно отвечал Кара-Мерген. - Сороковой
медведь чуть не подмял меня.
Все стали охать и ахать, прося рассказать, как было дело и где это
случилось. И Кара-Мерген рассказал, не моргнув глазом, как напал на него
медведь и как пришлось отбиваться ножом и как он видел потом со скалы, на
которую успел взобраться, озверевшего аю, разбившего о камень его
знаменитый мультык. А случилась эта история за горой Чулак.
- Вот Дундулай-ага помогать будет, - закончил он свой рассказ. -
Другой мультык даст. Опять аю стрелять буду.
Все жалели Кара-Мергена и все ему сочувствовали.
Потом Кильдымбай вроде бы между прочим спросил, какие новости везет с
собой Дундулай-ага с самого большого в стране аила - Москвы, какие их,
казахов, ожидают в скором времени новые порядки.
- Порядок у нас в стране один, - отвечал Федор Борисович, - Советская
власть. А это значит, беднота, освобожденная революцией от кабалы помещиков
и баев, должна сама налаживать свою жизнь, справедливую, равноправную.
- Это так, - осторожно соглашался Кильдымбай. - Справедливость есть,
равноправие есть, но и бедняк тоже как был, так и есть. Где он возьмет
скот, чтобы жизнь наладить?
Федор Борисович усмехнулся, поняв, куда гнет хозяин: старика с его
сыновьями и зятем к беднякам не причислишь, небось тысячи полторы мелкого и
крупного скота пасется в степи. Ответил прямо:
- Есть еще и недобитые баи, кулаки и подкулачники. Вот они и поделятся
с беднотой. А беднота, надо полагать, объединит свои силы, начнет создавать
коллективные хозяйства. Советская власть поможет. Сейчас по всей стране
идет ликвидация безграмотности. Люди строят больницы, школы, специальные
учебные заведения. Частные предпринимательства закрываются. Все идет к
тому, чтобы из бывшей отсталой России сделать Россию сильным индустриальным
государством, культуру и быт малых народов, учитывая и сохраняя их
национальный уклад жизни, поднять до передового уровня.
Ибраю и Кара-Мергену эти слова пришлись по душе, но хозяин с ухмылкой
покачал головой:
- Не знай, не знай. Разговор твой правильный, почтенный Дундулай-ага,
только шибко далекий. А нам, кочевым казахам, жить надо, как жили наши отцы
и деды.
- Придется перестраиваться.
- Как твой друг Ибрай? - хитро сощурился аксакал, и все его мужское
семейство тоже криво заулыбалось, одобрительно закивало в знак удачной
реплики своего главы рода.
Но Федор Борисович не моргнул и глазом.
- А что, Ибрай Кенжентаевич и раньше богачом не был. Его род едва ли
владел сотней овец и десятью лошадьми. Это, по вашей степной жизни
кочевника, так, захудаленький середнячок. Таких Советская власть и сейчас
не притесняет. А вот тем, у кого и поныне имеются гурты овец и стада кобыл,
тем придется поделиться богатством с бывшими своими работниками. Ничего
другого Советская власть обещать не может.
Кильдымбай потемнел лицом, его зять Абубакир решительно сдвинул брови,
не скрывая негодования, остальные тревожно переглянулись. Но долг
гостеприимства обязывал к мирной беседе, и вскоре после небольшой паузы
разговор опять вернулся к цели приезда аги Дундулая.
- А что же это за места, куда лучше совсем не ходить? - вроде бы с
наивным любопытством спросил Федор Борисович.
Но Кильдымбай ответил как-то неопределенно, и тогда Федор Борисович
умышленно добавил:
- Я не боюсь гор. Я еду специально их изучать, чтобы потом написать
книгу. Поэтому поеду туда, куда только пожелаю.
Этими словами хотел дать понять казахам, что волен в своем выборе и
что вполне может оказаться как раз в тех местах, от которых они его
предостерегают.
Проговорили до самого темна, но о Кокташе так никто и не завел речи.
Однако Кильдымбай что-то почувствовал, и, когда Федор Борисович сказал, что
выполняет государственное задание, аксакал опечаленно помотал головой и
ответил загадочной пословицей:
- Так, так. Всякое дело хорошее, если оно не несет другим зла.
Наутро караван пошел дальше. Ибрай с сыном остались гостить у
Кильдымбая.
Из степи отчетливо виднелись белые пики гор над темной грядой
Джунгарского Алатау. Дину поражала безбрежная ширь каменных нагромождений.
"Неужели можно проникнуть к самым подножиям этих белых шапок?" - думала
она, глядя на неприступную издали гряду.
Оглядываясь в степь, оставляемую позади караваном, Федор Борисович
раза два или три замечал далеко на горизонте черные точки. Он разглядывал
их в бинокль, дал посмотреть и Кара-Мергену, который ехал с привязанным к
седлу барашком, подаренным Кильдымбаем. Но тот тоже пожал плечами: это
могли быть и джейраны, но могли быть и всадники. "Неужели Кильдымбай послал
выследить, куда мы едем?" - подумал Федор Борисович.
А караван все ближе и ближе подходил к горам. Кара-Мерген вел его к
долине Кокташ, называемой казахами Черной Смертью.
8
За два дня до прихода экспедиции в долину Хуги побывал в ней. Он не
знал и не помнил, что его манило сюда. Но ежегодно спускался с гор, бродил
по тугайным зарослям, вспугивая птиц и мелких зверюшек, пока, наконец, не
выходил к тому месту, где все еще лежал в кустах тамариска скелет отца.
Хуги садился возле него и подолгу сидел, сузив щелки глаз и глядя туда, где
пышным взбитым ковром цвели красные маки. Затуманенный взгляд мальчика
словно уходил в себя, в свое прошлое, которое давно забылось. Но он знал,
что оно было и каким-то образом тесно связано с тем, что лежало сейчас
перед ним.
В этот раз Хуги дольше обычного задержался у останков отца. Потом
решительно встал, будто мгновенно от всего отключившись, и, не оглядываясь,
пошел в горы.
Вернувшись к логову, принялся за обычные свои дела. Полосатый Коготь
бродил где-то неподалеку, и Хуги не стал его разыскивать. Ему хотелось
есть, хотелось мяса. Он медленно побрел вверх, в сторону альпийских лугов,
чтобы там попытать охотничье счастье - поймать сурка, когда тот, увлекшись
едой, подальше отойдет от норы. Верткий и стремительный, Хуги теперь часто
прибегал к этому способу охоты.
Однако ему повезло. Выйдя на альпийский луг, он увидел на том самом
месте, где когда-то с Розовой Медведицей они пировали у зарезанного ею
илика, какую-то тень. Хуги затаился в кустах, стал внимательно
вглядываться, ловя носом запахи. Потом еще приблизился, бесшумно ползя по
траве и не задевая над собой ни одной ветки. И вот перед ним открылась
картина: красная волчица, видно только что убившая косулю, пировала.
Хуги узнал волчицу. Это была Хитрая.
Однажды с Полосатым Когтем они вот так же напали на след охоты волков
и, идя по нему, наткнулись на пиршество. Хитрая и Бесхвостый доедали
марала. По праву сильного Полосатый Коготь прямо пошел на них. И волки
вынуждены были, скалясь и угрожая, отступить. Этот великан был им не по
зубам. Видели они и Хуги, который встал во весь рост и тоже пошел на них,
сутулясь, всем своим видом выражая угрозу.
Теперь волчица была одна. Занятая делом, она не чувствовала опасности.
Хуги, не раздумывая, поднялся, втянул в плечи голову и согнул в локтях
руки, широко растопырив пальцы. И вдруг пронзительно выкрикнул:
- Хо-уги-и!
Прихваченная врасплох, Хитрая подпрыгнула в воздух на целый метр. Ее
пасть лязгнула с силой захлопнувшегося капкана. Волчица перевернулась и
встала на ноги по ту сторону туши.
Она была стара, и все реже удавалось ей настигнуть и убить животное.
Даже молодые и сильные не всегда могли догнать быстроногих косуль. Чаще
всего жертвами оказывались больные и ослабевшие. Эта косуля хромала. Хитрая
подкараулила и взяла ее у водопоя.
Хуги не остановился. Еще более сгорбившись, прищурив черные злые
глаза, он шел на нее, в любую секунду готовый броситься сам или отразить
натиск. Волчица отступала, лязгала сточенными зубами и вдруг, судорожно
глотнув горлом, завыла.
Хуги рявкнул еще раз, теперь уже по-медвежьи. Волчица попятилась.
Голый зверь, похожий на человека, которого она видела не однажды и которого
боялась всегда безотчетно, смело шел на нее. И волчица сдалась, уступила.
Глаза потухли, вой оборвался. Опустив хвост, покорно отошла в сторону и
села, облизываясь и скуля.
Хуги поднял косулю, легко взбросил ее на плечо, пошел в обратную
сторону.
Бесхвостый услыхал короткий призыв о помощи и, оставя логово, в
котором отдыхал, побежал на выручку Хитрой.
Но Хуги, словно предчувствуя возможную опасность, был уже у заветной
скалы. Поднял тушу косули на камни, потом затащил ее на широкий выступ и,
сверху поглядывая по сторонам, спокойно принялся за еду.
Бесхвостый и Хитрая, увидя его в недосягаемом для себя месте,
остановились и стали наблюдать. Наблюдал и Хуги за ними, прямо глядя в
волчьи глаза. И те ощеривались, не терпя этого взгляда и в то же время
отвечая своим, беглым, вскользь, как бы невзначай.
Хуги обглодал заднюю ногу косули, а затем, размахнувшись, запустил ею
в волков. Хитрая отскочила, а Бесхвостый, выражая презрение, несколько раз
гребнул лапой землю.
Он был совсем стар. Ему шел пятнадцатый год, и вот уже третий год у
них с Хитрой не было выводков. Но в прошлом году он водил еще свою стаю в
набеги. Его сила и мудрость долго прожитой жизни по-прежнему держали стаю в
повиновении. Рядом с ним рос и мужал его сын, будущий вожак Длинноногий. В
эту зиму он впервые обзавелся подругой, двухлеткой Остроухой. Сейчас у них
были волчата. Их логово, добровольно уступленное старыми волками,
находилось под Старой Елью. Бесхвостый и Хитрая нашли себе убежище попроще,
менее уютное, но зато с хорошим обзором. На том же каменном кряже, где
стояла Старая Ель, отыскали они под каменной плитой углубление, разрыли его
и сделали прибежищем. Две семьи, молодая и старая, мирно ужились в близком
соседстве.
Хуги знал и об этом. Расхаживая всюду с Полосатым Когтем, он не раз
видел их вместе.
Сейчас Бесхвостый сидел рядом с подругой и время от времени молча
скалил пасть с желтыми, истершимися зубами.
К старости он стал еще больше, шире в плечах и длиннее. Жесткий
красноватый мех совсем потемнел на нем и висел на боках плотными клочьями.
Он теперь редко охотился сам, да и то только на сурков, подстерегая их в
высокой траве во время кормежки. Более крупную дичь все еще добывала
Хитрая, чаще всего в содружестве с Длинноногим или с Остроухой.
Хуги наелся досыта и, видя, что волки не уходят, спокойно сбросил
тушку косули с каменной площадки. Он не питал особой вражды к волкам, хотя
помнил, как не любила их Розовая Медведица.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг