Она, хихикнув, выскочила за ворота и исчезла, наверное, сквозь землю
провалилась.
Мирошник плюнул ей вслед и пошел на плотину поднимать ворота мельницы.
Вода в реке была словно покрыта гладкой белесой скатертью, на которой
выткались золотом лунная дорожка и серебром - звезды, а ниже по течению -
киноварью дорожки от горящих на берегу костров. Оттуда доносились звонкие
голоса и смех: молодежь праздновала Ивана Купалу. В запруде плавало
несколько венков. Один венок выловила сидевшая на лопасти мельничного колеса
русалка - писаная красавица с длинными, распущенными, пшеничного цвета
волосами и голубыми глазами. Она надела венок на голову и посмотрелась в
воду, как в зеркало. Две другие русалки - такие же красавицы, но одна
черноглазая черноволоска, а вторая зелоноглазая зеленоволоска - тоже
посмотрели в воду: идет ли ей наряд или нет? Очень шел, поэтому все три
весело засмеялись.
Зеленоглазка, сидевшая на мельничном колесе выше подруг, первая увидела
мирошника, убрала с лица волосы, чтобы лучше была видна ее красота, чистая,
невинная, потянулась, заложив руки за голову и выставив напоказ большие
вздыбленные груди с крупными, набухшими, розовато-коричневыми сосками.
Нежным, полным любовной истомы голосом она спросила:
- Мирошник, я тебе нравлюсь?
- Нравишься, - равнодушно ответил он. - Слазь с колеса.
- И ты мне нравишься! - Она сложила губы трубочкой, подставляя их для
поцелуя, правой рукой взбила зеленые волосы, отчего они тонкими змейкам
заскользили по белым округлым плечам, а указательным пальцем левой
потеребила набухший сосок. - Поцелуй меня, любимый! Приголубь-приласкай,
обними крепко-крепко - я так долго ждала тебя!
- Долго - со вчерашнего вечера, - произнес мирошник и дрыгнул ногой,
словно хотел ударить ее: - Кыш, поганка водяная!
Русалки с деланным испугом взвизгнули и попадали в речку, наделав в
белесой скатерти прорех. Они вынырнули неподалеку от плотины, зеленоволосая
обиженно округлила глаза и ротик, произнесла томно, сладко, как после
поцелуя:
- Ах!
Русалки сыпанули на речную скатерть пригоршни беззаботного смеха и
словно растворились в воде и прорехи моментально затянулись, будто зашитые
снизу.
Мирошник поднял ворота, колесо с жутким скрипом, стремглав убежавшим
вверх и вниз по реке, завертелось, набирая обороты. Зашумела вода, и венки,
прикорнувшие у плотины, проснулись и поплыли узнать, что там не дает им
спать. Мельничное колесо подгребло их под себя, вытолкнула по ту сторону
плотины. Мирошник проводил их взглядом и пошел в здание мельницы. По пути он
увидел золотисто-красный, точно сотворенный из раскаленного железа, цветок
папоротника, от которого исходили зыбкие радужные кольца, постепенно
растворяющиеся в воздухе. Мирошник походя ударил цветок. Стебель хрустнул,
сияние исчезло, а потом и цветок потемнел и осыпался.
Молоть закончили к первым петухам. Жернова крутились тяжело, будто
зерно было каменным. Гость пытался было развлечь мирошника пустой болтовней,
но заметив, что его не слушают, ушел на двор, где, гремя цепью и гулко,
неумело, хлопая пустым ведром о воду, набирал ее из колодца и поил коня.
Поил долго - ведер двадцать извел. Заслышав первых петухов, гость подхватил
мешки с мукой, бегом отнес их в телегу, позабыв поблагодарить и попрощаться,
вскочил в нее, стеганул жеребца длинным кнутом. Жеребец вылетел со двора,
чуть не утянув за собой вместе с телегой ворота - и сгинул в ночи.
Мирошник закрыл за ними ворота и пошел останавливать мельничное колесо.
Белесая скатерть вылиняла от долгого лежания на воде, узоры были почти не
видны. Неподалеку от плотины косматая старуха в белой рубашке кормила
творогом змей, ужей, лягушек. Гадов наползло столько, что шуршание их тел
друг о друга заглушало шум падающей воды и скрипение мельничного колеса.
- Кушайте, мои деточки, кушайте, - приговаривала старуха, кормя гадов
с рук - Тебе уже хватит, отползай, - оттолкнула она ужа, и его место
заняла толстая гадюка, обвившая черной спиралью белый рукав рубашки. Старуха
сунула змее в пасть комочек творога, приговаривая: - Ешь, моя красавица,
ешь, моя подколодная...
Когда мирошник опустил ворота, из воды вынырнула зеленоволосая русалка.
Изобразив на лице умиление, она громко чмокнула, посылая воздушный поцелуй,
весело хохотнула и пропала под водой.
- Прельщают тут всякие, понимаешь! У-у, чертово отродье! - ругнулся
мирошник и пошел спать.
Проснулся он около полудня, долго лежал с закрытыми глазам, вспоминая
происшедшее ночью: приснилось или нет? Решил, что спьяну привиделось.
- Все, больше ни капли в рот не возьму! - дал он себе зарок и вылез
из постели.
Прошлепав босиком к бадейке с водой, стоявшей на лавке у двери,
зачерпнул из нее деревянным ковшиком в форме утки. Выпив чуть, остальное
выплеснул себе под рубашку на спину. Зачерпнув еще раз, плеснул в лицо,
размазал капли свободной рукой и утерся рукавом. Потом обул сапоги, надел
серый армяк и суконную шапку.
Под печью кто-то негромко заскребся - то ли домовой, то ли мышь.
Мирошник топнул ногой и грозно сказал:
- Тихо мне! Сейчас корову подою, сварю болтушку и покормлю.
День стоял погожий, легкий ветерок ласково перебирал листья на
деревьях, отовсюду доносилось веселое чириканье воробьев. Дверь хлева была
нараспашку, а корова на огороде с хрустом жевала молодую капустную поросль.
Прихватив ведро, мирошник подошел к корове, потрогал пустое вымя и пинками
выгнал скотину с огорода.
- Чтоб без молока не возвращалась! - наказал он и пошел на мельницу.
В мельнице стоял полумрак. Несколько узких полосок солнечного света,
протиснувшись в щели в крыше и стенах, пронизывали помещение наискось к
полу. из-под которого слышался мышиный писк. Мирошник зачерпнул горсть муки,
оставленной ночным гостем, удивился ее твердости и колючести, попробовал на
вкус. Мука была костяная. Мирошник долго не мог сообразить, откуда она
взялась, ведь вроде бы молол ночью (или почудилось?!) рожь, затем швырнул
муку на пол, брезгливо вытер руку о порты. Новая догадка заставила его
побежать в горницу к красному углу. Вместо ефимка за иконой Николая-угодника
лежала круглая ракушка.
- Ну, водяной, ну, мразь речная!.. - захлебнувшись от обиды слюной,
мирошник не закончил ругань угрозой, побежал на плотину.
По воде в затоне пробегала легкая рябь, образованная ветерком, лениво
шелестел камыш. Около камыша плавала серая дикая утка в сопровождении двух
десятков желтых утят. То тут, то там вплескивала рыба, а на мелководье
выпрыгивали стайки мальков, вспугнутых окунем или щуренком. На лопасти
мельничного колеса висел венок, цветы увяли и поблекли. Мирошник взмахнул
рукой, в которой была зажата ракушка, но бросил не сразу, сначала крикнул,
глядя в темную речную воду:
- Подавись своей обманкой, харя мокрая!
Ракушка не долетела до воды, упала со звоном на склон плотины,
превратилась в серебряный ефимок и, сияя в солнечных лучах, покатилась к
воде. Мирошник рухнул, пытаясь накрыть монету телом, промахнулся и пополз за
ней на брюхе. Ефимок катился все медленнее, дразнил человека, а когда его
чуть не накрыли ладонью, подпрыгнул на полсажени и канул в воду. Неподалеку
от того места из воды вылетел огромный черный сом с фиолетовыми глазами,
раззявил в улыбке огромную пасть, затем упал брюхом на воду, шлепнув
широченным хвостом и обдав мирошника брызгами.
Мирошник скривил лицо и затряс бородой в безмолвном плаче. Горевал
долго - брызги на лице успели высохнуть. Тяжело вздохнув, он пошарил по
карманам, проверяя, нет ли там денег, - и вздохнул еще тяжелее.
Какое-то воспоминание просветлило его лицо. Мирошник подскочил и
побежал к тому месту, где ночью видел цветущий папоротник. Попадались ему
лишь иван-да-марья и крапива, папоротник здесь отродясь не рос. Опять
помрачнев, мирошник снял шапку и шваркнул ее об землю. Из шапки выбилось
белое облачко муки, которое подхватил и утащил за собой ветерок. Мирошник
сел на землю, стянул сапоги, внимательно осмотрел их, оценивая, поплевал на
голенища и протер их рукавом, встал, сунул их под мышку и решительно зашагал
в корчму.
a_cherno@chat.ru
Новую книгу Александра Чернобровкина "Чижик-пыжик" можно приобрести в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73
В О Л Х В
Пещера была вырыта в склоне пологого холма, поросшего соснами, высокими
и стройными, и смотрела входом, завешенным медвежьей шкурой, на ручей,
широкий, в пару саженей, в котором зеленоватая вода текла так медленно, что
казалась стоячей. Неподалеку от пещеры горел костер, еле заметное в
солнечных лучах пламя облизывало крутые бока чугунка, на дне которого
булькало густое фиолетовое варево. Около костра прогуливался крупный ворон,
прихрамывающий на левую лапу, часто останавливался и наклонял и выворачивал
голову, будто прислушивался к идущим из земли звукам, потом встряхивался и
ковылял дальше. С ближней к входу в пещеру сосны серо-оранжевой лентой
соскользнула на землю белка, села на задние лапки и требовательно зацокала,
настороженно косясь на ворона. Тот дважды поклонился, словно приветствовал
зверька, и неспешно направился к нему.
Из пещеры вышел высокий, худой и жилистый старик с длинными седыми
волосами, спадающими на плечи и спину из-под островерхой волчьей шапки, и
бородой, раздвоенной внизу, одетый в серую холщовую рубаху, почти сплошь
покрытую латками, и черные холщовые штаны. Присев на корточки, он угостил
белку орехами, а ворона - салом. Бледно-голубые глаза его смотрели на
зверька и птицу и, казалось, не видели их, потому что переполнены были
грустью и тревожным ожиданием.
Вдалеке, ниже по течению ручья, застрекотала сорока. Старик вздрогнул,
прислушался. Стрекотание повторилось, теперь уже ближе к пещере: кто-то шел
сюда. На губах старика появилась слабая улыбка, он чуть слышно произнес:
"Ищите себе другого хозяина..." и погладил указательным пальцем белку,
которая сразу же убежала с недогрызанным орехом в зубах на сосну, а затем
ворона, который дважды поклонился, точно благодарил за угощение и ласку,
встряхнулся и поковылял к костру. Старик переоделся в пещере в белую рубаху,
новую и чистую, сходил к ручью, где, собрав в пучок, спрятал под шапку
длинные седые волосы и тщательно вымыл руки, лицо и шею, жилистую и
морщинистую, покрытую густым белесым пушком. Подойдя к костру, он сел на
лежавшее там бревно, наполовину вдавившееся в землю, снял с огня чугунок и
аккуратно перелил фиолетовое густое варево в приготовленный загодя туесочек.
Плотно закрыв крышку, поставил туесочек на край бревна и погладил, как
живого, прося не подвести.
Сорока стрекотала все ближе и ближе, и вот из-за деревьев вышел к ручью
отряд из четырех человек и направился вверх по течению. Первым шел худой
низкорослый монах с рыжей козлиной бородой и торчащими из-под черной
скуфейки длинными патлами, одетый в черную рясу, подпоясанную бечевой. За
ним шагали три стрельца: пожилой дородный мужчина в зеленой шапке и кафтане,
подпоясанном серебряным ремнем, на котором слева висела сабля, а справа -
кинжал; юноша лет двадцати, одетый в малиновую шапку и серый кафтан и
вооруженный саблей и коротким копьем; и замыкал шествие кривоногий мужчина
неопределенного возраста со скуластым плоским лицом, на котором росли
жиденькие черные усики, а вместо бороды торчало несколько длинных волосин,
одетый в испятнанный ржавчиной шишак и длинный, не по росту, армяк и
вооруженный луком со стрелами и саблей. Заметив старика, маленький отряд
ускорил шаг и сбился плотнее.
К костру они подошли цепью и остановились полукругом, переводя дыхание.
На старика глядели молча, с любопытством и злым торжеством: попался! А тот
вроде бы и не замечал их, подталкивал прутиком в огонь выпавшие головешки.
Усмехнувшись чему-то своему, он поднял голову и посмотрел на пожилого
стрельца, как догадался, старшего над отрядом.
- Долго добирались. Или проводник дорогу неверно указал?
- Да нет, заплутали маленько, - вытирая пот со лба, ответил пожилой.
- А чего же прямо сюда не довел? - спросил старик и сам ответил: -
Побоялся, вражина. Обещал я руки ему пообрывать, если в лесу встречу.
Капканы и самострелы он ставит, зверя почем зря бьет, не ради мяса или меха
- какой сейчас мех?! - а так, забавы для. А что самки сейчас котные или с
детенышами - ему все равно. Человек, а хуже зверя...
- Не тебе судить! - вмешался монах. - Какой ни есть, а в истинного
бога верует, не чета тебе, идолопоклоннику!
- Бог у него - нажива, - возразил старик. - Меня предал и к тебе
смерть приведет.
Монах перекрестился и опасливо оглянулся, будто проверял, не прячется
ли позади проводник.
- Ничего, мы с тобой в долгу не останемся, - успокоил его старик.
- Я с волхвами ничего вместе не делал и делать не собираюсь! -
надменно сказал монах.
- Ну-ну, - улыбнувшись, произнес старик.
- Не нукай, не запряг! - раздраженно крикнул монах и повернулся к
пожилому стрельцу: - Вяжите его!
- Ой, не спешили бы! - шутливо предупредил старик. - Чем дольше я
проживу, тем дольше и вы по земле ходить будете, - добавил он серьезно,
кинул прутик в костер и собрался встать, но плосколицый стрелец выхватил
саблю из ножен, а юноша приставил острие копья к стариковой груди, открытой
вырезом рубахи.
Волхв взялся за древко копья сразу за наконечником, с силой вонзил его
в себя. Острый, поблескивающий на солнце, железный треугольник легко прорвал
дряблую кожу, вошел в тело. Стрелец от удивления расслабил пальцы, не мешая
самоубийству. Когда наконечник влез в грудь на две трети, старик медленно
вынул его. Железо осталось чистым и сухим, и из раны не полилась кровь, она
быстро затянулась, остался только темно-красный надрез. Волхв отпустил
копье, и оно упало на землю.
- Радуйтесь: не так-то легко меня убить, а значит, и вы дольше солнцем
полюбуетесь.
- Ну, смерть по-разному можно принять, - справившись с удивлением,
возразил пожилой стрелец. - Не берет железо, возьмет...
- ...огонь? - Волхв наклонился к костру, выбрал из середки самый алый
уголек, покатал его на ладони, показывая всем, а потом протянул пожилому.
Стрелец, повинуясь неведомой силе, подставил руку, а когда в нее упал
уголек, вскрикнул и затряс ею в воздухе.
- Ты брось так шутить! - пригрозил стрелец и облизал обожженную
ладонь.
- Разве я шучу? Просто показал, что и огнем меня не возьмешь... И
отравой тоже.
Старик открыл стоявший на бревне туесок, вылил из него тягучую
фиолетовую каплю на желтый одуванчик. Цветок мигом почернел и пожух, а затем
рассыпался на кусочки. Волхв отпил из туеска, закрыл его крышкой и поставил
на край бревна, поближе к монаху. С трудом шевеля окрасившимися в фиолетовый
цвет губами, произнес:
- Видите, живучий.
Он улыбнулся, наклонил голову и зажмурил глаза.
Плосколицый стрелец, который подошел поближе, чтобы посмотреть, как
отрава подействует на цветок, и теперь оказался позади старика, уперся
взглядом в склоненную жилистую шею, покрытую густым белесым пушком, и вдруг
привычным жестом, не думая, что творит, рубанул по ней саблей. Голова как-то
слишком легко отделилась от шеи, упала на землю, уронив шапку, и, брызгая
кровью, закатилась в костер, и откуда будто с насмешкой уставилась на убийцу
прищуренным, бледно-голубым глазом. Запахло паленой шерстью и мясом.
Два других стрельца и монах разом перекрестились. С ближних сосен
донеслось карканье ворона и цокотание белки.
Плосколицый стрелец удивленно посмотрел на саблю, точно она действовала
без его ведома, потом на волхва, ожидая, не вынет ли тот свою голову из
костра и не прирастит ли опять к шее, но не дождался и столкнул с бревна
туловище, из которого ручьем хлестала кровь, и вытер клинок о белую рубаху,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг