Никого родных разве нет у вас на свете? - грубовато, но искренне срывается
у нее при виде грустно поникшей белокурой головки. - Ведь тетенька у вас
недалече, сестрица, братец. Да захотите только - начихать вам на всех
здешних, на Ненилу Васильевну, на Лизу эту, язву, на Домну-скаредницу.
Завейте горе веревочкой и поминай вас как звали. Небось, тетка-то с
раскрытыми объятиями вас обратно возьмет.
Под эти речи Кленушки сердце Нади вздрагивает, и сама Надя оживляется
сразу. Но ненадолго. Правда, ее теперь, как никогда, тянет домой, к ласкам
и нежности тети Таши, без которых так изголодалась ее маленькая душа, к
суровой заботливой Клавдии, к серьезному, замкнутому, но безусловно
любящему ее Сергею, к Шурке, наконец, к милой суетливой Шурке, так
трогательно привязавшейся к ней.
Но ложный стыд, извращенное самолюбие запрещает Наде вернуться туда
снова. Как она пойдет к ним? С каким лицом? С какими глазами? Она всех там
так больно обидела, оскорбила в свой последний приезд. Клавдию так
несправедливо уязвила ее убожеством, Шурку просто прогнала от себя... Тетю
Ташу обижала все время своею небрежностью и эгоизмом, резкостью и
невниманием к ней. Сережу сердила, раздражала своим дурным, нерадивым
учением. И потом, как вернуться домой такой, обманувшейся в своих лучших
мечтах и надеждах? Она - Надя - так хвастала им всем радостями своей
чудной, "волшебной" жизни, так подчеркивала свое призрачное кажущееся
счастье. Так неужели же теперь ей придется расписываться в противном,
признать свое поражение, показаться в смешном и жалком виде! Нет, нет, нет!
ни за что, ни за что! Уж пусть лучше она станет мучиться здесь, в этом
опротивившем ей донельзя, ненавистном чужом доме. Пусть будет страдать
одна, но домой она не вернется ни за что!
* * *
С самого утра моросит нудный мелкий дождик. Хмурое небо задернулось
серой непроницаемой пеленой. Извозчики с мокрыми верхами пролеток,
забрызганные грязью колеса автомобилей и раскрытые зонтики над головами
прохожих - все это довершает унылую картину петербургской осени.
И в роскошном особняке Поярцевой тоже царит уныние, тоже тоска.
Несмотря на то, что только пробило два часа пополудни, уже зажгли
электричество во всем доме. В зеленой комнате вспыхнули большие матовые
шары и лампионы, эффектно приютившиеся между широкими листьями пальм и
платанов. Здесь, около клетки попугая, похожей на игрушечный домик,
сгруппировалось почти все население этого дома. Сама Анна Ивановна в белом
фланелевом капоте с усталым от бессонницы лицом (она за эти сутки головы не
прикладывала к подушке, ожидая с часа на час катастрофы с ее любимцем), обе
старые приживалки, Ненила и Домна, Лизанька с распухшими от слез веками,
Кленушка с ее спокойным, обычно флегматичным видом, лакеи, горничная...
Ветеринар только что ушел. Он как честный человек не пожелал даром
брать денег с владетельницы умирающего Коко и объявил решительно, что
делать ему здесь больше нечего, что гибель птицы неизбежна и что больному
попугаю грозит заворот кишок.
Впрочем, его слова явились теперь лишними: каждому из присутствующих и
так было слишком очевидно, что минуты Коко сочтены. Уже несколько часов
несчастный попугай лежит с ощетинившимися перьями в углу клетки на спине с
поднятыми вверх и судорожно движущимися лапками. Его грудка бурно
вздымается под прерывистым дыханием. Его клюв широко раскрыт, и глаза
подернуты предсмертной пленкой. Вот он сделал снова судорожное движение
лапками и глубоко вздохнул.
- Никак кончается, благодетельница? - прошептала Лизанька и залилась
слезами.
Насколько были искренними эти слезы, ведает только один Бог. Если бы
не присутствие Анны Ивановны, наверное, дальновидной Лизаньке и в голову не
пришло бы так плакать. А теперь она буквально разливается рекой на глазах
Поярцевой. Ей вторят Ненила Васильевна и Домна Арсеньевна.
- Кокушка! Голубчик ты наш! Солнышко красное, на кого ты нас
покидаешь... - тянут они раздирающими душу причитаниями, не забывая,
однако, в то же время подавать нюхательные соли и нашатырный спирт Анне
Ивановне, которой буквально делается дурно при виде предсмертных мучений ее
любимца.
- Дайте мне его сюда! Дайте голубчика моего! - шепчет Поярцева,
протягивая к клетке дрожащие руки.
Три пары рук устремляются вперед привести в исполнение ее желание.
Лизанька опережает всех и со всякими предосторожностями извлекает
бьющееся в агонии тельце Коко из клетки и кладет его на колени Поярцевой.
- Бедный ты мой, голубчик ты мой... - захлебываясь слезами, шепчет
Анна Ивановна, нежно лаская его перышки.
Но этих нежных слов, этих слез не видит и не слышит умирающая птица.
Стараясь захватить побольше воздуху, широко раскрывает свой клюв Коко,
потом вздрагивает еще раз, беспомощно взмахивает лапками и валится на бок,
как сраженная бурей ветка.
* * *
- Убила! Как есть убила! Помер голубчик наш! Из-за нее, злодейки,
убийцы, помер... - неожиданно проносится по зеленой комнате, по всему
особняку Поярцевой резким отчаянным криком.
И Лизанька делается совсем как исступленная в эти минуты. Она рвет на
себе волосы, громко рыдая, и выкрикивает во весь голос:
- Убила! Убила! Убила!
Все вздрагивают, замирают от неожиданности. Что значит этот крик? Кто
кого убил? В уме ли она, Лизанька? Не помешалась ли с отчаяния и страха
ответственности за смерть дорогой птицы!
- Что такое? Кто убил? Кого? - срывается и с уст взволнованной до
последней степени Анны Ивановны, вскинувшей на плачущую и
исступленно-кричащую девушку испуганные, тревожные глаза.
- Да она... она... Надя!.. Кому же и быть другому... Она уморила,
убила солнышко наше, Кокошу ненаглядного, сокровище мое... Радость мою
единственную... Печальную любовь сердца моего! - не забывает вплести в этот
букет нежных терминов высокопарную по своему обыкновению фразу Лизанька.
Но никто не обращает внимание на эти причитания, никто, кроме
горничной и двух лакеев, отвернувшихся в сторону и незаметно фыркнувших под
шумок.
- Как убила? Когда убила? Чем? Что ты путаешь? Говори толком, -
повышает голос Анна Ивановна.
- Нет, не путаю, не путаю я, благодетельница. Кокошку нашего она на
самом деле убила, Наденька... Обкормила его сыром в день своих именин.
Целые полфунта на него скормила. Я уж и так и сяк усовещевала и
отговаривала, а они только ножкой топнули: молчи, мол, не в свое дело не
суйся. А с той поры Кокочка и заболел. Я-то все боялась докладывать вам.
Все думала, перемелется, обойдется как-нибудь... Гнева вашего справедливого
боялась, благодетельница, а вот и не обошлось. Погиб он, злосчастный
мученик, томный любимец наш, жертва безгласная!.. Простите меня окаянную, в
тюрьму меня заточите за это, в темницу на хлеб и на воду! - и Лизанька
грохнула на колени, воя и причитывая и рыдая в голос под аккомпанемент ахов
и охов двух других приживалок.
Словно бич, ударили ее слова Поярцеву; Анна Ивановна выпрямилась,
слезы ее высохли мгновенно, глаза блеснули сухим огоньком.
- Позвать сюда Нэд! - коротко приказала она лакею.
* * *
- Позвать сюда Нэд, - услышала эти слова и сама Надя у порога зеленой
комнаты, куда спешила идти узнать о причине громких криков и отчаянного
плача, разносившихся по всему дому.
- Я здесь, Анна Ивановна. Что прикажете? - произнесла, появляясь на
пороге, девочка.
Пустая клетка-домик, мертвое тельце Коко, распростертое на коленях
Поярцевой, взволнованное лицо последней, слезы в глазах приживалок и их
притворно прискорбные физиономии - все это сразу дало полное освещение Наде
о случившемся.
Как бы в подтверждение догадки Лизанька истерическим жестом подняла
руку, указывая ею Наде на безжизненное тельце Коко, и взвизгнула во весь
голос:
- Убийца!
- Тише, Лизанька, - болезненно морщась и зажимая уши, проговорила
Поярцева, потом добавила, обращаясь к Наде: - Полюбуйтесь на дело рук
ваших, Нэд.
Надя опустила голову. В голове ее промелькнула мысль о том, что она
действительно виновата в случившемся с Коко непоправимом несчастье.
- Виновата, Анна Ивановна... - прошептали дрогнувшие Надины губки. -
Виновата... - еще тише прошептала она.
Поярцева посмотрела на нее теми же холодными, полными укора и сурового
осуждения глазами.
- Что мне в вашем запоздалом извинении, Нэд? Оно не вернет мне уже
моего бедного Коко к жизни... Такой незаменимой потери мне не вернуть
никак. Он мне был дороже всего на свете. А вы погубили его. И вообще должна
сознаться, что я очень ошиблась в вас, Нэд. За последнее время вы стали
неузнаваемы. Вы - эгоистка и самая неблагодарная девочка в мире. Вы не
сумели оценить оказанных вам много благодеяний. Вас так радушно приняли у
меня; я сама отдавала вам свою душу. А чем вы отплатили мне? Как вы
капризничаете, как упрямитесь все последнее время, ставите меня в глупое
положение перед всеми нашими друзьями, беспричинно отказываясь продолжать с
ними знакомство, неосновательно ссоритесь с юными вашими сверстницами...
Все это мне очень не нравится, Нэд! А главное, зачем вы скрыли свою вину от
меня? Зачем не сознались вовремя, что были причиной болезни этого бедняжки?
- указала Поярцева на трупик, беспомощно распростертый у нее на коленях. -
Ведь его можно было бы еще спасти! Нет, вы предпочли обречь Коко на гибель.
Это доказывает, что у вас нет сердца, Нэд, что вы черствая и жестокая
натура. Я не хочу и не могу видеть вас сегодня... Пока я не успокоюсь,
прошу не показываться мне на глаза. Ступайте в вашу комнату, вам подадут
туда обед и ужин... А когда я приду немного в себя после этой ужасной
потери, я позову вас снова. Но помните, я позову прежнюю Нэд, а не эту
капризную и упрямую девочку, которая испортила мне столько крови за
последнее время и сделалась причиной гибели моего... моего ненаглядного...
моего един...
Анна Ивановна не договорила и зарыдала, откинувшись на спинку кресла.
Приживалки засуетились вокруг нее с нюхательными солями, нашатырным спиртом
и одеколоном.
- Ступайте уж. Чего стали? Или вовсе уморить хотите благодетельницу
нашу? - зашипела Лизанька на Надю, пронизывая девочку злым, ненавидящим
взглядом.
- Дождались, королевна, ваше величество, - съязвила вслед
шарахнувшейся за порог комнаты Нади и Ненила Васильевна.
Надя не чувствовала пола под ногами. В эти минуты точно под нею горела
земля. Жгучий стыд, обида и боль оскорбления - все это вместе взятое темной
волной налетело на нее и заполнило все существо девочки, все ее мысли, всю
ее душу. Эта отповедь, данная ей высокомерным тоном "благодетельницей" при
всем сонме приживалок и прислуге, прожгла ее сердце жгучим стыдом.
Нет, ни минуты не останется она здесь больше! Бог с ними со всеми, с
их роскошью, комфортом, богатством! Ей они теперь противнее самой страшной,
самой потрясающей нужды. Пускай она будет питаться одним черным хлебом,
только не слышать этих обвинений, уличающих ее в неблагодарности, не
слышать попреков за оказанные ей благодеяния.
- Сережа! - отчаянно и радостно вскрикивает Надя, увидя входящего в
комнату с ранцем под мышкой брата, явившегося давать ей обычный ежедневный
урок. - Сережа, голубчик, милый, увези меня сейчас отсюда. Увези скорее!
Натянутые нервы не выдерживают. Надя разражается плачем, судорожно
прижимаясь к груди брата.
Сережа, взволнованный и потрясенный не менее сестры, не расспрашивает
ничего. Зачем? Она все равно расскажет ему все, когда успокоится немного,
бедная девчурка! А сейчас пусть она плачет, бедняжка, этими глубокими, душу
облегчающими слезами, которые так неожиданны у нее - знающей только одни
капризные слезы до сих пор! Предчувствие говорит на этот раз Сереже, что
эти Надины рыданья не плод капризов и воображения прежней взбалмошной и
легкомысленной мечтательницы и что в них выливается сейчас неподдельное,
настоящее, недетское горе...
- Домой! Скорее домой! Ради Бога, скорее, Сережа, - слышит он сквозь
всхлипывания надломанный печальный голос сестры.
Ему остается только исполнить ее желание. Через несколько минут они
выходят, ни с кем не повидавшись, из дома Поярцевой. Сергей оставляет
записку у швейцара, в которой благодарит вежливо и спокойно Анну Ивановну
за гостеприимство, оказанное его сестре, и обещает еще раз возвратить со
временем истраченные ею на Надю деньги.
Дождь, слякоть и ветер встречают брата и сестру на улице. Против
своего обыкновения Сережа нанимает извозчика. Он точно предугадывает
желание Нади. Под поднятым верхом пролетки девочка прячет заплаканное
личико на груди брата и прерывистым шепотом чистосердечно рассказывает ему
все: и про свои прежние мечты о волшебной жизни-сказке, и грезы о богатстве
и роскоши, и про те призрачные радости в доме Поярцевой, которые она, Надя,
так ценила раньше. И про ее разочарование в них... Про все то, что так
болезненно пережито ею за последние дни...
- А теперь домой. Скорее домой, ради Бога!
Надя так захвачена своим волнением, так потрясена им сейчас, что не
видит, не замечает, как с каждым ее словом светлеет и проясняется угрюмое,
суровое лицо Сережи, как все крепче и крепче сжимает его рука ее маленькие
дрожащие пальцы, и глубокая радость за сестру охватывает все существо
благородного юноши...
* * *
- Вот вам ваша Надя... Новая Надя! Я вам привез ее домой и навсегда.
Эта Надя не пожелает уже больше вырваться из рук родного дома. Поцелуйте же
ее хорошенько, обнимите ее, тетя Таша, Клавденька, Шурок! - с тем же
радостным, просветленным лицом говорит Сережа, переступая порог крошечной
квартирки и легонько подталкивая вперед робеющую, смущенную Надю...
Что-то есть в смущенном лице этой, как будто и в самом деле новой,
преобразившейся Нади, что заставляет убедиться сразу и тетю Ташу, и
Клавденьку в правоте Сережиных слов, заставляет сразу забыть нанесенные им
обеим прежней Надей обиды и крепко, горячо обнять прильнувшую к ним всем по
очереди белокурую головку "новой Нади"...
* * *
Теперь в крошечной квартирке Таировых царит небывалый еще мир и покой.
Слова Сережи сбылись: прежняя Надя исчезала, исчезала с каждым днем, а
новая, такая желанная и милая постепенно приучается к трудовой жизни,
которою все живут в этой семье.
Истинно любящие и заботящиеся о ней от всего сердца люди окружают
теперь Надю. Их чувство глубоко и ласки искренни. Они любят в Наде не
забаву, не игрушку, а человека Надю, Надю - разумное существо.
Под влиянием окружающих ее людей и здоровой трудовой обстановки,
прежние бредни и чтение глупых, пошлых, бульварных романов совсем заброшены
Надей. Помня нанесенный ей жизнью урок, она не забывает и того, что именно
эти мечты и книги были ему причиной.
Теперь она помогает хозяйничать тете Таше, помогает Клавденьке
подрубать платки и простыни заказчиков и занимается с большим рвением на
уроках с Сергеем. Осенью она поступает в гимназию вместе с Шуркой. Это
решили совместно тетя Таша с Сергеем и Клавденькой. Вечерние занятия и
уроки Сергея позволяют последнему подумать серьезно о воспитании младших
сестер. Он твердо верит, что теперь Надя пожелает хорошо учиться.
А Клавденька, на которую сейчас буквально сыплются заказы, мечтает
совместно с тетей Ташей открыть свою собственную, хотя бы и крошечную,
мастерскую белья.
Игрою случая, с возвращением Нади домой, счастье снова повернулось
лицом к маленькой семье Таировых. Теперь призрак нужды не угрожал ей
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг