почему Петька, несмотря на множество домашних дел, бросил все, согласился.
А тут неудача. Обычно после Покрова погода в этих краях устанавливается
тихая, ясная. А нынешней осенью, с самого их приезда, вот уже вторую
неделю лил дождь, временами перемежаемый ледяной крупой и колючим снегом,
выл ветер, растрепывая деревья, загоняя зверье и птиц в самые дальние
глухие углы. Какие тут этюды да охота, не говоря уж о рыбалке!.. Иван
Федорович и Петька, запертые непогодой в избешке, жарко топили печь,
коротали время, потягивая крепко заваренный чай, и вели неторопливые
беседы. В этом им охотно помогала баба Варя.
Она жила в соседней избе. Старик ее давно помер, дети, повзрослев,
разлетелись. Она же сама из деревни никуда не выезжала, читать едва умела,
и потому была рада каждому приезжему. Хотя, к слову, за многие последние
годы чуть ли не единственным таким человеком был Иван Федорович Казанцев.
Он был прост в общении, отзывчив, мог и сам рассказать немало, и другого
внимательно выслушать. Потому и сдружилась баба Варя со спокойным и
общительным художником. Стараясь не тревожить его слишком часто, она тем
не менее любила зайти вечером, попить чайку, поговорить. Дивясь, слушала
бабка рассказы Казанцева о разных городах и краях, выставках, академиях.
Сама же вспоминала о себе, деревне, родственниках и соседях. Казанцев уже
знал всех жителей, все прошлое Постничей, но всегда внимательно выслушивал
снова и снова одни и те же истории, вылавливая упущенные ранее мелочи,
уточняя подробности.
Петьке же интересно было все. И про "первую ампирялистическу",
свидетельницей которой была девяностолетняя баба Варя, и про революцию,
приплывшую в деревню как-то тихо, не сразу, и про коллективизацию,
перевернувшую все вверх дном, и про немцев и партизан, разруху, голод,
смерть последней кровавой войны, прошедшей по округе пожаром.
Повествовала баба Варя подробно, колоритно, на своем простом, но
казавшемся Петьке особом, музыкальном, языке. Кое-что, конечно,
присочиняла, но не кривя душой - увлекаемая воображением. Чем давней были
события, несомненно подлинные, тем богаче обрастали они неожиданными порой
деталями, дополнениями, штрихами. От этого некоторые рассказы
воспринимались как полубыли-полулегенды. А особенно бередили фантазию
воспоминания бабы Вари о молодости.
* * *
Кое-что о Постничах Петька уже знал от Казанцева. Видел эти края, здешних
людей на его картинах, этюдах, набросках. На них была, к примеру, сама
баба Варя, окруженная, как нимбом, хороводом лиц. Была и ее избушка - с
освещенными закатом окнами и орущим петухом на крыльце; летние зори и
осенние дожди, праздничные пляски и кресты на кладбище. Многие картины
совмещали реальность с фантастикой. На одной, например, в корне кряжистого
дуба почему-то торчала старая лодка, на другой сосна росла прямо сквозь
крышу дома; был там широкоплечий, совершенно лысый парень, прижимающий
костер к голой волосатой груди и красивая нагая женщина, протягивающая
руки из мрачного озерного омута... Многое, конечно, было откликом на
сказки, которые тут, несомненно жили.
Сам Иван Федорович не любил пересказывать чужие истории, а на отдельные
Петькины вопросы доброжелательно улыбался: "Вот приедешь - сам увидишь,
услышишь".
И теперь Петька, забыв и про рыбалку, и про этюды, слушал, удивлялся. А
непогода, как ничто лучше, помогала в этом.
* * *
Беда только, что чуть ли не в первые же дни приезда Иван Федорович
простудился. Теперь он лежал на высокой деревенской кровати, обливаясь
потом, смешно кряхтел, ворочался с боку на бок. Кое-какие лекарства,
прихваченные из города, не помогали. Казанцеву становилось все хуже. Баба
Варя еще пыталась отпоить его своими - особыми снадобьями. Но бессильны
оказались и они. Потому однажды, вспомнив некий чудодейственный рецепт,
она вздохнула: "Эх, гуся бы табе, Хведарыч, дикаго... да иде ж узять-то
яво..."
Петька не стал ничего уточнять, но принял фразу на свой счет. На следующий
день, несмотря на противный секучий дождь и жалящий ветер, он с утра до
потемок мотался по берегу озера. Но... Не только на гуся не вышел, но и
захудалой утки не поднял. Большое озеро, на берегу которого примостились
Постничи, продувалось насквозь. И стало ясно, что птицы, явно предчувствуя
непогоду, предусмотрительно спрятались в места поукромнее.
Вернулся Петька поздно. Злой от неудачи, голодный и продрогший, он сунул в
угол бесполезную двустволку "тулку", пряча глаза, словно чувствовал себя
виноватым, сварил картошки, открыл банку "Снетки в томате". "Вот тебе и
наваристая уха, вот тебе и гусь с яблоками", - молча ехидствовал он, тыча
вилкой в жестянку с жалким красным месивом.
Иван Федорович, догадываясь о причинах Петькиной угрюмости, сопереживал
ему. Но не утешал - мудро молчал, пока Петька не наелся и не отогрелся. А
потом, стараясь переключить его мысли, стал говорить о последних
выставках, поездке за границу...
Как обычно, уже в ранних сумерках зашла баба Варя. Поохав вокруг
Казанцева, она с укоризной обратилась к Петьке:
- А ты чаво увесь день по тресте шатаешься? Тожить захотел хворь споймать?
Каво табе там надоть? Да ишшо с ружжом?
- Гуся, - буркнул Петька под нос.
- Гу-у-ся?!.- нараспев отозвалась она.- Ишь, каво задумал... Дак откель же
гусь в таку круговерть да в таку пору?
- Мало ли...- пожал он плечами.
- И ня мало, и ня много, - твердо обрезала баба Варя. - Птица - она вумней
нас. Она все заране чуить - попряталася.
- Ну так куда же она попряталася? - вскинулся Петька. - Не под землю же
провалилась?!
- Не, унучек,- ответила назидательно бабка. - На нашем озере ты яё в таку
непогодь ня сыщешь. Она, ежли ня улятела так в лясу, на махоньких озерках
уся. И пошто дарма шастать? Вот погода возвернется...
- Эх, баб Варь, - заговорил Иван Федорович, явно вступаясь за Петьку, - и
ничего ты не понимаешь в охотничьем азарте. Это ведь как? Это -
неизвестность. Не добыча тут важна, а стремление, поиск. Будет - не будет,
найду - не найду, попаду - не попаду - вот такая неясность, ожидание и
есть мать азарта. Во всем, как, скажем, в игре, так и в охоте - это тоже
игра с удачей. А положи тому же охотнику кучу дичи под нос - разве ж азарт
появится? Ну, возьмет одну, а остальное бросит, уйдет и все. Вот скажи,
баб Варь, стала бы ты играть в беспроигрышную лотерею?
Пожалуй, ни в какие лотереи и другие азартные игры баба Варя в жизни не
играла. И ответить сразу не могла. Зато Петька, хотевший все преподнести
сюрпризом, досадуя, что это не удалось, и его раскрыли, смутился, в
безудержном стремлении уйти от разговора вспыльчиво воскликнул:
- При чем тут азарт? Ну при чем? Гусь там... или журавль в небе... Есть
охота. Надоело эту дрянь лопать, - он пхнул кулаком банку из-под снетков.
Иван Федорович даже оторопел от такой резкости. А баба Варя внимательно
глянула на Петьку, догадалась, что тут не так что-то, не в снетках,
конечно, дело, не в азарте, а в чем-то другом. И гусь, если и нужен
Петьке, так не для себя - баба Варя сразу вспомнила свою фразу,
выскользнувшую в связи с болезнью художника. Она тронула Петькину патлатую
голову, ласково сказала:
- Ты, унучек, охолонь. Все равно не поверю, что так уж дичи тебе
захотелось... И картошка есть у нас, и огурцы, и - вона - окорок копченый.
Чаво про голод лопочешь? Годков-то сколько тебе? Двадцать пять? Иде ж ты
голоду натярпелся? То-то. Голод, он, ох, лют. И вот, деревня наша - с
недоеду начиналась. Ить Постничи - это что? Так смеялися над нами другие...
И баба Варя пустилась в воспоминания.
* * *
Пожалуй, в деревенских непогодах, в отличие от городских, можно найти свою
прелесть. Горожанин оторван не только от природы, но - благоустройствами
жилья - и от погоды. Хорошая она, плохая ли - в городской квартире - все
"среднеклиматично". В деревне же хорошая погода заходит в избы,
заглядывает в сени, комнаты, пробирается в углы. А при плохой - что может
быть душевней жарко натопленной печи?!
* * *
Домишко, обжитый Иваном Федоровичем, был невелик - всего сени да одна
комнатушка. Но сложили его по-деревенски добротно - бревнышко к бревнышку.
Щели надежно законопачены. Кровля - камышовая, но тоже надежная, плотная.
Сени - в шаг шириной, только чтоб снять мокрую одежду да грязные сапоги.
Комнатушка - от стенки до стенки по пять шагов, с маленьким оконцем на
восток. Чисто побелено, выскобленный пол, на нем рукодельные деревенские
дорожки. Посередине - самодельный крепкий круглый стол, покрытый белой
льняной скатертью, и три самодельных же табурета. У противоположных стен -
две высокие деревенские кровати, с подзорами, с горами подушек. Над одной
из них - на потертом плюшевом ковре плавали величавые лебеди, над другой -
Иван-царевич вез прекрасную и задумчивую царевну на услужливом волке. В
углу у входа стоял огромный кованый сундук, до половины заполненный всяким
скарбом, над ним - почерневшие неподвижные ходики в давно уставшей
куковать пророческой птицей. В углу напротив, как раз над Петькиным
изголовьем - маленькая иконка. Когда домик пустовал, ее здесь не было.
Хотя остальное убранство комнатенки оставалось неизменным, словно всегда
ждало гостей, иконку баба Варя принесла в первый же приезд Ивана
Федоровича, заботливо установила в углу. "А почему вы решили, что я
верующий?"- удивленно спросил тогда Казанцев. "Веришь - ня веришь - то
твое дело,- ответила бабка,- а иконка няхай будет, ежели жить собрался.
Как захошь перекреститься - и не на что?.." Иван Федорович спорить не
стал, только вдруг с малопонятной застенчивостью прикрыл фотографию дочки,
выставленную, в изголовье.
Главным же "действующим лицом" в скромной обстановке комнаты являлась,
конечно, печь. И хотя была она не той - огромной русской печурой, на
которой и спать можно компанией,- но для горожанина и небольшая печурка -
событие. А уж когда дождь да снег за окном, воет ветер в трубе -
натопленная печь создает особый микроклимат, как принято теперь говорить,
о каком ныне, увы, многие и представления не имеют. А как разговоры текут
у огня, похрумкивающего березовые поленья!
* * *
- ...Вот потому и окрестили нас "Постничами",- заканчивала свой рассказ
баба Варя.- Из всех оборванцев в округе - самые оборванные, из всех
голодных - самые голодные... Вседенный пост был в дяревне..
В ставшей тишине знобливо сыпался дождь, шебарша по крыше избушки, по
поникшим, съежившимся деревьям, пожухлой осенней траве. В маленькое низкое
оконце, подхваченная резким порывом ветра, хлестала иногда, как из горсти,
струя ледяной крупы. В дремучем лесу, с трех сторон прижавшему к озеру
десятидворную деревушку, что-то скрипело, ухало, стонало.
Время было непозднее, и Петька решил выпытать у бабы Вари еще одну
историю. Он предусмотрительно подкинул в печурку пару березовых поленцев,
подлил всем свежего чаю.
- Баб Варь, а вот про озеро расскажи... Про Ведьмино... Где оно?
- Ведьмино-то?- эхом откликнулась бабка.- Тут-ка, за выпасом Апраскиным...
- Далеко?
- Да как сказать?.. Вярсты две...- и баба Варя задумалась.
Была она невысокая, ходила прямо, хоть и с палкой. На ней неизменно
красовался фартук, на голове - теплый платок. Совсем седые волосы и почти
беззубый рот напоминали о долгой и трудной жизни. Но взгляд небольших
серых глаз оставался живым, цепким. Только когда она задумывалась - он
уплывал в сторону или туманился, словно обращаясь вглубь. Когда же баба
Варя вспоминала о молодости,- ее круглое лицо разглаживалось, розовело.
* * *
Ведьминым озеро прозвали после. А раньше именовали просто Лесным. Легло
она в глухом лесу среди елей, осин да берез в получасе ходьбы от Большого
озера, от Постничей. Водоем был невелик - метров сто поперек, да трижды по
стольку в длину. Но славилось место рыбой, богатыми ягодниками по берегам,
ленивой доступной дичью. А более того - чистой красой берегов. Именно
потому и было оно на особом счету у постничан. В неурожайные годы -
спасало от голода, в праздники там шумели хороводы, веселья. Нередко
именно здесь в такие дни сталкивались первые взгляды суженых, начинались
первые их ухаживания... И в Постничах жило немало родов, сошедших с
тропки, ведущей к Лесному озеру. И хоть было до него рукой подать от
деревни, по стародавнему уговору никто здесь не селился, а пользовались
все - рачительно, бережно.
Так было из поколения в поколение. Традиция соблюдалась еще и потому, что
в Постничи чужие - даже из соседних деревень, приткнувшихся тут и там к
Большому озеру,- переселялись редко, и все здесь были кумовьями, братьями
да дядьями в неисповедимых коленьях...
Но вот, незадолго до первой мировой, осенью появился в Постничах Петр.
Слух прошел, что был он то ли из каторжан беглых, то ли из попов-расстриг.
На вид ему можно было дать лет сорок. Косматые русые волосы, обильно
побитые сединой, падали на плечи, спутались с клокастой бородой. Из-под
мохнатых насупленных бровей выскакивал колючий взгляд маленьких раскосых и
абсолютно черных глаз. Был он невысок, кряжист, широкоплеч. Большие руки
его все время двигались, словно искали что-то. Он слегка приволакивал
правую ногу, потому ходил неторопливо, выставляя левое плечо вперед. Когда
надо - был, однако, быстр, и если уж бежал - так не угнаться. Кроме того,
силищу имел необыкновенную. Однажды (к той поре он уже прижился в
деревне), Агафью в бричке понесла вдруг ошалевшая кобыла. Случившийся
неподалеку Петр, не мешкая, бросился наперерез, повис на хомуте и
остановил-таки лошадь. Заслужил за то Петр откровенное уважение и у
постничай, и у жителей окрестных деревень, до которых быстро слух дошел.
Поначалу же встретили его недружелюбно, настороженно, отнеслись как к
"пришлому"- чужаку. Особое недоверие вызвало то, что Петр не крестился на
образа, входя в хату, да и креста не носил. Это прежде всего бросилось в
глаза не особо набожым, но приметливым постничанам. И они Петра нехристем
прозвали, чурались его.
Кузнец Филипп, однако, принял пришлого. Накормил, взял в подручные и, хотя
в избу не впустил,- разрешил ночевать в кузнице. И Петр прижился... И
деревенский староста Егор перечить не стал, а только отозвал Филиппа в
сторону, предупредил: "гляди, на твою поруку..." А потом убедились
постничане, что пришлый смирен, ловок в руках. Хоть угрюм да молчалив - с
готовностью откликается на беды и нужды других, всегда приходит на помощь.
Это обернуло деревню к нему лицом. А когда надумал Петр жениться, многие
даже порадовались, решив, что теперь уж, точно, приживется чужак.
С полгода сидел он на вечеринках. Тихо, молча. Смотрел и, наверное,
прикидывал. Конечно, девки на выдаье в Постничах были. Была и красавица -
хоть воду пей с лица, была и рукодельница на славу, была и с приданым
приличным... Но Петр верно рассудил - не покусился на таких, не стал
поперек коренным деревенским парням, может и рисковать не хотел отказом.
Он взял самую никудышную, по сути - батрачку, хилую и замызганную, разве
что с именем звучным - Светлана.
Нет, конечно, не была она без роду без племени - своя же, постническая. Да
рано померли болезненные родители, не нажив путного хозяйства. И хоть
доводилась Светлана кому-то - седьмой водой на киселе - сестрой да
племянницей, и хоть жалели ее, но кто ж особенно поможет, когда кровных
кормить трудно. Призрел сироту семиюродный дядька Прокоп, а у него своих
пять ртов. Работала Светлана от зари до зари, но ела хуже всех, носила
лохмотья с чужого плеча. Кроме того, унаследовала она от родителей и
слабое здоровье. Все знали, что худо сироте, и потому привечали как могли
на посиделках. И вела она себя тихо, смирно, забившись мышонком в угол,
сидела безмолвно, болезненно покашливая. И только в глазенках -
молочно-голубых, вылинявших - изредка поблескивал какой-то интерес.
Конечно, никому она не нужна была, да и умом считалась слабой.
А Петр... Смотрел, смотрел, а однажды - как раз по весне - встал, подошел
к Светлане, протянул руку. Она, хоть испугалась, но собралась с духом,
вложила в его тяжелую могучую ладонь свою крохотную слабую ручонку с
синими жилками под бледно-желтой кожей... Постничи замерли. А Петр молча
увел Светлану.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг