А вот что.
Обыкновенный человек был Ефим Полюгаров. Жили тогда такие люди (и сейчас
живут), а сколько их было - бег весть.
Появился Ефим Петрович в двадцатые годы, когда многие появлялись. Расти
начал быстро, но не чрезмерно. Не прыгал через кочки (хотя время
позволяло), а вышагивал умно, с бережением.
Рождалась индустрия, кадры решали все, кроме своей судьбы, и оказался
товарищ Полюгаров на крупном заводе.
Уже тогда был он, конечно, партийцем, и партийцем столь беззаветным и
пламенным, что многие пугались. Охватывали его, правда, одно время
какие-то шатания - влево ли, вправо... Но какие именно, никто толком не
знал, а Ефим Петрович не распространялся. Шатался Полюгаров недолго,
колебания начисто изжил и начал каменеть. На глазах он твердел и каменел,
пока не обратился в истинно твердокаменного. Хоть сейчас ставь на
постамент - и бронзой буквы: такой-то, такая-то должность, совершил
столько-то деяний на благо народа своего тишайшего.
Короче, на тебя, родимого, уповаем!
На постамент Полюгарова не пустили (монополия была тогда на постаменты).
Но на трибуну выпускали частенько.
Говорил он, впрочем, мало. Больше взирал. Кулаком еще любил воздух
долбать, да с таким азартом, что в первых рядах гнулись, а в задних
цепенели от чувств.
Что бы еще сказать о товарище Полюгарове? Ну, низенький (так, тогда
низеньких вообще было многовато). Ну, усы носил короткие, плотные - так
кто ж тогда усов-то не носил? Даже и в Европе (по газетам) нашивали. Ибо
лезвия уже тогда были дороговаты, а хороших лезвий уже и тогда было не
достать.
Нет, решительно обыкновенный человек был Ефим Полюгаров, разве что
твердокаменный.
На заводе Полюгаров сразу начал бороться за чистоту рядов и успел в том
деле преудивительно. Технология очистных работ была самая передовая: бить
по площадям.
Товарищ Полюгаров счищал ряды, как бомба (в те времена любили авиацию и
всякие авиационные сравнения). Падал внезапно с небес - и на десять
саженей вокруг все очищалось до стерильности. Только дымочек небольшой
курился, но и его аккуратный Полюгаров развеивал по ветру. Он бы и на
сотню саженей стерилизовывал (чувствовал в себе силу великую), но мешали,
мешали ему разные...
Пришлось Полюгарову чистить ряды и над собой.
В такой-то момент и произошла вторая его встреча со стариком Грандиозовым
- когда одного из мешавших выводили. Не удержался в ту ночь Ефим Петрович,
выглянул полюбопытствовать...
Шли годы. Старик Грандиозов, бывший Зиляев, сидел на собраниях и поднимал
руку. Он подымал и подымал руку, за одним лишь следя, - разом поднять со
всеми, не пропустить момент. Но и вперед вылезать не следовало, не любил
Полюгаров шустрых-то. Вздымал Грандиозов сохнущую руку, а сам о своем
думал - о картотеке.
Затем чудесное перемещение осуществилось. Взметнулся Ефим Петрович и
перенесся разом из своей сферы в сферу сельскохозяйственную. За чистоту
рядов, правда, бороться не перестал.
А потом он пропал.
Вчера еще, кажется, боролся вовсю. Вот-вот, вроде бы, сию минуту
менделистов низвергал, какого-то Вильямса грыз (а может, и не грыз вовсе,
а к солнцу возносил - немало их, Вильямсов разных перебывало в те годы
борений и побед).
И вдруг - не стало.
Главное, шума никакого не было. Рухнули стены, колючкой обвитые! И тут же
вновь воздвиглись, без колючки, зато радужным разрисованные. Так думал
старик Грандиозов.
(- А больше так никто не думал, особливо я, - сказал я летчику-ювелиру).
Смотреть на радужные стены Грандиозов не пожелал. Заперся в отдельной
своей квартирке, где ругался на кухне в одиночестве.
Единственной радостью жил: по выходным казнил там же, на кухне,
приписчиков, жуликов, врагов народа, несунов, а порой и тараканов - житья
не давали, проклятые!
- Видите теперь? - сказал я соседу. - Был на свете Полюгаров, существовал.
Ничего мне не ответил ювелир, повернулся и ушел к себе. А ночью слышался
из-за его двери командный голос:
- Двадцать суток гауптвахты! Мало? Тридцать суток! Пятьдесят! Сто!..
Ну-с, дальше...
Глава 7.
"01", "02", "03"?
Гоша стоял, вжавшись в стену, и прислушивался к шорохам у соседа.
Примерно так представлял он себе этого человека: старичок-сморчок с
жиденькою спинкой, очки перевязаны изолентой, старинный, чуть не мопровский
значок на светящемся пиджачишке и пенсия два рубля с мелочью...
За стеной кашляли, бродили взад-вперед, шаркали ногами, звенели ложечкой в
стакане - жили, одним словом.
К старичкам у нервного Гоши был особый счет. "Душат! - любил повторять он
в кругу приятелей. - Губят, консерваторы, современное искусство! (Из чего
следовало, что являлся он все-таки художником. Нерисующим, правда,
поскольку картины не было ни единой).
- Вошкаешься? - грозно спросил Гоша стенку. - Речи толкаешь? А вот мы тебя
сейчас шуганем!
Он подтащил верный "Юпитер" поближе и включил на полную катушку.
Магнитофон заорал. Гоша вообразил, как сморчок с перепугу вздрагивает,
наступает на собственные очки и судорожно ищет валидол, обхлопывая карманы
и по-рыбьи разинув рот. Давясь от хохота, выключил голосящий агрегат и
прислушался.
Ошибочка вышла. Никто там не наступал на очки и ртов не разевал. Те же
звуки продолжались - суровый голос вопросил: "Есть ли поводы для смягчения
приговора? Нету поводов". И снова кашель, шаркание, полязгивапие.
Гоша раздраженно порыскал глазами по комнате, отыскивая инструмент,
способный пронять незнакомого, но уже ненавистного старичка-сморчка с
двухрублевой пенсией. И упал его блуждающий взгляд на телефон...
Не раз и не два баловался Гоша с приятелями телефонными играми. Главное
тут - по возможности правдоподобно объяснить причину вызова. Но вот кому
объяснить?
Существовало три пути, так и обозначенных номерами.
Вариант первый (он же номер "01") означал, что можно вызвать пожарных.
Гоша с наслаждением вообразил, как подкатывает к дому огненная колесница,
вытягивается лестница и взобравшийся по ней лихой топорник хватает сморчка
за шиворот. Сморчок причитает, с него сдирают штраф за ложный вызов и всё
такое...
Гоша причмокнул от удовольствия, но чудная картина развалилась, не
родившись. Жил игрун Гоша, а значит и старик-сосед, хотя и на высоком, но
безнадежно первом этаже.
Лестница и топорник, таким образом, отпадали начисто.
Можно было обратиться к варианту "02". Но значило это, что придется иметь
дело с милицией. Бедный интеллигентный студент связываться с ней не
станет, решил Гоша. (Нет, все-таки он был студентом, это ясно!). Плохи
шутки с милицией, так скажет всякий, кто пробовал шутить с нею. Бог с ним,
с номером "02".,.
Оставался, следовательно, последний вариант. К нему Гоша и прибег.
Он скроил плачущее лицо, зажал в зубах уголок носового платка, набрал
номер и, не дожидаясь ответа, завопил надтреснутым голосом:
- Але! Але! Хто ето? Ась? И хто говорить-то? Мине "скорую"! "Скорую" мине!
Фу, как пережимал Гоша! Кто же так в наши дни разговаривает - "мине".
Решительно никто. И в высшей степени странно, что подействовало дешевое
лицедейство на строгих диспетчеров "Скорой помощи".
- Погодите! Толком скажите, кто болен!
- Ась? - кричал Гоша в трубку дурным голосом.
- Дедушка, что у вас стряслось?
- Голубушка, - умиленно зашамкал в трубку "дедушка". - Никто у меня не
болен, померла моя старуха, упокой, царица небесная, богу... душу... рабу
твою...
Тут Гоша немного запутался в терминах. Но в принципе держался неплохо -
раз подействовало. Артистично, собака, говорил. (А может, он артистом и
работал? Недоступный разуму человек! Одно слово: игрун...).
- Адрес сообщите! Быстрее, дедушка!
- Дак ведь год как умерла! - возопил Гоша. Платок выпал изо рта. - А
теперь явилась, подлая! Ищет чего-то.. И двое еще с ней, черных, кожаных...
- Кожаных... Ясно. Адрес можете назвать?
- А могу, могу, миленькая. Ядринцовская, дом 35, квартира... э-э-э... два.
Ты уж приезжай, сделай милость. А то она ходит везде, а у меня ремонт. И
кожаные с ней толкутся, следят... Ох, вот она, за спиной! Спасите
старика-а-а-а!..
И бросил трубку.
Артист был Гоша все-таки, точно артист.
Оставалось ждать.
Глава 8.
Казнь бюрократов
Их было семеро, и все пришли из мусоропровода. Первый, работник
райфинотдела, боролся с крупным финансовым капиталом и одержал победу.
Всего неделю продержался цветочный кооператив "Резеда" и был удушен за
злостные мечты о роскоши. Кооператоры, подрывавшие основы строя, удалились
в рубише, а горожане продолжали покупать цветы только в кадках.
Двое из ДЭЗа © 10 боролись с собственными жильцами за экономию цветных и
черных металлов - не чинили крышу. Здесь тоже была полная виктория.
Остальные - кто продержал в столе изобретение до полной протухлости, кто
перестал завозить в магазины сахар, отчего самогонка в районе сделалась
совершенно несладкою, - народ, словом, подобрался мелкий.
Как повелось исстари, роздано им было по "строгачу" и велено
преобразиться. Откозыряли борцы и немедленно приступили к преображению на
радость дающим выговоры, да не оскудеет их рука во веки веков!
Не знали борцы, что близок их час. Каждый был вырезан, отсортирован и
положен в ящичек, смотря по одержанной победе. Пришло время воздаяния.
Неделю дожидались они в углу, растрепанной кучкой газетных вырезок,
шевелились от сквозняков, гулявших по квартире. А теперь - шабаш. Настала
минута, коей так жаждала душа старика. Грандиозов облачился в старый свой,
последний костюм, повязал тщательно галстук (шапку снимать не стал -
опасался застенных обвалов и бурь). Включил настольную лампу с жестяным
помятым колпаком и приступил к делу.
Заседание началось с. душителя кооперативов. Извлеченный из угла, лег он
на стол, за которым председательствовал старик. Гранднозов встал и внятно
прочел сопроводительную записку. Затем было опрошено, что имеет сообщить
подсудимый в свое оправдание. Молчал душитель, распластанный на
поверхности стола под резким светом лампы, нечего было ему возразить.
Тогда заговорил старик. Кратка была его речь, приподнята и вдохновенна.
Вот она:
- Слушай меня, подсудимый! Молчание твое - доказательство вины,
подтверждение содеянного тобою зла. Виновен ты, виновны и подобные тебе.
Вред принесли вы народу. Высшим мерилом есть благо народа, и если благо
это - смерть, значит, и тебе оно благо. Ибо часть ты народа, он тебе
судья, а я лишь исполнитель воли его. Прощай и помни!
И легла поперек листа резолюция наискось красным;
20 ЛЕТ БЕЗ ПРАВА ПЕРЕПИСКИ
И. Г.
Восторженный рев тысяч голосов донесся с кухни. Были в нем и стоны, и
вопли врагов, но все перекрывало мощное, единое: "Слава! Смерть подонкам!
Сла-а-а-а-ва!"
Грандиозов чуть усмехнулся, неторопливо вышел на кухню. При появлении его
рев усилился, мигом стерлись стоны, потонули в ликующем скандировании,
растворились в здравицах. Медленно поднялась рука, и стих рев. Грандиозов
помедлил минуту, наслаждаясь властью над толпой слабых, затем неспешно
вернулся в комнату. Свершалось великое светлое дело, и не было места
жалости. Беззвучно лязгнул секатор, откатилась прочь голова душителя
кооперативов, взревела радостная, преданная, верящая толпа. Блеснула
искорка и погасла на дивно отточенном лезвии. Старик смахнул ее на пол, а
под режущий круг лампы лег следующий преступник.
Возбуждение охватывало старика. Под неслышный лязг садовой гильотинки
произносил он приговоры, ставил резолюции, напутствовал осужденных в
последний путь, смотрел, как вылетают и гаснут искры их маленьких душ,
смахивал пепел.
Пела душа. Вращался бешено диск, и властвовал его движениями старик
Грандиозов. Был он один в эти сладкие минуты, вершил суд суровый и
праведный, и некого было бояться ему, даже Полюгарова.
- Не страшен ты, Полюгаров! Ибо сам стал я властью и нет надо мной суда!
Так вскричал в упоении старик Грандиозов, бывший Зиляев, и опустил нож на
шею бюрократов из ДЭЗа © 10. Умерли бюрократы, и проводил их Грандиозов на
небо, к полюгаровским крестникам. А следом ушли туда же кооператоры из
"Резеды". По букве виновен был душитель их, а они вдвойне - по духу. Не
обманывало старика классовое чутье, не подвело и теперь. Ушли они списком,
ибо врагами были по сути, и бешеный рев с кухни подтвердил правоту
содеянного.
Сыпался в ловушку мусор, тени прыгали по стенам, по лакированным ящичкам с
литерами. Через стенку жадно прислушивался Гоша. В режущем круге света
продолжалась казнь.
Глава 9.
"Пожалте бриться!"
"Скорая" сработала быстро. Подкатила к подъезду белая машина с крестом,
вышли из нее двое в белых халатах, с чемоданчиком и устремились внутрь.
Тут Гоша отлепился от кованой решетки, которой были забраны окна еще при
отце, и переменил позицию, а именно перебрался к дверям. Приник к глазку,
отворив от наслаждения рот
Шаги простучали по лестнице, врачи остановились у второй квартиры, нажали
кнопку звонка.
Никто не открыл им. Занят был старик Грандиозов, очень занят, творил
справедливость.
Врач, который повыше, прислушался:
- Говорит. Что-то о счастьи народном... Стучи! Низенький крепко саданул
кулаком по филенке.
- Ломать надо, - озабоченно сказал высокий. - Сгоняй за слесарем.
Низенький помчался вниз по лестнице.
- Ломайте! - шептал Гоша сквозь дверь. - Круши! Дави гада!
Ему хотелось плясать.
Глава 10.
Конец картотеки
Грандиозов просунул палец под влажную тесемку. Бюрократы умерли, но
праздник продолжался.
- Враги народа! - сказал себе старик.
Давно погибшие, но не казненные Грандиозовым, находились они под литерой
"В" и пролежали бы так еще долго. Лет тридцать назад кое-кого
реабилитировали (стонал, выбегая ругаться на кухню старик, убирая их дела
из картотеки). Но оставались еще карточки в ящиках под литерой "В",
приберегались до грядущих сладостных выходных.
И вдруг с ужасом прочел Грандиозов в газетах, что и с этих оставшихся
собираются снять обвинения, вырвать из картотеки навсегда.
- Не отдам, не пущу, не отдам... - шептал он, выдирая дела и швыряя на
стол, под лампу. Ворохом ложились под режущий световой круг ломкие газеты,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг