- Вы на него не сердитесь, - проговорил пришедший, выглядывая на Юрку
из-под темного капюшона. - Тупость, невежество и буйство - неотъемлемые
качества жителей окраин. А этот экземпляр отличается еще и дешевым
шляхтским гонором.
- Он что, поляк? - невольно вступил в разговор Юрка.
- Нимало, - ответствовал старик. - Поляков он ненавидит, равно как и
москалей. Он истинный заслуженный запорожец. Доводилось слышать?
- В школе учили, - признал Юрка нехотя, - "Тарас Бульба".
- Тарас Бульба - литературный персонаж. Худосочное изделие автора,
мечтающего польстить старшему русскому брату. Петруха же - запорожец
натуральный. Он в войске Карла, короля шведского, под Полтавой сражался за
волю Украины. Мазепинец, - поднял тощий палец старик. - Однако, - добавил
он, - что ж я вас на лестнице держу? Пожалуйте в залу. Проходите, будьте
любезны, - и сделал приглашающий жест.
Они прошли еще по бесконечной каменной лестнице, сообразуясь с жестом,
куда-то вперед и вверх. Неспешно, как подобает, заботливый провожатый и
жданный гость.
- Мы вас давно ждали. Подзадержались вы в своем свободном поиске, -
ловко прихрамывая по ступенькам, приговаривал провожатый.
Юрке очень хотелось спросить: "А откуда вы знали, что я должен прийти?"
Но не спрашивал, держал характер. Поинтересовался только:
- А куда мы идем?
- Мы уже пришли, - они стояли и впрямь на пороге огромного зала.
Лестница с неизбежностью перешла в площадку, площадка - в коридор, а зал
вырастал из коридора каменным вестибюлем с факелами рубинового огня по
стенам. От красноватого света все виделось несколько мрачным. Но Юрка и
помнить забыл, каким бывает дневной свет.
Рубиновые факелы прикреплялись к стенам по два и казались глазами
невидимых красноглазых существ, затаившихся в камне этих стен. Возможно,
они и были соглядатаями. Во всяком случае, ощущение, что, кроме них двоих,
здесь есть кто-то еще, не покидало Юрку.
- Имя мое - Якоб Шпренгер, доктор наук, - представился провожатый. Он
скинул уже с головы темный капюшон. Лицо было скорее неприятным, чем
страшным. Лицо, привыкшее отдавать приказания, а не приветствовать. Улыбка
держалась на нем как приклеенная и все время сползала куда-то набок, к
уху.
- Прошу садиться, - пригласил он: посреди огромного, как футбольное
поле, зала стоял каменный неуютный стол, и кресла у стола - мягкие,
глубокие, затягивающие. Юрка поневоле повиновался. Здесь, в замке, он
чувствовал себя вполне человеком. Вернулась сила тяжести, упругость мышц,
противящихся этой силе. Сейчас даже усталость некоторую испытывал он от
подъема по длинной и скользкой лестнице. А вот боли от ран, нанесенных
Петрухиной сабелькой, давно не ощущал, и рваные порезы на Юркином защитном
комбинезоне затянулись словно бы сами собой, заросли. Как человек, он был,
разумеется, сильнее этого старикашки, но сила не есть власть. Власть - это
хитрость и владение ситуацией. Власть - умение склонить на свою сторону,
подчинить. Власть - это знание, наконец, которым она особенно не любит
делиться.
- Меня зовут Якоб Шпренгер, я доктор наук, - опять повторил Юркин
собеседник и подчеркнул, знакомым уже жестом воздев желтоватый палец: -
Богословских наук. Впрочем, я полагаю, что имя мое вряд ли знакомо вам,
поэтому можете обращаться ко мне просто: доктор. Герр доктор. Я из
германцев.
На Юрку ожидающе смотрели выпуклые водянистые, когда-то, наверное,
голубые глаза. Юрка не знал, что должен говорить в таком случае, и
беспокойно ерзал в мягком кресле, оглядываясь вокруг. Непривычно было
сидеть в таком - слишком мягком - кресле. Из такого разом не вскочишь.
- Не скрою, - не стал тянуть паузу дальше хитроумный доктор, - мы
заинтригованы вашим стремлением войти к нам. Вашей целеустремленностью,
которая превыше всяких похвал. Так что вы хотите нам сказать, о чем
спросить?
- Кто меня убил? - осторожно начал Юрка с малого.
- Вас конкретный человек интересует или роковая ситуация?
- Убийца, - уточнил Юрка.
- Пожалуйста, - кивнул головой вежливый собеседник, - вашим убийцей
следует считать Иосифа Виссарионовича Джугашвили.
- Ну, это враки, - возмутился Юрка, - Джугашвили - это Сталин. Я
родился, когда его уже на свете не было. А стрелял в меня и вовсе
Гоглидзе. Путаница, видать, в вашей канцелярии. Грузинскую фамилию нашли и
думаете, что все равно.
- Да нет, - с удовлетворением возразил доктор. - Стрелял в вас
действительно Гоглидзе, а убийца - Джугашвили, для которого страна была
словно огород для сумасшедшего садовника. Он выпалывал самых зрелых, самых
плодоносящих, самых перспективных, оставляя мразь, грязь, негодяев, трусов
и палачей. Их потомство не могло быть иным, чем толпой полностью лишенных
веры и нравственности индивидов. А вы, можно сказать, жертва, принесенная
на алтарь беззакония. И приятно видеть, что лично у вас думательные органы
от длительного бездействия не полностью атрофировались. Во всяком случае,
вы можете постоять за себя и восстановить справедливость.
- Как? - заинтересовался Юрка.
- Простите, и это вы меня спрашиваете - как? Вы, ангел погибели? Да
вычеркните всех Джугашвили, Гоглидзе и прочих брюнетов из списка живых.
Вам с вашим огненным мечом предоставлена уникальная возможность. Я, старый
слуга государственности, вам, как истинно русскому человеку, настойчиво
это рекомендую. Избавьте мир от генетического мусора и противоестественных
соединений, от евреев, разъедающих любую государственную структуру,
подобно серной кислоте, от итальянцев, которые по сути - одна мафия. Ну,
негры сами вымрут, скорее всего, под воздействием СПИДа...
- Ясно, - определил Юрка, - фашизм проповедуешь, немец чертов. Все вы
фашисты.
- И правильно, - возликовал Якоб Шпренгер. - И немцев давно пора
вычеркнуть. Узнаю Русь. Истинно русский размах! Слушайте, вы действительно
пришли по адресу, вы тот, кого мы так долго ждали. Нам надо сотрудничать,
ведь воистину вы, мой мальчик, - бич божий. У вас просто талант к
убийству.
- Тебя я убью! - пообещал Юрка.
- Меня? - рассмеялся доктор. - Но я же скончался давным-давно, задолго
до вашего рождения, хотя всегда оставался более живым, чем вы, юноша,
потому что продолжали жить мои трактаты, мои идеи. Уничтожить меня можно
только вместе с ними. Но для этого пришлось бы сжигать все хранилища книг,
чистить библиотеки, подправлять историю. Что, впрочем, тоже не исключено,
- глаза доктора богословия вспыхнули звездами. - Мне все больше нравится
ход ваших мыслей, друг мой. Да, это, пожалуй, поле деятельности не менее
просторное, чем сведение корня отдельных наций на нет. Пожалуй, вы правы,
национальный признак - не самый надежный. Можно облагодетельствовать
человечество иначе, и уцелевшие станут молиться на ваш огненный меч. Вы
поглядите повнимательней на этот мир. Он в агонии. Мы присутствуем при
акте коллективного самоубийства. Двадцать пять процентов детей - мутанты,
сплошные дебилы. Если избавить от них человечество, сколько сиделок и
врачей освободится, сколько средств, которых здоровым не хватает. Избавить
землю от уродов и сумасшедших, от проституток, гомосексуалистов и
наркоманов, от неизлечимых больных и искалеченных в войнах, в гигантских,
все перемалывающих машинах индустрии и в автомобильных катастрофах -
значит, дать оставшимся глоток свежего воздуха. Освободившаяся земля
сможет прокормить живых безо всяких извращений, вроде пестицидов,
рок-н-ролла, гидропоники и дерьмократии. Только очень важно не допустить
половинчатости. Рука, держащая меч, должна быть твердой.
Юрке казалось, что мутный поток слов захлестывает его как волна. Он
попытался привстать, но кресло, пока он сидел в нем, словно бы изменилось:
чуть сдвинулись подлокотники, в податливости которых руки теряли силу,
чуть дальше в глубь кресла отошла мягчайшая подушка. Доктор продолжал свою
речь, взмахивая длинными худыми руками, и Юрке представилось вдруг, что
эти руки с гибкими пальцами тянутся к его горлу, как жилы разлохмаченного
кабеля. Он с трудом справился с собой и прервал Шпренгера:
- Хватит, профессор. Меня интересует теперь только одно; где найти
твоего хозяина?
- Так ведь нет никакого хозяина, - раскатился дробным смешком доктор
богословия. - Неужели вы все еще не поняли этого? Нет хозяина, есть только
слуги. Слуги идеи, слуги порядка.
- А как же звезда?
- То-то и оно, что - звезда. А у звезды не может быть одного луча, даже
с двумя лучами звезды не бывает. Право, ваша заторможенность не может не
изумлять, хотя порой ее вежливо именуют загадкой славянской души. Ну,
нарисуйте мысленно звездочку. Снежинку. Сколько лучей у нее. Пять? Шесть?
Восемь?
Как под гипнозом Юрка увидел, что черные стены посерели, стали
прозрачными. Тысячи, миллионы, миллиарды людей предстали Юркиному взору,
как пульсирующий сгусток, складывающийся то в трехконечную мерседесовскую
звездочку, то в тридцатидвухгранную звезду со старых морских карт, то в
хрупкую, единой нервной системой пронизанную многолучевую конструкцию.
Порой один из лучей вдруг становился напряженнее и наполненное, вспухал и
лопался кровавый пузырь;
лавиной выплескивались через границы армии;
машина из слипшихся комом чиновников различного цвета кожи, одежд и
разреза глаз манипулировала бумагами и печатями;
после жестокой трепки расползались по своим углам государства;
правительства, поскуливая, зализывали раны;
расцветали язвами больные от рождения города;
бури срывали с мест все легкое и уносили.
Где-то в центре событий стояла, сунув крупные руки в карманы тугих
штанов, разъевшаяся многозвездная Америка, покачивалась на каблуках,
приценивалась к окружающим.
И вновь что-то отмирало, что-то зарождалось новое, опадал луч,
претендующий на лидерство, наполнялись жизнью ранее ущербные, соседние и
противоположные.
Юрка сбросил морок, собрался и встал.
Шпренгер, оборвавший тираду на полуслове, взглянул на Юрку, и глаза его
расширились. Не было больше мальчишки в нелепом маскировочном комбинезоне,
годного лишь служить машиной для убийства. Белый ангел стоял перед ним, и
факелы не отбрасывали багровых теней на сияющие его одежды, потому что
светился он изнутри.
Доктор богословия попытался сделать предостерегающее движение рукой и
окаменел.
Юрка шагнул мимо него, мимо длинного каменного стола - сквозь
прозрачную серость стен, послушно пропустивших ангела. Вместе с тем,
пространство не было нейтральным. Он шел, как идут по болоту, проталкивая
себя сквозь сопротивляющуюся тяжелую массу густой жидкости и тумана.
Плотная масса эта сначала была по пояс, потом дошла до груди и грозила
утянуть с головой. Но над центром этого, условно говоря, болота парила
звезда, шевеля лучами-щупальцами, притягивала и отталкивала. Она похожа
была на морскую звезду, также гибка и гармонична. Юрка продолжал
двигаться, разбрасывая клочья тумана цвета гнилой радуги.
Звезда вроде бы отступала, во всяком случае, удалялась по мере Юркиного
приближения. Тогда Юрка, напрягшись, взлетел.
Туман сразу оказался далеко внизу. Впереди тоже ничего не было, кроме
звезды, кроме тела звезды, перекрестья ее лучей. Почувствовав приближение
ангела, звезда вроде бы задергалась, но ее лучи связывались множеством
капилляров и нервных окончаний с человеческими сообществами, поэтому
подвижность звезды была ограничена. То, что давало ей силу, обнаруживало и
уязвимость. Поняв это. Юрка поднялся повыше, ощутил в руке потяжелевшую и
удлинившуюся рукоять огненного меча и, спикировав, чтобы ударить сильнее,
рубанул. Наискось, от края до края. Потом, памятуя Петрухин урок, ударил
еще сразу же вдоль, поперек, по диагонали, используя то, что отнять у него
не могли, - инициативу.
Звезда под его ударами расселась, как тесто, которое полоснули ножом.
Пискнули, лопаясь, нейроны, затрещали связки, сосуды. Края разрубов
запотели зеленоватой лимфой, пульсирующей внутри.
Ангел возликовал, увидев звезду рассеченной и отпраздновал было победу
обнаженной душой своей, но сделал это до срока: распавшиеся будто,
зашевелились, задергались лучи и начали сползаться. Нервы прорастали друг
в дружку, зеленая лимфа на глазах густела. Сердцевина звезды вначале стала
похожа на кляксу, потом выгнулась и распрямилась.
Юрка, обеими руками сжав рукоятку меча, выбросил узкий и длинный язык
пламени и выжег тоннель в звезде. Опаленные края тотчас чавкнули и
срослись. Все было безнадежно.
Теперь, похоже, звезда решила обороняться. Она выбросила стремительный
протуберанец, и Юрка влип. Он пытался вырваться, но крылья завязли в
зеленовато-лиловом киселе, сквозь ударило жестким излучением. Он
содрогнулся в конвульсиях. Очевидно, сработала отлаженная и проверенная
веками система безопасности звезды. Юрка зря недооценил ее.
- Я все равно уничтожу тебя! - завопил он отчаянно.
- Ты герой! - запела звезда. - Ты мой. Мы вместе. Нам хорошо вместе.
Юрка ощутил крик боли, ставшей и его болью. Распятый и распяленный
ангел медленно растворялся в сгущающейся, поглощающей его липучей плазме.
Он попробовал выбросить руку с мечом, но охватившая Юркину руку масса
крутанулась, и Юрка лишился меча. Это было последним сокрушительным
ударом, совсем уже неожиданным. Чуть не впервые в жизни Юрка заплакал. И
его горе стало горем всеобщим, все вокруг прониклось им. Плакали и стенали
миллионы, потрясенные его печалью. Он растворялся в звезде, сливался с
нею.
"Мы вместе", - уговаривала, утешала, убаюкивала звезда.
- Нет уж! - уперся последним усилием воли Юрка. - Плевал я на всех. Я
сам по себе. Один. Единственный. Я упрямый. Не ваш. Ничей. Свой. - Уже
впаянный в мозг нейрон отказался передавать сигналы, врастающая в
зеленоватое тело звезды мышца перестала повиноваться общему ритму
пульсаций. Тромб застрял в сосуде. - Что, съели? - освобождался, выползал
весь в зеленом, как в тине, ангел. - Я ненавижу вас. Я одинок. Как перст.
- Он захолодел и закоченел в ледяном своем одиночестве. В вечно струящемся
веществе звезды, он торчал, как ржавый гвоздь в живом теле. Система защиты
опять сработала - его выбрасывало на обочину. Еще немного и он был
свободен.
"Меч бы найти!"
Да откуда же взяться мечу?
Юрка задумался. Может быть, настал час, когда следует обратиться к
Всевышнему? Все еще в задумчивости, полетел он все выше и выше, но не стал
подниматься знакомыми радужными тоннелями, а направился в одиночестве к
звенящему черному солнцу. На середине пути оглянулся. Земля невесомым
шариком крутилась в пространстве, а над ней висела, растопырив конечности,
всемогущая звезда. Жирела, шевелила щупальцами, победно горела зеленым в
голубом тумане. Горячий комок ненависти сдавил душу ангела. Как линза,
собрал он в себе черные солнечные лучи, помножив их на злую ярость. Ничего
не осталось от Юрки - весь он стал плотным сгустком поля, рабочим телом
космического лазера. Лазер мог сработать лишь раз.
И он сработал.
Луч шарахнул в самый центр звезды, испепеляя сращение щупалец.
Обожженные конечности развалились, будто пряжку, скрепляющую их вместе,
расстегнули. Обгорелые края больше не срастались, а, наоборот,
отталкивались друг от друга и болели. Остатки щупалец сворачивались в
коконы. Их следовало бы полностью уничтожить, дожечь, чтобы наверняка,
безвозвратно, но некому было. Юрки уже не было.
Я долго выныривал из темноты, тонул в ней и захлебывался. У темноты
оказался тошнотворно-соленый вкус, застрявший в дыхательном горле.
- Рвотная реакция на наркоз, - произнес кто-то.
Я попытался выбраться из темноты, собирая себя по крупицам, по
капелькам. Обломанные крылья оттягивали плечи, давили на лопатки. Чтобы
идти было легче, я отвел руки назад, за спину, а кругом был сплошной
розарий, только розы отцвели и опали, и теперь торчали одни колючки на
длинных ветках. На ветках, которые длинней столетий.
- Как тебя зовут? - донеслось из порозовевшей темноты. - Ты знаешь, как
тебя зовут?
- Да, - сказал я, всплывая на поверхность.
Поверхность качалась, как незакрепленная опалубка.
- Отвечай, если слышишь. Тебя зовут Георгий?
- Да.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг