Валентин Сычеников.
Экстрасенс, или Не размыкая круга
-----------------------------------------------------------------------
"Фантакрим-микро".
OCR & spellcheck by HarryFan
-----------------------------------------------------------------------
Слышимая только мною мелодия вылетела в форточку, рванулась над
запорошенным ромашками лугом и уткнулась в вязкий туман над озером. Здесь
она замешкалась, как будто размышляя, не обойти ли кругом? И если да, то
какой стороной? Не осмелившись выбрать разумное решение, она бросилась
наугад - в туман, напролом, и, конечно, увязла, заглохла, растаяла в
нем...
Я укладываю в футляр мою воображаемую и именно поэтому любимую гитару,
выпускаю из ноздрей миражное облачко табачного дыма, подаренного мне
трубкой и "Капитанским", и щелкаю выключателем настольной лампы.
Оранжевый круг света на миг застывает на стенах комнаты, потом,
вздрогнув, стремительно падает, и кольцо темноты смыкается у моего
горячего лба.
Я знаю, моему желанию остаться наедине с самим собой все равно не
сбыться - помешают.
Первой в мой замкнутый круг врывается соседка. Не успев устать от
привычных ласк изнуренного трудовым днем супруга, она лениво потягивается,
трогает "Кис-Кис" на тумбочке у постели и, так и не развернув конфету,
цедит:
- Он, - жест пальцем в тонкую стенку, разделяющую нас, - на твоем
месте, наверное, не уснул бы...
Супруг ее вздрагивает. Он не любит, когда напоминают обо мне. Первое
его желание - вернуть расположение жены. Он поднимает руку, чтобы
дотронуться до нее, но тут же, разозлившись за упоминание обо мне,
подстегиваемый накопленной за день усталостью, отворачивается к стенке. Ни
делать, ни говорить ему ничего не хочется.
Она, еще более раздосадованная этим равнодушием, больно щиплет его за
бок, заводится:
- Хм, а баба-то его последняя чего-то визжала прошлый раз...
Она на минуту останавливается, все еще ожидая реакции мужа, но,
убедившись в тщетности своих попыток и потому еще более озлобившись,
возобновляет монолог, специально, хоть и не особенно старательно,
подыскивая ассоциации, способные задеть безучастного ее партнера.
- Она, конечно, не девочка. У него все бабы какие-то истертые, - она
косится на лежащего рядом мужчину и, уже отключаясь от него, оставаясь
наедине со своей неустроенностью, продолжает:
- А визжала!.. - на мгновение она задумывается над своим наблюдением. -
...Не здешняя. Все к нему приезжают... У прошлой на чемодане было:
"Аэрофлот-Архангельск"...
- И надо же было тебе заметить, - наконец отреагировав, бубнит муж.
Но ее уже не остановить:
- А перед этой была - все о Москве они трепались... И все какие-то
патлатые, гульные... И как едут в автобусе - глаз от него не отрывают... И
что они в нем нашли?.. И чего он все со стороны откуда-то тащит? Столько
девок у нас на мысу...
Муж, уловив в ее тоне обидный для себя смысл, нервно дергает ногой,
тянет на себя одеяло.
- Подвинься... И вообще, какого хрена ты носки мои не выстирала?!
- Надо жалобу на него написать домуправу, - продолжает вслух размышлять
она.
- Да на черта он тебе сдался!..
С соседом мы не дружим. Правда, однажды у него сломался телевизор, и
он, желая отблагодарить меня за оперативный ремонт, "поставил". Радости
мне его компания не принесла, но я с ним выпил.
Я только было заинтересовался результатом их диалога, как эту беседу
заглушила другая.
- Странный у нас редактор, - влез в мои ассоциации главный инженер
нашего треста.
(Я не редактор, только его замещаю, но меня на работе почему-то все
называют именно так).
Филипп Михайлович помешал ложкой в стакане с наваристым цейлонским
чаем.
- Ты знаешь, образования специального у него никакого, но... - Он
прикрыл веки, довершая мысль про себя, и, отхлебнув из стакана, повторил:
- Странный...
- Филюш, - донесся из библиотеки голос Анны Макаровны, - а Чесноков
когда выйдет?
- Мы брали его из своих, - не слыша жены, продолжал Филипп Михайлович,
- токарем работал. А у нас четыре редактора уже уволились. Придут, за год
квартиру отхватят - и уходят. Измучились мы, а сделать ничего не можем, и
цэка их поддерживает: "на повышение пошли", говорят. А этот куда пойдет -
образования нет, ко... - он задумчиво пососал дольку лимона и, только
теперь осознав вопрос жены, обернулся к двери в комнату, где она сидела.
- Чесноков?.. Не знаю. У него творческий отпуск, - он быстро прокрутил
какие-то свои мысли. - Диссертацию защитит - уйдет, наверное.
- Так ты станешь управляющим? - Анна Макаровна приостановила вязание.
- М-м... - неопределенно протянул Филипп Михайлович, но, понимая, что
нужно что-то ответить, продолжал: - Разваливается наш трест. Главк работы
не дает, а коллектив сохранить требует... - и, еще раз вернувшись к
каким-то своим мыслям, добавил: - Да я главным-то стал год назад - чего же
ты хочешь?
- Марья Семеновна люстру хрустальную достала, - Анна Макаровна
вздохнула. - Подорожал хрусталь нынче.
- Хрусталь, хрусталь... - эхом отозвался Филипп Михайлович, встал,
подошел к жене, сел напротив. - А знаешь, и идей у него - полная башка.
- У Чеснокова? Так он же...
- Да нет, - отмахнулся Филипп Михайлович, - у редактора.
Он встал, прошелся по комнате.
- И идеи в общем-то неплохие. Пока его шеф в отпуске был - он накрутил,
накрутил...
Филипп Михайлович тронул ручку серванта, на мгновение задумался -
курить - не курить? - и, решив, что легкие и сердце лучше все же поберечь,
"Руно" не тронул, а сунул в рот коктейльную соломинку.
- Чит... - я не понял, какое слово он употребил, может быть, и "черт",
но скорее "шут", - ...его знает... - Он пожал плечами и продолжал
размышлять вслух: - Школу рабкоров создал. Крутится, хочет "приз газеты"
учредить. В общем, это заманчиво, конечно. Полезно. Я добро дал, а что
получится - от него зависит.
- А газета? - Анна Макаровна, думая о своем, все же решила поддержать
видимость беседы с мужем.
- Ничего, - сразу отозвался он. - Я-то ею давно не интересовался...
Так, болтовня одна. А на последней планерке, когда обсуждался какой-то
вопрос, предпрофкома вдруг заявил: газетку-то нашу читать, мол, надо, там
об этом рассказано. Все даже удивились.
Он снова прошел на кухню, после горячего чая вдруг выпил стакан
ледяной, прямо из холодильника, газировки.
- Активный, - заговорил снова обо мне, - везде суется... Бывает, утром
приезжаю в трест, а у него свет горит - ночевал и, наверное, не спал.
Откуда столько энергии?..
- Молодой? - не особенно интересуясь, отозвалась Анна Макаровна.
- М-мг, - подтвердил Филипп Михайлович, - начкадров так...
Он вспомнил скандальную историю, известную многим, но обсуждавшуюся
только в кулуарах треста, - обо мне и фаворитке кадровика, которую я
отбил-таки. Знал об этом Филипп Михайлович, однако пересуды не любил и
начатую фразу оборвал.
Он скинул халат и шлепанцы, забрался под одеяло и уже потом промолвил:
- Ложись, мать, завтра утром к Наташке махнем - я машину заказал.
Решив, что на этом разговор либо закончился, либо перейдет на другую
тему, я "выключил" мирную пару и попробовал сосредоточиться на истекающей
призрачным соком луне за окошком.
Говорят, если на спящего человека падает лунный свет, он становится
лунатиком. Но я этого не боюсь. С тех пор, как я открыл в себе
удивительную способность производить перемещения в пространстве, читать
мысли людей, до мелочей воспроизводить прошлое и представлять будущее, с
тех пор, как убедился, что луна - лучший помощник в этом, я полюбил ее.
Она помогает мне общаться с миром. Даже если засыпаю...
Надгробие закачалось и сползло в сторону. Ступая босыми ногами по
острым камешкам дороги, в развевающемся длинном платье ко мне приближалась
мать.
- Не пей, сынок, ну не пей... - эхом, как в пустой комнате, прозвучал
ее голос.
Я бросил.
- Не гуляй, сынок, не гуляй, - заклинала она.
Я перестал встречаться со всеми своими знакомыми.
- Не пей, сынок, не пей...
Я опять бросил.
- Не гуляй, сынок, не гуляй...
Не в силах вырваться из заколдованного круга, я уткнулся лицом в ее
седые, длинные, распущенные волосы. Они пахли совсем не так, как у других
женщин. Не соблазном, а теплом. Мне захотелось плакать.
Но слез не было.
Я задрожал, чувствуя, что лунный полумрак стискивает мне виски,
порывисто вскочил, щелкнул выключателем.
Лампа взорвалась оранжевым шаром, хлестнула светом по стенам.
В зеркале отражалась моя взлохмаченная физиономия. Свалявшиеся волосы,
отросшая за месяц жидкая борода...
Интересно, сколько раз перевернулась мать в гробу?.. Так, кажется,
бывает, если нарушить волю умершего?
С ужасом услыхал я, как скрипят доски, сопротивляясь поворачивающемуся
телу. Передернул плечами и снова уставился на свое отражение.
Нет, лучше спать при свете.
Я только закрыл глаза, как меня за плечо тряхнул шеф.
- Ну что?
- Та-а... - отмахнулся я.
- Устал?
- В общем-то есть.
- А ты думал, мне легко?
Я так не думал. И вообще, именно с шефом встречаться мне сейчас не
хотелось - я чувствовал себя виноватым перед ним. Но, с другой стороны, я
точно знал, что уж ему-то поговорить не с кем. Вообще. А обо мне так тем
более. А еще я твердо знал, что ему хочется этого. Поэтому совсем
отмахнуться не решился. Влез в разговор.
Разговоры наши с шефом точнее было бы назвать вялыми прениями. Но если
они велись в редкие минуты отдыха среди текучки, то выливались в
настоящие, хотя и беспомощные, споры. Но главное, что меня успокаивало, -
мы никогда не опускались до пустых препирательств.
- ...Ты все время хотел свободы, - продолжал он. - Вот и получил ее.
- Спасибо, - я действительно был ему за это благодарен.
- Я смотрел первые три номера... Ничего... Профессионально.
"Интересно, что ты скажешь, когда увидишь три последних?" - подумал я,
а вслух произнес:
- Старался давать побольше материалов.
- Я заметил. В общем, ты молодец, обошелся и без корпуса [крупный
типографский шрифт], и без перепечаток.
Это уже тайны "кухни". Когда материалов для газеты не хватало, давали
набор не петитом [один из мелких типографских шрифтов], а корпусом, чтобы
занять побольше места. А в редакционных архивах я увидел, как действовал
мой предшественник - гнал в набор вырезки из других газет и журналов.
- Работал много? - поинтересовался шеф.
- С восьми утра до десяти вечера.
- А макеты? [графический план верстки газетной полосы]
- Ночью. Кончал обычно в шесть-семь утра.
Шеф смотрел на меня непонимающе. Работу свою он не любил, это я давно
понял, но знал ее досконально, выкручивался из любых положений и с
минимальными затратами. И мое рвение ему понятно не было. И потом, он был
чрезмерно опаслив, старался сглаживать острые углы и этим, я считал, делал
газету совершенно "беззубой".
- Критики ты много даешь, - пожурил шеф.
- А вы как хотели? - не сдержался я. - Планы не выполняются, везде
разлад, брак, а вы...
- Ну ладно, ладно... Ты подписывал - ты и отвечать будешь...
- И отвечу! - в такие моменты я обычно распалялся. - Отвечу.
- Я школу создал, шеф. Рабкоров. - Я понял, что сейчас он обидится -
организация школы была все же превышением моих полномочий.
Он действительно обиделся, но виду не подал.
- Что ж, хорошо, - шеф задумался и снова, уже медленно, протянул: -
Хо-ро-шо...
Он забарабанил пальцами по столу, то ли пытаясь скрыть замешательство,
то ли просто обдумывая, как быть дальше.
- А за критику тебе все равно влетит, - не нашел он ничего лучшего, как
напомнить про больное.
"Может, сказать о призе?" - подумал я, вспомнив про объявленный
конкурс, но тут же отверг эту мысль. Не надо. Лучше "на рабочем месте".
Дождусь понедельника.
- И чего добился? - он все пытался понять меня.
- Многого! - Я вдруг решил один раз ударить напрямик, и не потому, что
не мог устоять перед соблазном подразнить его, а потому, что уже
чувствовал себя победителем: - Знаешь, шеф, отдыхай еще неделю.
Он недоуменно поднял на меня глаза:
- Ты что?..
- Вполне серьезно. Я не успел сделать всего, что затевал. Мне нужна еще
хотя бы неделя свободы.
Это было для него так неожиданно и выглядел он таким растерянным перед
открывшейся вдруг тяжкой для него истиной, что я смилостивился и тут же
отпустил его.
Я чуть не задохнулся от отчаяния, осознав, как трудно мне уснуть
сегодня. Впрочем, только ли сегодня?
- А люди все новые, - перевел он разговор на моих корреспондентов.
Прошел год, как я расстался с Ярославной. Ее мама была против наших
встреч. Наяву. А мое желание оказалось сильней запретов. Не помню уж, как
я впервые проник сквозь стену в их квартиру... И не хочу вспоминать о
наших встречах с дочерью на глазах у ничего на видящей матери... Страшным
оказалось другое! Этот прорыв разбудил во мне неведомые силы, и теперь я,
даже против своей воли, оставаясь зачастую невидимым, перемещаюсь в
пространстве и времени, либо, как зябнущий одеяло, тяну их на себя. И
руководит мною шальная моя мысль!..
Поверьте, это тяжко. Приходится заставлять себя думать хоть о чем-то
приближенном. Скажем... побриться надо...
Борода не поддавалась даже специальной насадке электробритвы. Вот тебе
и жидкая. Я обкромсал волосы ножницами я схватился за станок "безопаски",
подаренный на прошлой неделе Люсьен.
Люсьен... Вот ее-то мне непросто вызвать. Даже при большом желании. А
сама она что-то не приходит в последнее время...
Я вздрогнул: Люсьен задувала свечу у чужого изголовья. Вздрогнул, до
боли стиснул зубы и тут же увидел каплю крови, выскользнувшую из-под
лезвия на желваке, пробежавшем по скуле.
Конечно, предъявлять какие-либо претензии к Люсьен я не смел. Она, как
любят говорить, была вольна, как птица. Я понимал это, понимал и то, что
сам свободен по отношению к ней. И все-таки, чужая подушка и Люсьен - это
удар.
Держа в пальцах бритвенный станок, Я ощущаю тепло ее руки, забытое на
стальной рукоятке. Это придает мне магических сил и, обдирая вторую щеку,
на первой, уже гладкой, я чувствую осторожное прикосновение ее губ.
- Наконец-то! - радуюсь я.
- Опасно оставлять надолго в одиночестве любимых женщин. А в выходные
дни и подавно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг