- Кто?
- На безбородого скорняка люди грешат и на вдову хамовника, горбунью.
А может, и наговаривают, но давненько обоих в церкви не было.
- Где они живут?
- Скорняк налево по улице, на этой стороне, почти у окраины. Сразу
найдешь: тихо у него в доме и шкурами гнилыми воняет.
- А горбунья?
- Эта - на противоположной окраине. На деревьях в дворе воронье
сидит, всех прохожих обкаркивают, они вместо собак у нее. И гарью воняет:
палили ее в начале лета за то, что засуху наслала. Подперли дверь колом и
пустили на крышу красного петуха. Солома только занялась, как вдруг среди
ясного неба загромыхало и полило, вмиг всех до нитки вымочило и огонь
потушило. Больше не жгли, до следующей засухи оставили.
- Схожу проведаю их,- сказал ярыга, вставая.
- На ходил бы,- посоветовал слепой.
- Дельце у меня к ним есть.
- Да хранит тебя господь, добрый человек! - пожелал нищий.
- На бога надейся да сам не плошай! - Ярыга снял с головы шапку,
насунул ее слепому на седые кудри. - Будет во что милостыню собирать.
- Не след тебе простоволоситься!
- Не впервой! Зато ломать ее ни перед кем не надо! - произнес ярыга и
пошел налево по улице бодрым, боевитым шагом. Полы ферязи разлетались в
стороны и опадали в грязь, напоминая крылья красного петуха.
Во дворе скорняка так сильно воняло гнилью и падалью, что создавалось
впечатление, будто в доме и хлеву передохло все живое и теперь разлагается
незахороненное. Ярыга прошел по двору, заглянул в приоткрытую дверь сарая,
полюбовался пустыми чанами для золки шкур - прямоугольными ящиками в три
венца колотых плах, вставленных в пазы вертикально врытых столбов. Не
заметив ни единой живой души - ни собаки, ни кошки, ни даже воробья, - он
подошел к кривому крыльцу, сколоченному из подгнивших досок, того и гляди
развалится. Ярыга перекрестился и, наклонив голову, точно нырял в омут,
взбежал по ступенькам. В сенях, пустых и темных, вонища была послабее, а в
горнице, в которую падал мутный свет через бычий пузырь, вставленный в окно,
узкое и кособокое, и вовсе не чувствовалось ее. Горница была чиста, будто
только что несколько женщин быстро и старательно навели здесь порядок. Везде
висели связки шкур: волчьи, лисьи, медвежьи, беличьи, куньи, бобровые,
соболиные - все, на первый взгляд, без изъяна и хорошо выделанные. Огромное
богатство. Наверное, заказчики нанесли или без нечистой силы не обошлось. На
длинном столе, приставленном торцом к стене у окна, лежали недошитые шубы,
лисья и соболья, и несколько беличьих шапок, в которых торчали иголки с
нитками, как будто только что оставленные человеческими руками, несколькими
парами. А рук-то как раз и не было видно, даже одной-единственной пары -
хозяйской. Ярыга оглядел горницу, не нашел в красном углу иконы (может, и
была там, но угол завешан связкой странных шкур, то ли кошачьих, то ли еще
черт знает каких), однако на всякий случай перекрестился в ту сторону.
С печи прозвучал стон, протяжный и болезненный, кто-то задергался там,
точно выпутывался из сети. Видимо, сеть была накинута удачно, потому что
возня не прекращалась.
- Хозяин, слазь давай, а то еще раз перекрещусь! - пригрозил ярыга.
На печи застонали потише, на пол поползло одеяло из волчьих шкур, такое
длинное, что казалось бесконечным. С печи свесились две ноги с тонкими
кривыми пальцами, ногти на которых по форме, цвету и размеру напоминали
медвежьи. Скорняк пошевелил пальцами, проверяя, достают ли до одеяла,
сложившегося у печи в высокую кучу. Ногти больших пальцев со скрипом
поскребли волчий мех. Скорняк потянулся, зевнул протяжно, рыкнул, словно
сытый медведь, и свалился с печи на одеяло.
Пока он там барахтался, ярыга перевел взгляд на стол и - то ли ему
почудилось, то ли было на самом деле - заметил, как замерли двигавшиеся
иголки с ниткам, которые сами по себе шили шубы и шапки. Нет, не почудилось,
потому что одна иголка поднялась над беличьей шапкой, протягивая нитку, и
так и замерла под человеческим взглядом, а потом поняла, что не должна
висеть в воздухе, не бывает так у простых смертных, и плавно, стараясь,
чтобы, не заметили, опустилась на рыжий мех, а лежавший рядом короткий нож с
белой костяной рукояткой бесшумно просунулся по столу и перерезал нитку,
которая завязалась узелком. Ярыга зажмурился, перекрестился.
Из одеяла послушался короткий стон, будто скорняка кольнули раскаленной
иглой. Хозяин дома вскочил и широко раскинул руки, будто хотел навалиться на
гостя и задавить его в объятиях. Был он невысок и кряжист. В прорезь рубахи
выглядывала седовато-рыжая шерсть, длинная, густая и вся в колтунах. Зато
голова и лицо были безволосыми. Со лба на лицо свисали складки землистой
кожи, закрывающие глаза, не рассмотришь, какого они цвета и есть ли вообще,
хотя чувствовалось, что они буравят ярыгу и как бы прикидывают, сгодится ли
его шкура хотя бы на голенища. Недовольный рык, видимо, обозначал, что кожа
у гостя - ни к черту, незачем о нее руки марать. Скорняк поскреб грудь в
прорези рубахи. От него воняло кислятиной. как от старого козла. Скорняк
запустил обе лапы дальше под рубаху и почесал спину, а может даже и крестец.
Когда он высунул руки из-под рубахи, оказалось, что они лишь самую малость
не достают до пола, а ногти почти такие же, как на ногах, только сильнее
сточены.
- Чего надо? - рыкнул скорняк, садясь за стол. Лавка протяжно
скрипнула под ним и сильно прогнулась.- Заказы не принимаю, завален
работой, продохнуть некогда,- добавил он и смачно зевнул, показав длинные
клыки, торчащие вкривь и вкось.
- С моим заказом быстро управишься, - сказал ярыга и тоже сел за стол
напротив хозяина и поближе к той шапке, над которой видел висящую иголку.-
Слыхал, наверное, что княжич заболел?
- А мне какое дело?
- Как это какое?! Молодой, здоровый парень - и при смерти лежит! Тут
без порчи не обошлось. Не твоя ли работа?
Скорняк презрительно фыркнул.
- Если не твоя, то знаешь, чья, - напирал ярыга.
- И знал бы, все равно не сказал! - скорняк повернул голову к печи и
блаженно улыбнулся, вспомнив, наверное, как сладко спалось.
- Повисишь на дыбе, погреешь пятки на раскаленных углях - сразу
вспомнишь! - пригрозил ярыга.
- Может, и вспомню, - скривив в презрительной улыбке губы, молвил
скорняк, - а может, княжич умрет до того, как меня в оборот возьмут. Тебя
за это по головке не погладят - правильно я рассуждаю?
- Не погладят,- согласился ярыга и положил руки на стол, рядом с
ножом.- Значит, не хочешь подсказать, кто порчу наслал?
- Сказал же, не знаю и знать не хочу. Иди в другом месте спрашивай.
- Пойду - что ж мне остается?! Только и тебя без присмотра не
оставлю: вдруг твоих рук дело, - ярыга взял нож и всадил его снизу в крышку
стола, а потом перекрестил трижды.
Хозяин, собиравшийся потянуться и зевнуть, дернулся и застыл,
выпрямившись, будто нож всадили ему в зад и проткнули до самого темечка. Рот
так и остался распахнутым, показывающим кривые клыки, а руки опали на пол,
ладонями кверху, словно просили милостыню.
- Сиди и вспоминай, кто порчу наслал и как от нее быстрее избавить, а
я по твоему совету к другим колдунам наведаюсь, попытаю, не они ли воду
мутят,- насмешливо сказал ярыга и добавил, будто отвечал на безмолвный
вопрос: - Может, и скоро вернусь, а может, помереть успеешь до того, как я
вражину найду. Меня за это и по головке погладят, и наградят щедро!
Сбросив на пол недошитые шубы и шапки, ярыга завесил окно связкой
собольих шкур, чтобы с улицы никто не увидел скорняка и не пришел на помощь
и, выйдя из избы, запер ее на большой ржавый замок, обнаруженный в сенях на
полу, а ключ сунул в карман ферязи.
Во дворе
Во дворе вдовы хамовника росли три тополя, толстостволых и раскидистых,
с которых уже облетела листва, и вместо нее на ветках сидело видимо-невидимо
воронья. Птицы устроились и на крыше, один скат которой недавно был крыт
заново, солома еще не успела потемнеть. Они негромко перекаркивались,
изредка то одна, то другая взлетали, делали несколько кругов, разминая
крылья и роняя бело-зелено-черные комки помета, которыми был испятнан весь
двор и улица рядом с домом, и опускались на дерево, если до этого сидели на
крыше, и на крышу, если сидели на дереве. Увидев приближающегося к воротам
человека, вороны раскричались так, что подняли бы и мертвого.
Ярыга махнул рукой в сторону тополей, словно отбивался от птичьего
гомона, и торопливо юркнул под навес крыльца. Громко постучав в дверь и не
дождавшись приглашения, шибанул ее ногой. Дверь, казавшаяся тяжелой и
прочной, распахнулась легко и, стукнувшись о стену, выпустила из щелей
облако светло-коричневой пыли и сильно перекосилась. Ярыга вошел в сени и
толкнул дверь пяткой, закрывая за собой.
- Кого там нелегкая несет? - послышался из избы недовольный голос,
слишком твердый для женского и слишком высокий для мужского.
- Судьбу хочу узнать,- ответил ярыга, не уточняя, чью именно.
Первое, что он увидел в избе, были зеленые, сверкающие глаза, которые
уставились на него из красного угла: там на полочке, где истинные христиане
ставят иконы, сидела черная кошка. Она издала звук, больше похожий на
карканье, и закрыла глаза.
У печи, вытирая красные, будто с мороза, руки о повязанный поверх
поневы грязный передник, стояла маленькая горбатая женщина с опухшим, сырым
лицом, будто водой опилась, длинным крючковатым носом и птичьей грудью.
Голова была склонена к правому плечу, но оба глаза, черные, с красными,
припухшими веками, находились на одной высоте от пола. Они пробежали по
гостю снизу вверх, задержавшись на зашитой прорехе. Горбунья сунула руки под
передник, сложила их на животе.
- Принес бы черного петуха, рассказала бы тебе всю твою жизнь, а на
бобах могу только кинуть, будет ли удача в деле, - молвила она через силу,
точно намеревалась сказать другое, но не осмелилась.
- Мне больше и не надо.- Он оглядел избу , выискивая, на что бы
сесть, ничего не обнаружил, даже лавки не было, а если убрать стол - и
вообще пусто будет.- Сесть бы. Говорят, в ногах правды нет. Или без нее
обойдемся?
- Зачем пожаловал? - грубым, мужским голосом спросила горбунья.
- Сама же сказала: узнать, будет ли удача в деле. Оно у меня вот
какое: княжича от порчи избавить. Бобы кинешь или так сообщишь?
Горбунья молчала, смотрела в красный угол, во вновь загоревшиеся,
зеленые глаза, точно спрашивала у кошки, как поступигь с непрошеным гостем.
- А лучше ответь, кто на него эту пакость наслал,- продолжил ярыга.
- Не знаю. Я ворожу, а не колдую.
- Разве это ни один черт?!
- Кому - один, кому - нет.
- Ладно, некогда мне тут с тобой тары-бары разводить. Кто порчу
наслал?
- Не знаю,- повторила она, продолжая глядеть в кошачьи глаза.
Ярыга подошел к ней, схватил за грудки и, оторвав от пола, придавил
спиной к печи. Горбунья двумя руками вцепилась в ворот своей рубахи,
передавивший шею, задрыгала ногами, захлопала тонкими губами, над которыми
росли несколько длинных черных волосин.
- Скажешь?
- Не зна-а...- прохрипела она.
Ярыга оторвал ее от печи и швырнул на пол:
- Неохота руки о тебя марать, ведьма горбатая. Будешь сидеть дома,
пока не вспомнишь или пока я виновника не найду.
Он взял стоявшую у печи кочергу, пошел к двери. Горбунья вскочила на
четвереньки и поползла за непрошеным гостем, пытаясь забрать у него кочергу.
Ярыга ногой отбил ее руку, а потом ударил носаком сапога в висок, отбросив
ведьму к печи. Переступив через порог, он поставил кочергу так, чтобы
перегораживала наискось дверной проем, загнутым железным концом вверх.
Горбунья задергалась, зашевелила губами, намериваясь что-то сказать, но
вдруг застыла в неудобной позе, с вывернутой за спину рукой. Глаза ведьмы
налились кровью, набрякли, стали похожи на переспелые вишни.
- Лежи и вспоминай. Если одумаешься, дай знать - ворон за мной
пришли.
Выйдя на крыльцо, ярыга с удивлением посмотрел на тополя, голые и как
бы другие. Птицы исчезли, даже в небе не видно было ни одной. Ярыга
высморкался, вытер пальцы о полу ферязи и пошел на княжеский двор.
Утро выдалось морозным. Желтовато-зеленая трава, покрытая инеем,
хрустела под ногами. Ярыга спустился с сенника, расположенного в чердаке
конюшни, вычесал былинки из головы и бороденки, как гребенками, двумя руками
с растопыренными пальцами посмотрел по сторонам с таким видом, будто не мог
понять, проспал ли он целые сутки или только самую малость и все еще
продолжается вчерашнее утро. Он подошел к поилке, выдолбленной из толстого
бревна, которая лежала у колодезного сруба. Верхние кромки корыта были
погрызены лошадиными зубами, а земля вокруг изрыта копытами и покрыта
черно-желтыми лепешками раздавленных конских "яблок".
Ярыга наклонился к серо-коричневой воде, в которой как бы полоскались
комковатые облака, а поверху плавало несколько льдинок, тонких и прозрачных.
Ярыга развел льдинки руками, а заодно как бы и облака, зябко поежился,
зачерпнув полные пригоршни студеной воды, плеснул себе в лицо несколько раз,
тихо поскуливая и отфыркиваясь при этом. Вытирался рукавом ферязи. Лицу как
бы передалось красной краски из материи, оно порозовело и посвежело.
Из поварни вышли стрельцы, те самые, светло-русый и темно-русый.
Похожими жестами они вытерли губы и повели плечами, приноравливаясь к холоду
после тепла избы. Следом за ними вышла девка, мясистая и румянощекая, с
блудливой улыбкой на полных губах. Стрельцы раступились, пропуская ее, и
вдвоем шлепнули девицу по ягодицам. Ляскнуло так, будто двумя оглоблями
огрели кобылу по крупу. Девка взвизгнула и, хихикая, побежала через двор в
мыльню, а стрельцы громко заржали, приглаживая одинаковыми жестами усы и
бороды. Заметив ярыгу, приосанились, напустили на лица строгость и
придвинулись плечом к плечу, точно готовились биться стенка на стенку.
- Воевода тебя ищет,- сказал светло-русый.
- Срочно,- добавил темно-русый.
Они приблизились к ярыге, намереваясь оттеснить его к воеводиному
терему, если не пойдет по-хорошему.
Ярыга с тоской глянул на дверь поварни, сглотнул слюну, развернулся и
пошел к красному крыльцу княжеского терема, на котором как раз появился
воевода, хмурый и грозный, даже рыжая борода топорщилась воинственно.
Воевода спустился с крыльца, стал посреди желтовато-зеленого островка
травы, посеребренного инеем. Широко раставленные, кривые ноги его, казалось,
примерзли к траве - не стронешь. Левая рука, веснушчатая и со вздувшимися
венами, мяла рукоять сабли, точно хотела затолкать ее в ножны вслед за
клинком. Когда ярыга с понурой головой остановился в двух шагах от него,
воевода еще сильнее нахмурил брови и произнес не то, чтобы обвиняя, но и не
без укора:
- Медлишь... Княжич уже еле дышит. И не ест ничего.- Воевода сыто
отрыгнул.- Все никак не решат, постригать его монахи или подождать, может,
выздоровеет.
- Пусть подождут,- тихо сказал ярыга.
- И я так думаю. Что мертвый, что монах - все нам плохо будет.-
Воевода сдвинул на затылок соболью шапку и потер шрам на лбу.
- Ошибся я, в другом месте поищу,- повинился ярыга.
- Поищи да побыстрее,- приказал воевода и собрался вернуться в терем,
когда мимо него прокатился кожаный мячик, набитый сеном.
Воевода остановил мячик ногой, поднял и протянул подбегающему мальчику,
сыну поварихи. На лице воеводы появилось заискивающее выражение. Мальчик
взял мячик и, не поблагодарив, побежал к житнице, где его поджидали два
ровесника, одетые побогаче, наверное, боярские дети.
Воевода, глядя ему вслед, недовольно гмыкнул, сердясь на себя за
раболепство, и произнес шутливо, но не без горечи:
- Глядишь, попомнит, когда его время придет!
И тут ярыга догадался, кого напоминал ему мальчик.
- А поговаривают, что купец заезжий наведывается к ней по ночам,-
сообщил светло-русый стрелец и презрительно сплюнул.
- Он снимает лавку в красном ряду, заморским товаром торгует,-
добавил темно-русый и тоже презрительно сплюнул, но в другую сторону.
- Не мужское это дело - сплетни собирать,- бросил воевода и пошел в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг