Новую книгу Александра Чернобровкина "Чижик-пыжик" можно приобрести в
издательстве "ЭВАНГО". Тел/факс: (095) 921-06-73
Д Е Н Н И Ц А
На безоблачном небе, сплошь усеянном звездами, яркими и ядреными,
красовался молодой месяц, молочно-белый и словно набухший от росы, которую,
наливая взамен серебристым сиянием, впитывал из цветов, листьев и травинок
на лесной поляне, посреди которой выстроились полукругом двенадцать
девушек-погодков, голубоглазых и со светло-русыми волосами, заплетенными в
косу: у старшей - длиной до середины бедер и толщиной в руку, у следующих
- все короче и тоньше и у самой младшей - хвостик, перехваченный
ленточкой. Одеты они были в белые просторные рубахи до пят с вытканной на
животе золотыми нитками головой Дажьбога - густые, нахмуренные брови,
наполовину скрывающие глаза, способные испепелить переполняющей их злобой,
широкий нос с вывороченными ноздрями, казалось, учуявшими врага, сурово
сжатые губы, не ведающие жалости и сострадания, и вздыбленные пряди волос,
обрамляющие, как языки пламени, круглое лицо. Перед дюжиной красавиц
замерла, склонив наголо стриженную голову, двенадцатилетняя девочка,
обнаженная, с худеньким, угловатым телом и едва проклюнувшейся грудью.
В глубине леса тревожно ухнула сова, между деревьями прокатилось
троекратное эхо, постепенно слабеющее, будто стиралось об еловые иглы.
Старшая девушка отделилась от подружек и лебединой бесшумной походной, гордо
держа голову, оттянутую тяжелой косой, поплыла, оставляя на посеребренной
траве широкую темную полосу, по кругу, в центре которого находилась
обнаженная девочка, а когда оказалась у нее за спиной, повернула к ней. На
ходу собрав росу с цветов и травы, остановилась позади девочки и омыла
стриженную голову. Руки медленно проползли по колючему ершику, перебрались
на лоб, скользнули указательными пальцами по закрытым векам, сдавили
подрагивающие крылья носа, сошлись на плотно сжатых губах, вернулись на
затылок и отпрянули, точно обожглись. Старшая красавица обошла девочку и
замерла в трех шагах лицом к ней. Подошла вторая девушка и окропила росой
шею и плечи обнаженной, но не встала рядом с первой, а поплыла дальше по
кругу и остановилась на нем как раз напротив того места, где вначале была
старшая. Затем третья выполнила свою часть обряда и присоединилась ко
второй, четвертая, пятая... Предпоследняя омыла ноги обнаженной, а
последняя, самая юная, на год старше девочки, надела на нее белую просторную
рубаху с широкими рукавами и вышитой на животе головой Дажьбога и повела
вновьобращенную к десяти девушкам, выстроившимся полукругом, перед которыми
стояла со склоненной головой старшая красавица.
Все тринадцать не двигались, молча прислушивались к ночным звукам:
шелесту листьев, потрескиванию веток, трущихся друг о друга, попискиванию
мелких зверьков, хлопанью крыльев потревоженных птиц да скрипучей перекличке
журавлей на болоте вдалеке. Вновь ухнула сова, прокатилось троекратное эхо,
и на короткое время лес затих, словно насторожился. Старшая из стоявших
полукругом девушек отделилась от подруг и плавной бесшумной походкой
обогнула свою бывшую предводительницу, зашла со спины. В ее руке блеснул
короткий нож - и толстая коса упала на траву. Лезвие оттянуло отворот
рубахи, поползло вниз, с треском распарывая материю. Рубаха соскользнула на
землю, обнажив стройное тело с упругой, налитой грудью, густой порослью в
низу плоского живота и длинными и ровными, будто выточенными ногами. Новая
предводительница завернула отрезанную косу в распоротую рубаху и стала шагах
в трех позади обнаженной. Остальные девушки омыли обнаженную с головы до ног
росой и построились по старшинству в колонну. Бывшая предводительница
попробовала гордо вскинуть голову, но та без косы никла, как надломленный
цветок. Нерешительно, точно и ноги вдруг стали непослушны, она сделала
маленький шажок, еще один и еще, немного приободрилась и засеменила прямо
через поляну к тропинке, ведущей в глубь леса, оставляя на посеребренной
траве темные овалы - следы босых ног. Дюжина красавиц-погодков, отпустив
обнаженную шагов на десять, цепочкой потянулись следом.
Тропинка привела их на другую поляну, разделенную на две неравные части
холмом, поросшим высокими густыми кустами. Посреди большей части рос древний
дуб в несколько обхватов, нижние ветки которого были увешаны разноцветными
ленточками, новыми и старыми, беличьими шкурками, увядшими венками. Под
деревом были сложены поленицы дров, видимо, для костра, который собирались
жечь во впадине, заполненной черными головешками и серовато-белыми костьми и
расположенной посередине между дубом и черным деревянным идолом, стоявшим на
возвышенности из обомшелых валунов. У идола были золотые волосы и борода,
которые, напоминая языки пламени, обрамляли круглое свирепое лицо с сурово
сжатыми губами, вывороченными ноздрями и густыми бровями, наплывшими на
красные глаза из драгоценных камней. Глаза смотрели на восход и время от
времени словно бы наливались злобой, когда на них падали отблески большого
костра, горевшего на противоположном склоне холма почти у вершины. Оттуда
доносились мужские голоса и звон чаш и тянуло запахом жареного мяса: видать,
вдоволь было и еды, и хмельного, и желания пировать.
Обнаженная девушка остановилась на краю поляны, прислушалась к мужским
голосам, то ли пытаясь распознать знакомый, то ли еще почему. Из-за кустов
донеслось пение: высокий и чистый мужской голос, цепляющий душу, затянул
щемяще-грустную песню о расставании с любимой перед походом:
Не плачь, моя лада,
Потускнеют очи,
Не увидят в синем небе
Сокола сизого.
Лететь ему далеко,
В края чужие,
Ударить острым клювом
Ворона черного...
Песня растекалась по поляне, как бы вбирая в себя серебристый блеск
росы и становясь чище и звонче, ударялась о деревья и по-новой накатывалась
на девушек, слушавших жадно, боясь упустить хоть слово, а обнаженная даже
подалась вперед грудью и вскинула непокорную голову, точно именно ей и
только ей одной предназначалась эта песня.
Певец вдруг смолк, послышались задорные возгласы и перезвон чаш. Костер
взметнул к темному небу багряные языки, которые отразились в глазах идола и
как бы наполнили их яростью. Обнаженная пожухла под их взглядом и, словно
подстегнутая кнутом, торопливо засеменила к пещерам, вырытым в склоне холма,
к ближней к дубу и наособицу от остальных, в которой ни разу не была.
Двенадцать одетых девушек проводили ее до входа и, не обменявшись ни словом,
ни жестом, пошли к самой большой пещере, расположенной в другом конце
склона.
Обнаженная приподняла край бычьей шкуры, тяжелой и негнущейся, которая
загораживала вход в пещеру, шагнула вперед, в темноту. В нос ударила густая
вонь волчьего логова. Девушка протянула руку и нащупала шкуру, наверное,
волчью, подвешенную за хвост. Справа и слева от этой шкуры висели другие, а
за ними - еще несколько рядов, словно бы вход охраняла стая волков. Девушка
пробралась между ними и оказалась в треугольной пещере, теплой и сухой, в
одном из углов которой стояла она сама, в другом - ложе, низкое и широкое,
застеленное одеялом из серо-рыжих беличьих шкурок, а в третьем был сложен из
валунов очаг. В очаге горел огонь, дым поднимался к потолку и как бы
втягивался в расщелины. У огня сидел на скамеечке кудесник - дряхлый старец
с длинными седыми волосами и бородой, свернувшейся, точно кошка, клубочком
на его коленях, напоминающий ликом своим идола, голова которого была вышита
золотом на его белой рубахе, длинной, с широкими рукавами и подпоясанной
золотым ремешком. Деревянной ложкой кудесник помешивал пунцовое варево в
глиняной чаше, стоявшей на камне у очага. От варева шел пьянящий аромат,
одновременно и сладкий и горький, и мягкий и острый. Девушка еле заметно
пошевелила ноздрями, втягивая дурман, который будто бы сразу же попадал в
зрачки, наливая и расширяя их. Руки, прикрывавшие грудь и низ живота,
опустились, словно подчинились кому-то ласковому и настойчивому, темные
соски набухли, а по плоскому животу пробежала судорога и будто бы запуталась
в светло-русой поросли на лобке, ноги раздвинулись, чтобы помочь ей
выбраться - и резко сжались. Девушка обмякла, еще ниже понурила голову,
закрыла глаза и безвольно, точно во сне, но ни разу не споткнувшись, подошла
к кудеснику и остановилась в той точке в двух шагах от него, в которую был
направлен его взгляд. Старец зачерпнул из чаши варева, понюхал, болезненно
морщась, а когда отнес ложку от носа, лицо его помолодело, посветлело, в
расширенных зрачках появился блеск и они невольно покосились на девушку.
Раздраженно отшвырнув ложку, кудесник поднялся, сложил руки на животе, как
раз под головой Дажьбога, словно поддерживал ее, сильнее нахмурил брови и
заговорил тихим, старческим, но еще твердым голосом:
- Мы, русичи, - дажьбожьи внуки, а ты - его дочь, денница,
полуденная звезда. Двенадцать лет ты исправно служила своему отцу,
поддерживая по ночам огонь в его очаге, и Дажьбог был милостив к своим
внукам. Служба твоя кончилась. Этой ночью - самой короткой в году - ты
изменишь ему, став женой Месяца. - Кудесник потрогал чашу: горяча ли? -
Через жизнь каждой женщины проходят двенадцать мужчин. Каждый забирает
частичку ее души - кто больше, кто меньше. После них женщине уже нечего
отдавать, души у нее нет. Нечего отдавать - нечем любить, нечем любить -
незачем жить. - Он снова потрогал чашу и решил, что недостаточно остыла. -
Дажьбог ревнив, не прощает дочерям измену с Месяцем. Разгневавшись, он
перестанет помогать своим внукам: зной испепелит злаки и травы, высушит реки
и озера - наступят глад и мор. В такой черный год умерли твои родители,
братья и сестры. Чтобы не случилась беда с русичами, поутру ты предстанешь
перед очами Дажьбога и искупишь грехи, свои и всего племени.
~
Кудесник двумя руками поднял чашу. Пунцовое варево как бы трепетало,
переливаясь оттенками красного цвета, отчего казалось живым - душой, только
что вырванной из человеческой груди.
- Любовный напиток. Он малое сделает большим, а важное - суетой, -
сказал старец, передавая чашу. - Пей зараз до дна.
Денница поднесла чашу к губам, вдохнула трепещущими ноздрями сладкий
дурман. Крупная дрожь пробежала по телу девушки, руки затряслись, едва не
расплескав напиток
Кудесник напрягся, сжал руки в кулаки, глаза исчезли под нахмуренными
бровями.
Денница уняла дрожь в теле и припала к чаше. Первый глоток дался тяжело
- горяч ли был напиток или горек? - она справилась с собой, глотнула во
второй раз, в третий... Лицо ее начало наливаться пунцовым румянцем. Выпив
чуть меньше половины, денница поперхнулась. Пунцовая капля вытекла из уголка
рта, пробежала по подбородку, спрыгнула на грудь, которая, казалось, набухла
еще больше и закаменела.
Кудесник испуганно дернул головой, впился взглядом в каплю, будто
надеялся остановить ее. Капля, уменьшаясь, добралась до пупка и спряталась
там. Старец подождал немного, убедился, что не вьггечет и не упадет на
землю, облегченно вздохнул.
- И эта... - глухо буркнул он и подстегнул денницу злым взглядом.
Девушка быстро допила чашу и передала ее старцу. На покрасневших и
будто припухших губах денницы играла улыбка, сочная, сучья, щеки полыхали
румянцем, а глаза казались двумя темно-синими кусочками весеннего грозового
неба. Когда ее пальцы ненароком дотронулись до руки старика, она одернула их
и впервые посмотрела на него, как на мужчину.
Кудесник поднял чашу на уровень ее глаз, точно загораживался от них, и
резким движением разломил пополам. Обе половинки были брошены в очаг, где
занялись синевато-зеленым пламенем, и по пещере растекся острый,
возбуждающий запах.
- Помни, - слабеющим, но все еще строгим голосом молвил кудесник, -
ночь эта коротка и бездонна, как любовь, а там, - показал он скрюченным
пальцем на выход из пещеры, - смерть, черная или белая, долгая или легкая.
- Помолчав немного, будто собирал силы, чтобы произнести последние слова,
приказал: - Ложись и жди.
Денница, широко расставляя ноги, приблизилась слабой, больной походкой
к ложу, оглянулась. В пещере больше никого не было. Она села на ложе - и
застонала томно: прикосновение ягодиц и бедер к мягкому, ласковому меху
оказалось необычайно приятным. Закусив нижнюю губу и плотно смежив веки,
она, вздрагивая от наслаждения, легла навзничь. Деннице показалось, что
чувствует, как от очага катятся волны тепла, каждая следующая - теплее
предыдущей, словно пламя разрастается ввысь и вширь, запахло гарью,
послышались мужские голоса, пьяные и злые, и звон оружия...
...горело где-то рядом, соседний, наверное, дом, оттуда и голоса
доносились. Никто не ожидал нападения среди бела дня, большая часть селян
была в поле, а те, кто, как она, остались присматривать за домом, не успели
убежать в лес. Она, двенадцатилетняя девочка, залезла под лавку и накрылась
старым рядном, тревожно прислушиваясь к голосам, доносившимся со двора.
- Моя! - крикнул молодой мужчина, и ступеньки крыльца заскрипели под
его тяжестью.
Сильный удар распахнул входную дверь, жалобно заскрипели петли, в сенях
загрохотал, покатившись, пустой бочонок. Свистнул меч, легко переполовинив
полог из волчьих шкур, и со вонзился в притолоку. Мужчина перешел из сеней в
горницу, поддел ногой скамеечку, которая с шумом покатилась к лавке и
остановилась в полусажени от нее. Зазвенело железо о железо - сбили замок с
сундука, стукнулась крышка о стену, с тихим шорохом начала падать на пол
одежда, штуки полотна.
Девочка чуть приподняла угол рядна, посмотрела в сторону сундука. Возле
вороха вываленной на пол одежды она увидела сапоги, большие и стоптанные
наружу, о левое голенище бились ножны меча. Ноги торопливо сгребали одежду и
штуки полотна на растеленный рядом платок с желто-красными цветами по
черному полю. Руки схватили два противоположные угла платка, связали их,
потянулись за двумя другими - и девочка увидела лицо грабителя, молодое и
загорелое, с короткой русой бородкой и, кажется, серыми глазами: разглядеть
не успела, потому что испуганно закрылась рядном.
Грабитель подошел к лавке, нащупал под рядном девочку, рывком вытянул
ее. Спрятав меч в ножны, он намотал на левую руку девичью косу, а правой
разорвал рубаху. Худенькое, угловатое тело с едва проклюнувшейся грудью не
сильно заинтересовало его. Какое-то время он молча разглядывал девочку,
затем помял грудь, бедра, одобрительно гмыкнул. Толкнув девочку на лавку, он
не спеша снял пояс с мечом.
Девочка лежала неподвижно, хоть и боялась, но уже не так, как раньше,
потому что поняла: не убьют, сделают другое. В ноздри ей ударил запах чужого
тела - тяжелый дух пропотевшего мужчины. Шершавая, мозолистая рука помяла
ее бедра, раздвинула, согнув в коленях, ноги. Твердое и упругое вдавилось в
ее промежность, наполнив тупой болью. Мужчина дернулся и хекнул, словно
рубил дрова, - и другая боль, острая и короткая, пронзила ее тело,
заставила жалобно вскрикнуть. Потом было терпимо, вот только ноги начали
затекать.
Скрипнув зубами, мужчина замер и напрягся, через какое-то время ослаб
телом и как бы потяжелел, дыхание стало реже и тише и переместилось с
темечка девочки на ее щеку и шею. Он отпустил ее ноги, и девочка осторожно,
боясь потревожить мужчину, разогнула их и облегченно вздохнула. Грабитель
слез с нее, сел на край лавки. Шумно зевнув, он почесал через одежду грудь,
пошел к печи. Заслонка полетела на пол, из печи были вытащены обе кринки
топленого молока, желтовато-белого, с темно-коричневой пенкой. Мужчина выдул
одну кринку и разбил ее о стену, из второй выловил пальцем пенку, а молоко
выплеснул в печь. Вернувшись к лавке, он подпоясался, вынул меч из ножен.
Девочка, испуганно всхлипнув, отвернулась к стене, закрыла лицо руками.
Острие меча коснулось ее шеи, поддело косу. Грабитель другой рукой оттянул
косу и перерезал ее мечом, полюбовался добычей, весело хохотнув, сунул в
узел к награбленному добру и вышел из избы.
Девочка слышала, как проскрипели ступеньки крыльца, как заржал во дворе
конь, как мужчина перекинулсл с кем-то короткими фразами, как вдалеке
прокричали зычно и всадники поскакали туда. В деревне стало тихо, даже
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг