Тянется солдат, а сам, как вишня, наскрозь горит.
- Ну, ступай отдохни. Замаялся поди. Ишь, орел какой... Можно сказать,
выбрала!
А уж какой там орел, - курицей в палатку свою заскочил, куска хлеба не
съел, до самой вечерней поверки винтовку свою чистил, слова ни с кем не
сказавши.
Утром, только на занятия вышли, Бородулин ни гу-гу, будто вчерашнее во сне
привидилось. Однако, фельдфебель пальцем его к себе поманил.
- Собирайся, гоголь! Адъютант вестового прислал, чтобы беспременно тебе
кажное утро у барыни лепиться... Портянки-то свежие надень, - либо носки тебе
фильдебросовые из штаба округа прислать. Павлин ты, как я погляжу!
Взмолился тут Бородулин, чуть не плачет:
- Ослобоните, господин фельдфебель... Заставьте за себя Бога молить. За
что ж я в голой простыне на весь полк позор принимать должен? Уж я вашей
супружнице в городе опосля маневров так кровать отполирую, что и у игуменьи
такой не найти.
- Не подсыпайся, братец, не могу. Ты солдат старательный, сам знаю. Да как
быть-то? Ротный из-за тебя с полковым адъютантом в раздор не пойдет...
Потерпи, Бородулин, экой ты щекотливый. Солдат только на морозе, да в бане
краснеть должен. Однако, ты сам смотри, - в адъютантский котел с солдатской
ложкой не суйся... Адъютант у нас серьезный. Ступай!
Вот и позавтракал: селезень и тот упирается, когда его резать волокут, а
солдат и серьгой тряхнуть не смеет.
* * *
Помаршировал Бородулин к барыне, в кажном голенище словно по пуду песку, -
до того идти неохота. Слободою проходил, слышит - из белошвейной мастерской
звонкий голос его окликает:
- Эй, кавалер! Что ж паричок-то не надели, мы для вас бантик розовый
заготовили...
Обернулся он, а в окне четыре мамзели, одна на другой лежит, пальцами на
него указывают.
- Антигной Иванович! Зашли бы к нам, что брезгаете? Чай мы не хуже барыни,
красоту бы свою нам показали...
- Плечики у вас, сказывают, пуховые... Может, голь-кремом смазать
прикажете? Что ж так барыне в сыром виде показываться.
Наддал солдат, щебень под каблуками так сахаром заскрипел. А вслед самая
озорная, девчонка шелудивая, которая утюжки подает, на всю улицу заливается:
- Цып-цып-цып!.. Солдатик! В случае, глины у вас не хватит, пришлите к
нам, у нас на дворе свиньи свежей нарыли!..
Ишь, уксус каторжный!.. На всю слободу оскоромила. Взял он наперерез
проулком к адъютантской фатере направление, в затылок мальчишки в два пальца
свистят, приказчики из москательной лавки на улицу высыпали:
- Эвона! Монумент глиняный на занятия вышел... Что к чему обычно - брюхо в
опояске, солдат к барыниной ласке.
- На соборной площади тебя, сказывали, поставят, - смотри не свались!
Развернулся было Бородулин, хотел одного, который более всех наседал, с
катушек сбить, ан тот в лабаз заскочил. Сел, пес, в дверях на ящик, мешок
через плечо перекинул, ноги раскорячил, - показывает, как солдат на табуретке
в позиции сидит...
Прямо, можно сказать, убил. Грохот, свист... Сиганул Бородулин через
забор, да пустырями, по задворкам, на барынину улицу, как петух из капусты,
вынырнул.
Зашел с черного хода, будто его на аркане топить волокли. Только мимо
куфни проскочить нацелился: горничная за куфарку, куфарка за денщика, -
трясутся, заливаются, слова сказать не могут. Прошел Бородулин словно босыми
ногами по битой посуде... Барыня на скрип вышла, про здоровье спрашивает.
Послал бы он ее по прямому проводу, да нижним чинам в барском доме деликатные
слова заказаны...
В два счета обрядила она его по вчерашнему, - локонцы эти собачьи промеж
ушей натянула, на правом плече бляха, левое окороком вперед.
- Как сомлеете, скажите-. Я зря человека мучить не люблю.
Добрая, что и говорить! А сама такую муку придумала, что кабы не служба,
кота б она на крыше лепила заместо Бородулина...
Мнет барыня глинку, миловидно дышит. Туловище кое-как обкарнала, на патрет
перешла. Чиркуль со стены сняла и для проверки дистанции стала солдату между
губой и носом, да промеж глаз тыкать... Наизусть, значит, не умела, - а тоже
берется...
Злой он сидит, как волк в капкане. Да волку, поди, легче, - лапу отгрыз, и
- поминай, как звали. А тут, отгрызи-ка! На чикруль глаз скашивает, как бы в
ноздрю не заехал, и все ухом к портьерке: не рогочут ли там эти гадюки
домашние... Хорошо ему денщику адъютантскому, - курносый да рябой, как
наперсток, - в Антигнои-то не попал.
Встрепенулась тут барыня:
- Ах-ах! Совсем из памяти вон. Портниха ж меня там в будуварном покое
дожидается!.. Делов столько, что почесаться некогда. Вы уж, солдатик,
посидите, ручки-ножки поразомните, а я там мигом по своей женской части
управлюсь. Орешков пока не желаете ли погрызть, только на паркет не сорите!
С тем и упорхнула. Сидит Бородулин, преет, табурет под ним покрякивает. До
орешков ли тут, кажись бы самого себя с досады перегрыз. Нечего сказать,
поднесла ему барыня: и проглотить тошно, и выплюнуть не смей.
А за спиной фырк да фырк... Ляпнуть бы туда туловищем своим глиняным.
Ан тут портьерка в сторону, - старая старушка, которая при барыниной дочке
в няньках состояла, на пороге стоит, в коридор зычным голосом командует:
- Кыш, пошли прочь на куфню! Еще и чужих понавели смотреть, - эка
невидаль, - с солдата мерку сымают... Вон отседова, не то барыне доложу, она
вас живо распатронит.
И в монументальную комнату колобком вкатилась. Посмотрела на Бородулина,
аж чепчики заскребла:
- Тьфу ты, нечистая сила! Ишь, как живого солдата в крымскую девку
обработала...
Солдат, бедный, так голенищами с досады и хлопнул:
- Что ж, бабушка, самому не сладко... По городу не пройти, - так и
поливают. Привязала меня твоя барыня через адъютанта, как воробья на нитке,
куда ж подашься...
- А ты не гоноши... Какой роты?
- Первой, бабушка. Под арестом ни разу не был, стрелок хоть куда, - из
пяти пуль все пять выбиваю... Вот и дождался производства. Барыне б твоей
полпуда мышей за пазуху!
Пожевала старушка по-заячьи губами, обсмотрела со строгостью Бородулина,
однако ж смягчилась.
- Внучек у меня в Галицком полку служит тоже в первой роте. Вроде тебя.
Винтовку за штык в вытянутой руке поднимает... Ну что ж, сынок, надо тебе
ослобониться. Барыня у нас ничего, да вот блажь на нее накатывает, все норовит
кобылу хвостом вперед запречь...
- Да как же, бабушка, ослобониться-то?
- А ты старших не перебивай. И не такие винты развинчивала... - Походила
она по комнате, морскому богу в морду с досады плюнула и вдруг - хлоп! - на
прюнелевых ботинках подкатывает к табуретке, веселым шопотом скворчит:
- Нашла, яхонт... Ей Богу, нашла! Куда дерево подрубил, туда, милый, и
свалится! Барыню нашу нипочем не сколупнешь, - адъютантом вертит, не то, что
солдатом на табуретке. Однако есть и на нее удавка: запахов простых она не
переносит, - субтильная дамочка. Почитай, с самого детства, чуть-что, чичас же
из комнаты вон...
- Да где ж я, бабушка, запахи энти-то возьму?
- А ты, Скобелев, вперед не заскакивай... Завтра спозаранку, прежде чем на
муку свою идти, редьки скобленной поешь, сколько влезет, да еще полстолько...
Понял? Да луковицу старую пополам разрежь и подмышками себе натри до
невозможности. Вот как вспотеешь, не то что барыня, мухи на паркет попадают.
Чу, идет... Пострадай уж, сынок, сегодня, а завтра помянешь ты меня, старуху,
добрым словом.
И с тем на прюнелевых ботинках выкатилась, будто светлый ангел.
Барыня взошла и опять за свою глинку. Возрилась она раз-другой, сережками
потрясла:
- Чудной вы, солдатик. То, как сыч сидел, а теперь вишь веселость какую в
лице обнаружил. Посурьезнее нельзя ли? Антигнои, они веселые не бывают.
А как тут серьезным сидеть, когда все нутро у солдата от старушкиных слов
так и взыграло...
* * *
Далее что и рассказывать?.. Как на другое утро стал солдат на посту своем
табуретном редькой отрыгивать, да как потным луком от него, словно из
цыганского табора, понесло, - барыня так и взвилась. Да еще на евонное счастье
дождик шел, - окна не откроешь...
Стала она с ножки на ножку переступать, да кружевным платочком вентиляцию
производить, да глину с тоски не в тех местах мять, где полагается...
К грудям ей подкатило, насилу успела выбежать, - можно сказать, аж люстра
матом покрылась, до того солдат нянькин рецепт по всей форме произвел.
Ждет он, пождет, нет барыни. То ли ему одеваться, то ли дальше редькой
икать... Да и совесть покалывать стала: барыня к ему "солдатик-солдатик", а он
так со шкурой ее от глины и оторвал. Что ж, сама виновата, хочь бы, скажем,
Ермака с него лепила, либо генерала Кутузова, а то такую низменную вещь...
Стал он деликатно каблуками постукивать, чтоб редьку заглушить, ан тут
нянька гимнастерку ему несет, глаза, как у лисы, когда она из курятника с
полным брюхом ползет.
- Ну, милый, полный расчет. Оболакайся да ступай в лагерь, нам ты более не
надобен... Ух, и начадил ты, однако, - сига закоптить можно.
Курительную монашку зажгла и в угол отвернулась, пока солдат с себя
поганую одежу сымал.
Затянул он поясок, обернулся, полушалок с турецкими бобами из кармана
вынул и старушке с поклоном преподносит:
- Примите, бабушка, за совет, за беспокойство. Из волчьей ямы, можно
сказать, вытащили!..
- Ах, свет мой! Глазастый-то какой, - вот уж угодил старухе. Спасибо,
сынок. Кабы с плеч лет пятьдесят скинуть, я б тебя, ландыш, и не так
отблагодарила. Однако, ступай, - до того от тебя простой овощью разит, что и
разговор вести невозможно.
Встряхнулся Бородулин, налево-кругом повернулся, подошвой о пол хлопнул, -
аж все голые мужики-бабы по стенкам затряслись...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.05.2002 13:31
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг