Пробку, как следовает, перевернула, сахарницу в буфет замкнула, и
поплелась к себе с Кушкой на покой - в сонное царство, перинное государство.
Ровно в полночь заржал на конюшне вороной жеребец. Прокинулась барынина
мамаша, свет вздула, да к командировым дверям:
- Вставай, зять! Пожар!
- Дед бабу рожал... В чем дело, мамаша?
- Жеребец твой ржет вороной. Слышишь?
- Не перекрашивать же из-за вас. Я во сне с городским головой пунш пил, а
теперь он без меня все высосет. Беспокойная вы старушка...
Денщик тут же стоит, свечку держит, будто ружье на-караул. Какой там сон!
Белая кофта по бокам вьется - чистый саван. Бумажки в волосьях рыбками
прыгают. А жеребец так и заливается. Ужасти-то какие!
- Дом-то у тебя хоть застрахован?
Вздохнул ротмистр: по ком этот вздох, тот бы в щепку изсох... И пошел к
себе досыпать. Авось городской голова не все выпил.
А мамаша чулки-мантильку надела и до белой зари на сундучке подремала, -
либо в эту ночь, либо в будущую беспременно гореть придется. До утра обошлось,
ничего.
А утром еще злее беда накатила. Повела она Кушку на променаж, - с денщиком
ни по чем не шел, - трах, у самой калитки батюшка в трех шагах поперек
прошелестел. Остановился, табачку из табакерки хватил, да как чертыхнется:
"Экий дьявольский ветер, половину табакерки выдул, бес его забодай!"
Вернулась старушка, гайки у нее развинтились, по перильцам кое-как
подтянулась. Взошла в столовую, шатается. Ротмистр к ручке, а она в кресло так
студнем и осела.
- Что еще такое?!
- Ох, друг... Накликала на свою голову. Поперечный поп, табак нюхавши,
чертыхнулся... Кушку моего тебе завещаю. Имение - дочке. Не подходи, не
подходи лучше, я теперь вроде как в карантине. Черной воспы не миновать!
Подивился ротмистр. Жилка у нее на шее бьется, глаза мутные. Одурела что
ли мамаша?.. Да и впрямь чудно.
Как по расписанию все выходит. Махнул перчаткой, шашку подтянул, -
"дзык-дзык", на коня сел и в манеж.
Денщик полоскательной чашкой постукивает, хрустальный стакан в руках
пищит. Человек казенный, ему это все без надобности. Мало ли делов?.. Часы на
стене, - время на спине.
Не пила она, не ела цельный день. Все пронзительную соль с пробки нюхала,
да капустные листья к голове прикладывала. Сахар-провизию, однако,
пересчитала, что следует выдала - и на ключ.
Вечером сидит командир один: полстакана чаю, пол - рома. Мушки
перепархивают. Тишина кругом. Будто старушку огуречным рассолом залило. В
задумчивости он пришел, в полсвиста походный марш высвистывает. Таракан через
мизинный перстень рысью перебежал: - что оно по пензенским приметам означает:
чирий на лопатке вскочит, альбо денежное письмо получать? Тьфу, до чего мамаша
голову задурила!
И вдруг, братцы мои милые, как взвоет Кушка в старушкиной спальне... Чисто
гудок паровозный. Выскочила старушка в чем была, шерсть на ей дыбом, да к
командиру:
- Куда окно-то мое выходит?!
- На север, мамаша... Так она и присела:
- Да что же это за напасть такая. Неблагополучные роды? Это у меня-то? У
вдовой старухи?!
- Что ж вы ко мне привязамшись? С Кушки вашего и спрашивайте.
Денщик в дверях стоит, мнется. Почесал в затылке - и за дверь.
Взвыл Кутка еще пуще. Кинулась она в спальню.
- На юг воет!..
- Это что ж, мамаша, по вашему прискуранту выходит?
- Потолок завалится... Матушки!.. Выноси, Митрий, вещи, у меня уже с утра
уложены. Часу здесь не останусь!
- Да что же вы, мамаша, в своем ли уме? Потолок дубовый, хоть слонам по
ему ходить. Бросили бы...
- Нет, зятек, я-то в своем уме, а вот ты попрыгай.
Жеребец вороной ржал, поп чертыхался, да еще Кушка подбавил... Чичас к
ночному поезду коляску подавай. Пемирать, так уж на своих пуховиках...
- Я, мамаша, вашему конфорту не препятствую, - а только, может, приметы
ваши пензенские в нашей губернии не действуют?
- Шутить вздумал? Молебен дома отслужу, авось рассосется. Эва, сколько на
одну женщину наворочено. Митрий!
Денщик тут как тут. Человек казенный. На барина смотрит: как, мол,
прикажете?
- Что ж, закладывай. Действительно, странно что-то одно к другому
приторочено.
Митрий за вещи, старушка за Кушку, - ротмистр на ходу ее в плечо чмокнул.
Катись горошком!
* * *
Гитары бренчат, стаканы звенят, полон дом гостей, - праздник у ротмистра.
За вороного жеребца пили, за ветер, который у скоропроходящего батюшки табак
из табакерки выдул, за голландской работы собачку Кушку. Дивятся некоторые,
руками разводят. Как все, мол, ладно вышло: сама себя пензенская мамаша легким
одуванчиком вышибла. Головы ломают, случаи разные рассказывают, один другого
мудренее.
У кого петух в усадьбе все головой тряс, пока воры кладовую не взломали.
Тогда и прекратил. Цыганке одной мышь попала за пазуху, - недели не прошло,
струна на гитаре лопнула, да ее по глазу. А у свояченицы городского головы
родинка была мышастая на том месте, что самой не видно, - к добру это... Вот
она пятьдесят тысяч, как одну копеечку, и выиграла на свой внутренний билет.
Поди ж...
Командир только головой вертит: бабьи побрехушки... Глянул он невзначай на
денщика, - стоит стаканы вытирает, глаза щелками лучатся, вот так к ушам и
тянется. Как есть лиса в драгунской форме.
- Поди-ка, Митька, сюда, поди! Ты что ж это в тряпочку пофыркиваешь? Уж не
ты ли, хлюст, тут волшебствами этими жеребячими занимался?..
Молчит Митрий, глаза пучит.
- Говори, черт, не бойся. Я сегодня добрый. Почему Кушка с тобой на улицу
гулять не шел? Ась?
- Обидно уж больно, ваше высокоблагородие. Командир полка встренется, во
фронт стать надо... А тут мопса у тебя на шпоре сидит. Опять же куфарки
задразнят.
- Ты тут не таранти! Гни так, чтобы гнулось, а не так, чтобы лопнуло...
- Так точно! Каблуки я нашатырной водкой натер. Чуть энтого Кушку к
каблуку на ремешке притянешь, так он на задок и садится, голосом голосит. Ни
одна собачка не вытерпит.
- А жеребец почему ржал? Соли ты ему на хвост посыпал?
- Потому, ваше скородие, забрало меня дюже. Командир в доме один, а тут
они, на нас верхом семши, сахарницу стали запирать!..
- Ты про сахарницу брось. Говори да откусывай!
- Да как же ему не ржать, ежели в полночь вестовой корнета Пафнутьева по
уговору кобылу их благородия к нашей конюшне к самой отдушине подвел.
- Шпингалет ты, я вижу... А батюшку ты как же ей подсунул?
- Никак нет! Дарья-куфарка отца дьякона подрясник с веревки сняла, -
проветривался он. Шляпу ихнюю нахлобучила, бороду мы, извините, из вашей
заячьей рукавицы приладили. И того... чертыхнулась Дарья... действительно.
Голос у ее толстый!
Гости кольцом стянулись, смеются. Командир глазами поблескивает. Не
нагорит, значит.
- А с собачкой чего проще. Я округ барыниной спальни над плинтусом внизу
по стенкам балалаечную струнку приспособил, коробок от ваксы к ей подвесил. За
веревку дернешь, коробок тихим манером и дзыкнет, с которой стороны требуется.
Цельный день Кушку на конюшне репертил, пока он выть не стал под энту музыку.
Собачка музыкальная. Только, ваше скородие, прошу прощения - промашку я дал
спервоначалу: на север, это точно выть бы не следовало. Неудобно-с вышло.
Гости аж присядают, до того им понравилось. Налил командир полную стопку
рома, поднес Митрию.
- Пей, бес! На этот раз прощаю. Вот только мамашу огорчил уж очень, сна ее
надолго теперь лишил. Шутка ли сказать, приметы какие к ней прикручены...
- Никак нет! Не извольте беспокоиться: потолок и пожар при нас останутся.
А насчет черной оспы я им средствие на вокзале дал: ежели они мозоль с
кушкиной пятки вырежут и в полночь его натощак съедят, никакая их воспа не
возьмет...
Зареготали гости. Командир в ус ухмыльнулся:
- И что ж, поверила?
- Так точно! Полтинничек на чай дали-с. Ужли нашему орловскому способу
ихней пензенской приметы не перешибить?
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.05.2002 13:34
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг