Сам сядет за микроскоп, а ее рядом посадит и растолковывает что-то.
Нюня придет, окажет:
- Мутичке уже кушать пора!
Фима засмеется:
- Пора - значит, бери.
Но Нюне хочется поговорить.
- Мутичка - очень умная кукла, - скажет она.
А Фима опять смеется:
- Как ты, да?
Но не обидно смеется.
- Я ведь тоже не такая глупая, как ты подумал тогда, в зоопарке, - скажет
Нюня. - Если я говорила "уничтожить", думаешь, я уж правда такая злая? Это
я просто не знала тогда, что насекомые умные.
- Развитые, а не умные - так будет вернее, - снова станет серьезным Фима.
- Фимочка, а может быть так, что человек добрый, но глупый?
- Это если не доброта, а сюсюканье. А если настоящая доброта, то это все
равно что ум. Ну, вот посуди сама, - Фима выпрямится во весь свой
маленький рост. - Ты без нужды веточку не сломишь, букашку просто так не
раздавишь, птице поможешь, зверя обережешь. Вроде ты животных сохраняешь -
и всё. А оказывается, что не только животных, но и человека, человечество.
Потому что не будет муравья или птицы - не будет и леса. А леса или
водорослей не будет - не будет ни хлеба, ни воды, ни воздуха. Ты любуешься
листом или букашкой и думаешь, что это просто доброта, а это - ум! Вот!
Он много еще что говорил, но Нюне так нравилось слушать его речи, что она
могла прослушать внимательно не больше трех фраз, а дальше начинала
мечтать и уже ничего не слышала. И после спроси ее, о чем говорили, а она
уже не помнит. Помнит, что что-то замечательное, а что - неизвестно.
Хорошо запомнила Нюня только разговор на груше.
Она подошла, когда Фима уже сидел на дереве и о чем-то очень думал. Нюня
потопталась и тоже полезла, но на всякий случай уселась на самой нижней
ветке. Однако Фима не только не рассердился на нее, а даже заговорил.
- Нужно, - сказал он задумчиво, - уметь подняться выше и посмотреть широко.
Что ж, выше так выше. Нюня поднялась еще на две ветки и уселась почти
рядом с Фимой. Но так как широко все равно не было видно, то она встала и
начала озираться.
- Ну, так и столкнуть недолго, - сказал Фима, но все-таки очень не
рассердился, а продолжал говорить: - Как ты думаешь, сколько на небе звезд?
Нюня вспомнила разговор в зоопарке - может, Фима хочет проверить,
правильно ли она сказала, что умеет, как муравей, звезды днем видеть? Но
ничуть она и не соврала: стоило ей подумать о звездах, и она тут же их
увидела - много, очень много, лишь вокруг солнца их не было.
- Миллион! Их - миллион!
- Ученые насчитывают на небе полтораста тысяч звезд, - уточнил Фима и
опять спросил: - А как ты полагаешь, сколько на Земле видов насекомых? Я
подчеркиваю: не особей, а видов!
Сказал так сказал! Разве был на улице еще такой мальчик, который бы мог
сказать "подчеркиваю"! Еще мог бы, пожалуй, что-нибудь подчеркнуть в
тетрадке и то, наверное, криво. Но сказать! Она так восхитилась, что чуть
не забыла ответить. Потом спохватилась:
- Насекомых? Полтораста тысяч!
- Ошибаешься! Более двух миллионов на земле видов насекомых!
Так и сказал: "более"!
- А миллион больше, чем тысяча, да? - уточнила для себя Нюня.
- Ты понимаешь, что такое вид? - продолжал Фима. - Тараканы - это вид. И
муравьи - это вид. И комары - вид. И клопы. И пчелы. И осы. Более двух
миллионов только видов! А сколько особей еще в каждом виде! По сравнению с
насекомыми звезды - это так, горсточка. Во всяком случае, видимые.
Больше Нюня на небо смотреть не стала, а принялась думать о насекомых. А
потом оказалось, что она уже не о насекомых думает, а о том, что,
наверное, ни за что не успеть человеку за жизнь обо всем подумать: и того
тысячи, и того миллионы, а голова-то у человека одна.
- А как ты полагаешь, - снова умно спросил Фима, - имеет значение у
насекомых каждая особь? Ну, каждое насекомое?
Нюня представила, что ее укусил комар, так ярко представила, что у нее тут
же зачесалась нога, почесала ногу и ответила убежденно:
- Имеет.
- Нет. Не больше, чем клетка в твоем теле! А теперь скажи, сколько времени
существуют насекомые и сколько человек?
- Фимочка, а есть такое насекомое - оно живет один день. А человек до
самой старости!
- Я говорю о жизни вида и класса, а не о жизни особи, - сказал Фима
сурово. - Так вот, двести миллионов лет существуют насекомые, а
человечество в сто, а то и в двести раз меньше.
- Ой, Фимочка! - с послушным восхищением сказала Нюня, а Фима продолжал:
- На что уж промышленность! И, однако же, вес только одной стаи саранчи,
перелетевшей через Красное море в начале нашего века, больше веса всех
цветных металлов, которые за всю свою историю выплавило человечество!
- Фимочка! Если они такие, ну, миллионные, как же ты ими командуешь? Они
вон какие, сам говоришь, а тебя слушают!
- Это разве слушают?! - вздохнул Фима.
- Ты как волшебник, - сказала подхалимно Нюня.
- Познавать надо, - задумчиво откликнулся Фима. - По-зна-вать! Вот тогда -
ого-го! - можно сильнее любого волшебника стать!
- Разве их всех узнаешь, - вздохнула в свою очередь Нюня, - их вон
сколько... миллионов, даже обо всех миллионах не успеешь подумать!
- Эх, Нюня-манюня, - сказал Фима. - Считать надо уметь! Звезд - сто
пятьдесят тысяч на небе, так? Насекомых сколько? Два миллиона видов. А в
каждой - подчеркиваю: в каждой! - голове до шестнадцати миллиардов
нейронов - сообразительных клеток. Да ведь и не каждую же звезду или
насекомое нужно знать! Да и не каждая же голова все-все должна знать - ты
вот, к примеру, еще ни о чем почти не думала...
- Я думала!
- У человечества вон сколько мозгов. Только плохо, когда люди забывают,
что каждый должен думать!
Тут Нюня задала один вопрос - только один вопрос, только об одном
невероятном происшествии из многих, которые видели за последнее время ее
дочери-куклы, но Фима, вместо того чтобы ответить на вопрос, задумался,
глядя прямо в лицо Нюне.
- Я знаю, - сказал он, - ты наблюдаешь за мной. Я сначала сердился на
тебя, а теперь не сержусь. Я уважаю в людях любознательность. Может быть,
ты станешь великой ученой или великой писательницей.
Нюня широко открыла глаза, а Фима продолжал:
- Есть даже такое выражение: "Он вырвал тайну у природы". Но человек имеет
право на тайну. Во всяком случае, до тех пор, пока он не проверил все, что
нужно. Я знаю, тебе известна очень важная часть моей тайны.
- Позавчера!.. - сказала Нюня и сжала и даже поджала губы, чтобы показать,
что большего она не сказала бы и под пытками.
- Я знаю, ты не такая болтушка, как некоторые другие девчонки.
- Ой, Фимочка, да честное ленинское, честное пионерское, честное
октябрятское...
- Дай просто честное слово. Если человек не умеет держать просто честного
слова, то он и другого слова не выполнит.
- Да честное... честное-пречестное слово!
- И если ты узнаешь даже больше, я верю, ты и тогда не проболтаешься. Так
нужно, Нюня!
Медленно и спокойно он стал слезать с дерева, и за ним, немножко торопясь,
но все-таки стараясь не наступать на голову и руки, стала спускаться Нюня.
Вечером она собрала всех кукол вокруг себя.
- Что ты знаешь о Фиме? - опрашивала она и, выслушав, говорила: - А теперь
запомните - разведчик должен уметь держать просто честное слово! И вообще
- человек имеет право на тайну.
Только Мутичку она даже слушать не стала:
- Я знаю, тебе известна очень большая Фимина тайна. Но ты настоящая
разведчица и не проболтаешься, пока... пока он не узнает все, что нужно...
Сколько на небе звезд, Мутичка? Не тысяча, а больше! А насекомых? Это ты
даже еще не учила! Но мозгов у человека больше, чем насекомых и звезд.
Только надо уметь думать...
Крик из зоопарка
В то время как Нюня все это вспоминала и крепилась изо всех сил чтобы быть
достойной Фимы и не выдать его тайны, хотя она очень (очень-очень!)
боялась за него и все думала, что Людвигу Ивановичу, может быть, и можно
бы немного рассказать, - в это время Людвиг Иванович все делал и делал
свои следственные дела. Никак он не мог поверить, чтобы Фима никому и
ничему не доверил свою тайну.
Коль в бега идет мальчишка,
кто-то должен это знать:
не злодей же он из книжки -
в голове свой план держать, -
бормотал Людвиг Иванович, а сам еще и еще раз просматривал все полки, все
ящики в поисках .какой-нибудь записки, какого-нибудь намека. Нет ничего не
было. Из криминалистической лаборатории сообщили, что те три слога с
хвостиком - "ма не бе..." написаны не позднее двенадцати часов дня, но
ведь это была неоконченная записка!
Людвиг Иванович прошел через дорогу к полному, одышливому мужчине Тихону
Харитонову, который действительно рассказал ему обо всем, что происходило
сегодня на Зоологической улице с пяти часов утра: как приезжала мусорная
машина, а мусорщик не подобрал грязных бумаг, выпавших из нее, - грязный
газетный лист и сейчас лежал у забора недалеко от Фиминого дома. Как в
семь часов, когда открылся продуктовый магазин, на пустыре собрались
заросшие, неумытые мужчины и потом послали одного, поприличнее,
уговаривать продавщицу отпустить им вино, а сами стояли за сараем. Как
скакала по улице девочка через веревку и упала и разбила правое колено, но
плакать не стала, а приложила подорожник. Когда Людвиг Иванович
окончательно убедился, что Тихон Харитонов знает все, что делается на
улице, он задал ему прямой .вопрос:
- А мальчик в патронташе или с патронташем не проходил?
И Тихон Харитонов истово ответил:
- Нет, такого не было, и не только сегодня, но за весь последний год.
- А показывался ли сегодня на улице Фима Морозов?
- Нет, Фима Морозов сегодня на улице не был.
- А вы его хорошо знаете?
- Ну как же! Серьезный мальчик. Только вот что я вам скажу... - Тихон
Харитонов приблизил лицо и, переведя тяжелое дыхание, сообщил: - По-моему,
Фима... спекулянт.
Любой другой человек на месте Людвига Ивановича удивился бы, может, даже
рассмеялся, усмехнулся хотя бы: "Ну, это вы уж..." Но Людвиг Иванович был
следователем и если и любил поговорить, то только в перерывах между
следствием - на следствии же он слушал и слушал, слушал и задавал вопросы,
задавал вопросы и слушал. Он так и сказал:
- Я вас слушаю...
А Тихон Харитонов показал на новый большой дом:
- Посмотрите - аптека. Го-ме-о-па-ти-ческая. Я сам там беру лекарство от
астмы. Вы видели когда-нибудь го-ме-о-па-ти-че-ское лекарство? На них наша
химия не разорится, даю вам честное слово, даже если полгорода будет их
принимать восемь раз в день. Они крохотные, эти таблетки, и пьешь их,
пьешь, а им и конца не видно. И твоей болезни тоже не видно конца. Я не
отвлекаюсь, я строго по логике. Мальчик Ефим Морозов, мы говорим о нем. Но
и о го-ме-о-па-тии. Потому что спросите, часто ли в эту аптеку хожу я,
пенсионер-астматик? А теперь спросите меня, сколько раз за лето бывал в
этой аптеке мальчик-пионер Ефим Морозов?
- У него, кажется, что-то не ладится с ростом...
- Ха-ха, тогда бы он за это лето успел стать гигантом! Так нет же, мальчик
бегает в аптеку чуть не каждую неделю, а ростом не прибавил и на
миллиметр! Вы понимаете? Он был орудием в чьих-то руках, им направляла
преступная шайка!
В аптеке, когда туда пришел и задал вопросы Людвиг Иванович, поднялся
маленький переполох, потому что получалось, что они в самом деле многовато
выдали мальчику лекарств, хотя лекарства были такие крохотные, что Людвигу
Ивановичу даже странно показалось, как их могло быть выдано слишком
много...
Людвиг Иванович в который уже раз прозвонил по постам, и вокзалам, и
больницам, и Скорым помощам - но нигде никто не видел двенадцатилетнего
пионера маленького роста с нежным голосом и с отцовским патронташем без
патронов. Никто. Нигде.
Все это время Нюня ходила за Людвигом Ивановичем, и он не прогонял ее,
наоборот, каждый раз, как поиски Фимы заходили в тупик, смотрел на нее
выразительно: мол, видишь, а ты не хочешь помочь. Нюня мрачнела и опускала
глаза, но молчала и продолжала ходить за Людвигом Ивановичем.
Наступил вечер. Еще днем наползли тучи, а сейчас шел реденький, несильный
теплый дождь. Со стороны зоопарка вдруг раздался сильный крик какого-то
животного, похожий одновременно на рев трубы и на призыв "помогите", -
такой страх и мольба слышались в этом зверином крике.
Людвиг Иванович, вздрогнув, прислушался, да и все вздрогнули и
прислушались, но Людвиг Иванович думал в это время над версией: куда и как
исчез мальчик. Вот почему крик из зоопарка только ненадолго отвлек его от
этих мыслей.
Итак, прежде всего выходило, что с этой весны Фимка стал портиться: копил
для чего-то деньги, брал в аптеке лекарств больше, чем ему требовалось,
срезал цветы у Тихой и у соседей, наконец, взял без спроса отцовский
патронташ - и все это в тайне. А когда мать потребовала вернуть патронташ,
Фимка исчез. Исчез из запертой комнаты. Он не поворачивал ключ в замочной
скважине, не снимал решетку на окне, не взламывал пол. Судя по поведению
служебной собаки, Фимка даже не вышел (разве что его вынесли) из комнаты.
И все-таки он исчез. Он не прошел мимо матери и мимо кухни, не появился ни
в саду, ни на улице. И все-таки в комнате его не стало. И не только его,
но и патронташа, и секретной тетради, и фонарика.
Людвиг Иванович потер лоб и поднял глаза на Нюню, которая терпеливо сидела
напротив него. Личико ее показалось Людвигу Ивановичу испуганным и усталым.
"Да, - подумал он, - единственное существо, которое что-то знает, - это
Нюня. Но она, верно, запугана Фимкой или втянута им в свою тайну, в свой
замысел, и пока не найден ключ к сердцу и совести девочки, ничего узнать
не удастся".
Он уже хотел с ней заговорить о Фимке, о его маме, о том, наконец, как он,
Людвиг Иванович, волнуется, волнуется больше, чем когда-либо в жизни. Но в
это время в коридоре послышался топот, в комнату вбежал пожилой
милиционер, который обычно дежурил у зоопарка, и крикнул, задыхаясь:
- В зоопарке... случай... похищения! Слониху Меланью украли!
Кто украл слониху?
Впереди бежал пожилой милиционер, за ним быстро шагал Людвиг Иванович, а
сзади, чуть не наступая ему на пятки, с Мутичкой на руках, поспешала Нюня.
Немногие свидетели, видевшие краем глаза похищение слонихи Меланьи,
высказывались так:
- Ее утащило чудовище!
- Шагающий вертолет!
- Динозавр!
И что удивительно, помост, с которого сняли слониху Меланью, не был ни
сломан, ни поврежден, словно в самом деле здесь действовал либо
искуснейший механизм, либо могучее чудовище.
- Как она кричала, бедняжка!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг