новую и чистую.
Монах, гадливо морщась, вытолкнул ногой из костра голову.
- В аду дожарится... Пойдем в пещеру, капище порушим.
С ним пошел плосколицый стрелец, и вскоре оттуда послышались грохот и
треск, а пожилой и юноша направились к ручью, где попили воды, зачерпывая ее
ладонями. Юноша утерся рукавом и лег навзничь на траву, положив под голову
малиновую шапку, пожилой сел рядом, сорвал длинную травинку и, откусывая и
сплевывая маленькие кусочки ее, сказал:
- И железо его берет, и огонь. Кудесил, кудесил, а помер как все -
жаль, да?!
Юный стрелец не отвечал, смотрел на облако, похожее на стельную корову,
которая подкралась к солнцу и собралась боднуть его.
Из пещеры вышел плосколицый стрелец, неся в одной руке плотно набитую
торбу, а в другой - серебряного идола в локоть высотой и со вставленными в
глазницы красными драгоценными камнями. Следом появился монах с серебряными
баклагой и тремя стопками, сорвал закрывающую вход медвежью шкуру, потащил
ее по земле за собой.
- Во! - похвастался стрелец серебряным идолом.
Идол, повернутый лицом к солнцу, грозно блеснул красными глазами.
- Богатая добыча! - оценил пожилой. - Вот уж не думал, что найдем
что-нибудь ценное у такого... - он посмотрел на старые порты на безголовом
теле. - Этого хватит месяц гулять.
- В монастырь надо отдать, - вмешался монах. - Очистим его молитвами
от скверны и тогда можно будет переплавить.
- И без монастыря очистим. - Пожилой высыпал из торбы на траву
каравай хлеба, куски сала и вяленого мяса и несколько луковиц, положил в нее
идола. - А монастырской долей будут баклага и стопки - это даже больше,
чем четвертая часть, так что не ропщи.
Монах криво усмехнулся, пожевал рыжий ус, не отрывая жадного взгляда от
торбы. Поняв, что спорить со стрельцами бесполезно, сказал:
- Пусть будет по-вашему... Ну что, перекусим перед дорогой - не
пропадать же добру?
- Это можно, - согласился пожилой.
Стрельцы расстелили медвежью шкуру, сели на нее и принялись нарезать
хлеб, мясо и сало и чистить луковицы, а монах подошел к костру будто бы
посмотреть еще раз на мертвого идолопоклонника, а сам незаметно взял с
бревна туесок и перелил фиолетовую жидкость в баклагу. Вернувшись к
стрельцам, он потряс баклагу в воздухе, отчего в ней заплескалось вино,
сделал вид, что пробует его, а затем предложил:
- Ой, вкусное вино заморское! Отведаем? В монастырь его незачем нести,
на всех братьев не хватит, значит, настоятелю достанется.
- Обойдется настоятель без вина! - поддержал его пожилой стрелец.
Монах расставил перед ними серебряные стопки, налил темно-вишневого
тягучего вина.
- Ну, пейте, а я из горлышка отхлебну.
Пожилой взял стопку левой рукой, перекрестился правой.
- За упокой души грешной.
Два другие стрельца тоже перекрестились, но выпили молча. Поставив
стопки на шкуру медвежью, все трое потянулись к закуске. Пожилой удивленно
глянул на монаха, спросил:
- А ты почему не пьешь? - и тут же обхватил руками свое горло,
заскреб его, словно хотел разорвать невидимую удавку. Лицо его потемнело,
глаза выпучились, губы скривились судорожно и посинели. - Га-ад!.. -
прохрипел пожилой стрелец и упал навзничь.
Дольше всех боролся со смертью юноша. Даже упав на спину и перестав
шкрябать шею, все еще дрыгал ногами. Монах смотрел на них и ощупью собирал
со шкуры серебряные стопки и кидал их в торбу, где лежали идол и баклага.
Когда стрелец затих, монах сломя голову побежал в лес.
- Волхв отравил! Волхв!.. - бормотал он на бегу, не желая брать грех
на душу.
Колючие еловые ветки хлестали его по лицу, по губам, словно наказывали
за вранье, а валежник хватал за ноги, заставлял остановиться, но монах
летел, не разбирая дороги и не обращая внимания на боль, часто падал и
какое-то время передвигался на четвереньках. Остановило его болото. Сделав
десятка два шагов по топи, монах упал грудью на кочку, ухватился за растущую
на ней тонкую березку и жалостливо всхлипнул, точно избежал страшной беды.
С края болота донеслись карканье ворона и цокотание белки. Монах
вздрогнул, вскарабкался на кочку и сел лицом к лесу. Погони не было и не
могло быть - и он еще раз всхлипнул и вытер с конопатого лица то ли пот, то
ли слезы. Развязав торбу, монах достал из нее идола. Красные глаза
посмотрели на монаха и вспыхнули от гнева, казалось, а не от солнечных
лучей.
- Не долго тебе зыркать осталось! - со злобной радостью сказал монах.
- Повыковыриваю тебе гляделки, а самого на куски порубаю... С таким
богатством! .. - он захохотал громко, истерично.
Вернувшись с болота в лес, монах определил по солнцу направление, в
котором была ближняя деревня, и пошел в ту сторону по звериной тропе. Шагал
медленно, прикидывая, как распорядится попавшим в его руки богатством.
Сверху, с деревьев, раздались громкое карканье и цокотание, монах поднял
голову, отыскивая затуманенным мечтами взглядом птицу и зверька, и не
заметил натянутую поперек тропинки бечеву самострела. В кустах тенькнула
тетива, и толстая длинная стрела впилась монаху между ребрами, прошила тело
и вылезла наконечником с другого бока. Монах в горячке сделал еще шаг вперед
и вправо и упал ничком. Справившись с удивлением и подкатившей к горлу
тошнотой, он прошептал:
- Накаркал волхв...
Жадно хватая ртом воздух, монах развязал торбу, вынул из нее баклагу и
положил рядом с собой, на видном месте, а торбу сунул под куст и последними,
судорожными движениями присыпал ее опавшими листьями и хвоей.
a_cherno@chat.ru
Новую книгу Александра Чернобровкина "Чижик-пыжик" можно приобрести в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73
М А В К А
Зеленые камыши, высокие и густые, со светло-коричневыми
метелочками-"наконечниками", придающими им вид копий, плотной стеной
окружали озеро, точно защищая от берега, и лишь в нескольких местах
размыкались, образуя неширокие проходы, в которых бирюзовую воду прикрывали
кое-где, словно раскиданные по столу хозяйкой-неумехой темно-зеленые блины,
большие округлые листья, а возле них, напоминая комочки коровьего масла,
желтели кувшинки, сочные и упругие, да под обрывом прорвал их плотные ряды
темный и глубокий омут. В ближнем к омуту проходе имелся деревянный
причальчик, малость перекосившийся, а рядом с ним высунулись тупым носом на
узкую полоску серо-желтого песка ветхая плоскодонка, на белесом, выгоревшем
сиденьи которой свернулся черный уж, греясь на солнце, наколовшемся на
верхушки деревьев на западном берегу озера.
Вот росшая посередине прохода кувшинка заколыхалась, как поплавок при
поклевке, утонула. Окружавшие ее листья-блины подтянулись к тому месту, где
она была, и медленно вернулись назад, словно поняли, что не смогут ее
спасти. Затем исчез под водой соседний цветок, еще один и еще, и вскоре в
протоке не осталось распустившихся кувшинок.
У причальчика вынырнула обнаженная девушка с распущенными зелеными
волосами, положила на него охапку кувшинок, взобралась сама. Тело и лицо у
нее были неестественно бледными и как бы принадлежали разным людям: тело -
с развитой грудью и широким бедрами - взрослой девушки, а лицо - невинное
и лишенное каких бы то ни было чувств и мыслей - ребенку-несмышленышу. Она
потянулась, посмотрела зелеными глазами сквозь прищуренные веки с зелеными
ресницами на заходящее солнце, недовольно повела зелеными бровями и
принялась отжимать волосы, длинные, до колен, и густые. Когда она перекинула
их на грудь, оказалось, что спины нет и видны внутренности: серо-лиловые
легкие, словно гроздья сирени, бурое сердце, похожее на паука, раскинувшего
сине-красную паутину вен и артерий, сизые кишки, напоминающие клубок змей -
и все это бездействовало, потому что не нужны им были ни воздух, ни кровь,
ни пища. Отжав волосы, девушка закинула их назад, спрятав внутренности от
чужих взглядов, и начала плести венок из желтых кувшинок со светло-зелеными
мясистыми стеблями, напевая чуть слышно песню без слов, напоминающую плеск
волн. Уж, привлеченный ее голосом, перебрался из лодки на причальчик,
потерся, как кошка, головой о живот девушки и свернулся черной спиралью на
белых бедрах, как бы пряча от чужих взглядов ее пушистый зеленый
треугольник.
Маленькие пальцы ловко сплетали стебли в венок, сочные цветы
выстраивались в ряд, дружка к дружке, а потом последний был соединен с
первым. Девушка надела венок на голову, полюбовалась своим отражением в
воде. Зеленый обруч сливался с волосами, и казалось, что бутоны вставлены
прямо в них и каким-то чудом не выпадают. Девушка радостно улыбнулась и
забултыхала ногами, созывая, наверное, своих подводных подружек, чтобы
полюбовались, какой красивый у нее венок и как смотрится на ней.
Никто из подружек на призыв не откликнулся, зато в лесу послышался
топот копыт. Девушка бережно сняла сонного ужа с бедер и опустила в воду,
пробежала по мели к камышам, углубилась в них сажени на две и присела,
прикрыв лицо и плечи волосами, отчего стала похожа на высокую кочку, на
которой кто-то позабыл венок из кувшинок.
Неоседланный гнедой жеребец вынес из леса на берег озера русоволосого
юношу с рыжеватым пушком на щеках и подбородке, одетого в рубаху навыпуск и
штаны, закатанные выше колен, и державшего в руке вместо кнута пучок полыни.
Юноша спрыгнул с лошади, звонко шлепнул ее по крупу, загоняя в озеро, мигом
разделся. Прикрывая стыд руками, он пробежался по причальчику и упал грудью
в воду, а когда вынырнул, громко ухнул, снял с лица светло-коричневую
водоросль и позвал коня:
- Рыжик, иди ко мне!.. Иди-иди, не бойся!
Жеребец, пивший воду, зайдя в нее по бабки, поднял голову, посмотрел
большими черными глазами на хозяина и нерешительно помахал длинным черным
хвостом.
- Догоняй! - крикнул юноша и поплыл по проходу к большой воде.
Жеребец еще какое-то время нерешительно махал хвостом, потом заржал,
как бы подгоняя самого себя, и рванулся за хозяином. Догнал уже в конце
прохода и поплыл медленнее, голова к голове с человеком.
Девушка бесшумно выбралась из камышей на берег, обошла брезгливо, как
коровью лепешку, пучок полыни и осторожным движением, словно боялась
обжечься, дотронулась до рубашки юноши, помяла ткань и тихо засмеялась.
Поднеся рубашку к лицу, понюхала ее с звериной подозрительностью, поморщила
носик, еще раз понюхала и снова засмеялась. Заметив, что юноша
разворачивается к берегу, она одной рукой прижала рубашку к груди, второй
подхватила штаны и спряталась в ближних кустах.
На мелководье юноша надергал со дна водорослей и, как мочалкой,
прошелся ими по холке, спине, крупу и брюху лошади. Рыжеватая шерсть,
высыхая, заиграла золотистыми искорками. Получив шлепок по крупу, жеребец
выскочил на берег, обмахнулся мокрым черным хвостом и принялся щипать траву.
Юноша вышел следом, попрыгал сначала на левой ноге, потом на правой,
вытряхивая воду из ушей. Одежды на месте не оказалось, юноша поискал ее
взглядом, посмотрел на лес.
- Эй, кто шутить вздумал?
Ответа не получил.
- Сейчас кто-то бедный будет! - пригрозил юноша.
Из кустов послышался девичий смех, хрустнула ветка.
Юноша смущенно прикрыл руками низ живота.
- Ну, побаловались - и хватит, верни одежду.
- Не верну, - послышалось из кустов, - так ходи.
- Ну, ты скажешь! - возмутился он. - Отдавай быстро, бесстыжая!
- Не-а!
- Силой заберу и по мягкому месту нашлепаю!
- Ой-ей, какие мы грозные!
- Сейчас узнаешь! - Юноша рванулся к кустам.
Девушка, прижимая его одежду к груди, перебежала в ельник. Укрытое
зелеными волосами тело ее как бы растворилось между елками, заметны были
лишь желтые кувшинки. Бежала она быстро, почти бесшумно и, казалось, не
задевая колючих веток, которые больно хлестали юношу, мешали гнаться, и он
вскоре отстал от девушки и потерял ее из виду. Выбравшись на лужайку посреди
ельника, он тяжело опустился на траву и просительно крикнул:
- Эй, где ты там?
- Ау! - послушалось за его спиной.
Юноша развернулся и устало произнес:
- Поигрались - и хватит, отдай.
- Не-а!
- Не могу же я голым вернуться в деревню!
- Тут оставайся!
- Ночь скоро, а сейчас идет русаличья неделя, сегодня четверг -
Русальчин велик день: поймают меня - защекочут. - Он перекрестился и
испуганно огляделся по сторонам.- Матушка не пускала на озеро, пока не
пообещал, что купаться не буду и полынь из рук не выпущу. - Юноша посмотрел
на свои пустые руки и закончил огорченно: - На берегу забыл!
Девушка весело засмеялась.
- А ты случаем не русалка?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг