палящего зноя. В окно лаборатории было видно, как он треплет зелень
посевов, ровными рядами идущую по направлению к подножиям гор. Дальше
тянулся пейзаж, похожий на этюд, написанный в широкой, свободной манере:
бугры сыртов однотонно бурого цвета, за ними - зеленая полоса кустарников
на предгорьях, уходящая длинными языками в ущелье, еще дальше -
красно-бурые громады скал и над ними - бледноголубые остроконечные
снеговые вершины, сияющие под раскаленным солнцем.
- Как дела? - спросил Петренко, не поднимая головы от микроскопа.
Женя пожала плечами, задумчиво разглядывая знакомый пейзаж за окном.
- Все то же, - ответила она помолчав.
- Как последний анализ?
- Те же двенадцать и две десятых процента. Никак не повышается...
Неужели вы верите, что когда-нибудь повысится? Вот уж год как я у вас
работаю и не вижу никакого результата ваших усилий.
Петренко молчал. Женя отошла от окна, остановилась у зеркала, висящего
над раковиной. Стекло отразило дочерна загорелое лицо с большими темными
глазами, ровные дуги бровей, пушистые волосы, падающие кольцами на плечи.
Она медленно накрутила темный локон на палец, серьезно разглядывая свое
отражение в зеркале, и вздрогнула, услышав запоздалую реплику своего
собеседника:
- Одна десятая процента в каждом корне помноженная на общее количество
растений на всех наших плантациях - это сотни дополнительных тонн каучука.
- И вы полагаете, что вашим методом вы все-таки добьетесь повышения
хотя бы на одну десятую процента?
Петренко поднял наконец голову от микроскопа.
- Больше того, - сказал он спокойно. - Я уверен в этом. И не на одну
десятую, а на пять-десять процентов.
- И все тем же способом?
Петренко пожал плечами.
- Пока не исчерпаем все его возможности, я не оставлю этого способа.
Растение накапливает каучук в результате присущих ему наследственных
свойств при соответствующих внешних условиях. Мы изменяем эти
наследственные свойства в желательном для нас направлении. А внешние
условия подбираем такие, чтобы накопление каучука шло наиболее интенсивно.
- Вы имеете в виду ваши удобрительные смеси?
- Да, то, что я вношу в почву - комбинации солей, которые, по моему
мнению, должны ускорять образование каучука в растении. Кроме того,
действие света и температуры.
Женя сморщила лицо.
- И так всю жизнь?
Петренко посмотрел на нее вопросительно. Но она ничего не добавила к
своему вопросу, и он ответил, слегка нахмурив брови:
- Если понадобится, то и всю жизнь. А для чего же наша жизнь, как не
для этого?
- Неужели только для этого? - сказала Женя жалобным голосом.
- Для того, чтобы чувствовать, знать, что в результате твоей работы
природа стала иной, лучшей, более послушной и полезной для человека. Вот
для чего! - И Петренко опять уткнулся в микроскоп.
Женя в раздумье прошлась взад и вперед по лаборатории и остановилась у
стола, на котором были аккуратно разложены сухие куски кок-сагыза с
этикетками.
- Вот никогда не думала, что ученые такие, - сказала она, взяв в руки
одно растение, машинально отламывая мелкие корешки и разглядывая тонкие
нити каучука, появляющиеся в месте излома.
- Какие? - отозвался Петренко.
- Скучные...
Петренко промолчал.
- Я-то думала, - продолжала она, - что у вас - подвижничество, борьба с
трудностями, экспедиции в опасные места, поиски новых растений где-нибудь
на недоступных высотах...
- ...С доставкой на самолетах реактивного действия... - в тон ей
продолжал Петренко.
На смуглых щеках девушки выступил румянец.
- Смейтесь, смейтесь, - сказала она обиженным голосом. - Смеется тот,
кто смеется последним.
Голос ее задрожал. Петренко вскочил со своего места.
- Извините, ради бога, если я вас обидел, - сказал он мягко, подходя к
ней сзади и осторожно касаясь ее руки.
Женя сердито отстранила его руку, продолжая безжалостно ломать корешки
кок-сагыза. Петренко посмотрел на ее спину, загорелые плечи, волосы,
отливающие бронзой. Лицо его приняло беспомощное выражение. Он кашлянул,
собираясь что-то сказать, но девушка его предупредила.
- Скажите. Григорий Степанович, за что вы не любите Павла? - спросила
она не оборачиваясь. Румянец показался у нее на нежной мочке уха и
медленно переходил на шею.
- Павла? - удивился Петренко. - Да откуда вы взяли?
- Я же не слепая, - сказала Женя сердито. - И вы и Анатолий Петрович
так относитесь к его работе, как будто он занимается каким-то баловством.
А может быть, он сумеет сразу получить то, на что вы бесплодно тратите
целые годы.
- То есть найти в природе новые виды каучуконосов, более перспективные
для культуры, чем кок-сагыз? - спросил Петренко серьезно.
- Да.
- Что же, как говорится, дай ему бог, - пожал плечами Петренко. -
Только...
- Что "только"?
- Признаюсь, я лично не питаю больших надежд на эти кустарные поиски.
Нужно привлекать местных жителей, знающих растения и их свойства, посылать
хорошо оснащенные экспедиции. А так, по-моему, работа по окультивированию
кок-сагыза несравненно более перспективна, чем романтические скитания в
одиночку по горам.
- Но почему? Что дает вам право так относиться к его работе?
Она порывисто повернулась к Петренко.
- Рассуждение здесь очень простое, - ответил Петренко спокойно. -
Основные группы каучуконосов в настоящее время хорошо изучены. Любая
находка будет относиться либо к одной, либо к другой группе. Из всех этих
групп только одуванчики, к которым относится и кок-сагыз, пригодны для
массового воспроизводства. С ними-то и нужно работать, переводя их из
дикого состояния в культурное. А если найдется новый каучуконос, более
продуктивный, но непригодный для культуры, то оправдает ли он труд по его
окультивированию - бабушка надвое сказала. Проще говоря, лучше синицу в
руки, чем журавля в небе...
- Бросьте, Григорий Степанович, просто вы боитесь нового, вам страшно
покинуть ваше привычное место, менять хорошо освоенные методы... А ну вас!
Девушка забрала охапку растений со стола и, не глядя на Петренко, вышла
из лаборатории. Звонкий стук босоножек прозвучал по коридору, хлопнула
дверь - все стихло.
Петренко смотрел на то место, где только что стояла Женя, со смешным
выражением досады и восхищения. Уголки его губ дрожали от сдерживаемого
смеха. Так молча он стоял, пока не затихли ее шаги за дверью. Улыбка на
его губах исчезла. Он вздохнул, покачал головой и сел за свой стол к
микроскопу.
Но работа явно не ладилась. Он часто приподнимал голову, прислушивался.
Наконец встал, закрыл микроскоп колпаком. Медленно набил табаком трубку.
Зажег спичку, но не закурил, - спичка погасла в его руке. Он машинально
бросил ее в пепельницу.
- А ведь она его любит, - сказал он наконец в глубоком раздумье. - Что
ж, этого следовало ожидать.
3.
ДОРОГА до станции отняла почти двое суток.
Павел Березов проявил себя энергичным и расторопным руководителем
поездки.
Да и передвигаться оказалось легче, чем предполагал Борис. Он был в
этих местах еще во время войны и запомнил все трудности передвижения,
начиная с нехватки машин и вьючных лошадей и кончая низкой квалификацией
шоферов...
Теперь все было иначе. До Рыбачьего их доставил великолепный
многоместный автобус, совершавший регулярные ежедневные рейсы. Далее они
устроились на машине Академии наук, отправлявшей груз в Тянь-шаньскую
базу. Трудной была только вьючная тропа через перевал, где передвигаться
можно было только верхом на лошадях. Но Павел нашел в поселке знакомых
людей, договорился о лошадях, и к вечеру второго дня путешествия их отряд
остановился в ущелье Кыз-Булак среди необозримых стад курдючных овец.
Косматые собаки, захлебываясь истерическим лаем, бросились под ноги
лошадям.
Из юрты вышел старый киргиз в полосатом халате, подпоясанном красным
платком, и отогнал собак. В сумраке неожиданно быстро опустившейся ночи
пергаментно-смуглое лицо старика под пушистой лисьей шапкой казалось
совсем черным.
- Он? - тихо спросил Борис.
Павел кивнул головой и сошел с лошади. Борис последовал его примеру.
Было холодно, как всегда в горах после захода солнца. У входа в юрту
трещал дымный костер, над которым висел огромный закопченный котел. Старик
сел на корточки перед огнем, протягивая к языкам пламени сухие, с синими
жилами, темные руки.
- Салам, карыя', - сказал Павел подходя к костру.
- Салам, - ответил с достоинством старик, поднимаясь навстречу гостям.
- Здравствуй, Павел.
Из юрты выглянула голова с темными припухшими глазами, блеснувшими
детским любопытством.
- Внук. Мемире, - кивнул старик в сторону появившейся головы, которая
сейчас же скрылась.
- Товарищ мой, Борис Карцев, - сказал Павел, отступая на шаг, чтобы его
спутник был виден старику при мерцающем свете костра.
- Здравствуй, Борис, - с тем же выражением глубокого достоинства
протянул руку старик. - Павла друг - мой друг.
Борис и Павел сели на корточки перед огнем. Их молчаливый спутник
занялся лошадьми, спутывая им ноги.
- На станцию идешь? - спросил старик, выдержав небольшую паузу.
- Да. А завтра опять к тебе. Пойдем туда...
Павел махнул рукой на восток. Борис внимательно смотрел на старика.
Тот ответил не сразу. Его узкие глаза совсем скрылись под опустившимися
щетинами бровей. Он долго смотрел на огонь, часто моргая.
- Ой, джаман, - сказал он наконец. - Не иди, Павел. Плохое место. Опять
больной будешь.
- Теперь сухо, - ответил Павел - Подняться можно?
Старик продолжал качать головой и щелкать языком, но ничего не сказал
больше. Неожиданно из котла пошел пар, на огонь с шипением полилась вода.
Запахло бараниной. Старик потянул тонкий шест, повешенный над костром.
Котел поднялся над пламенем.
- Кушать будем, - сказал старик.
Он встал, крикнул что-то по-киргизски в юрту. Из отверстия проворно
выбрался мальчик, державший в руках нож и большое металлическое блюдо.
Старик одной рукой отгонял пар, другую погрузил в котел. Показалась
баранья голова.
Старик, дуя себе на пальцы и перебрасывая голову с руки на руку, поднес
ее Борису.
- Что делать? - испуганно спросил Карцев Павла.
- Возьми, поблагодари и положи на блюдо.
Борис принял голову и передал ее мальчику, который поспешно подставил
под нее блюдо.
Вслед за головой последовала задняя нога Старик, все так же обжигаясь и
дуя на пальцы, поднес ее Павлу, который торжественно поблагодарил и тоже
положил на блюдо.
Вторая нога была предложена проводнику и последовала на то же место.
Затем были вытащены и положены на блюдо еще две части, после чего старик
снова сел и с необычайным проворством принялся строгать баранину
тончайшими ломтиками.
Это заняло не более пяти минут. От баранины шел аппетитный запах,
напоминавший Борису что последний раз он ел восемь часов назад.
- Что же это такое? - спросил он Павла.
- Беш-бармак, - тихо ответил тот, - традиционное киргизское блюдо.
Старик услышал и, довольный, закивал головой.
- Беш бармак беш-бармак, - проговорил он, широко улыбаясь.
Баранина была нарезана, кости вынуты. В заключение старик полил кушанье
соком из котла.
- Это еще не все, - сказал Павел.
Мальчик вытащил из юрты большой медный чайник и лоскут какой-то ткани.
Каждому полил из чайника на руки и подал лоскут для вытирания.
- Кушай - сказал хозяин.
Борис посмотрел вопросительно на Павла.
- Ложек не будет, - сказал тот с усмешкой. - Беш-бармак значит "пять
пальцев". Это блюдо полагается есть руками.
Борис храбро запустил руку в кушанье, захватывая мясо полной горстью
Сок потек по его пальцам.
- Будь здоров, - сказал хозяин, передавая блюдо Павлу.
Беш-бармак пошел по кругу. Киргизы глотали мелко нарезанную баранину,
почти не жуя. Борис и Павел не выдержали этого правила.
Несмотря на своеобразный способ приготовления, блюдо оказалось очень
вкусным. Ели в глубоком молчании, пока не закончили ужин. Мальчик уполз
обратно в юрту. Проводник свернулся калачиком и заснул здесь же, у костра.
Хозяин продолжал сидеть, слегка покачиваясь, перед огнем. Глаза его
были полузакрыты, в узких щелях между веками чуть отражалось пламя костра.
Борис опять посмотрел вопросительно на Павла. Ему смертельно хотелось
спать.
Но, очевидно, следовало ждать приглашения хозяина.
- Не иди, Павел, - произнес вдруг старик негромко, не меняя своей позы.
- Плохое место. Проклятое место. Джаман-су.
- Так ведь высохло все, - возразил Павел.
- Собака выпьет - умирает, кой выпьет - умирает, ат выпьет - умирает.
Не иди, Павел. Плохая вода. Джаман-су. - повторил старик.
Из темноты послышалось шуршанье, тонко заблеяли овцы. Вдали залились
звонким лаем собаки. Старик поднял голову, прислушиваясь. Снова все стихло.
- Камень скатился с горы. - сказал Павел.
Опять наступило молчание.
- Батырлар-джол, - опять раздался негромкий голос старика. Его глаза
широко открылись, и в них блеснуло красное пламя костра. - Батырлар-джол.
Не пройдешь, Павел.
- Что это значит? - тихо спросил Борис.
Павел пожал плечами.
- Ну, дорога богатырей, великанов...
- Это название ущелья?
- Очевидно. Мне еще не приходилось слышать.
Старик говорил тихо, точно сам с собой:
- Никто не ходит туда... Никогда не ходит.
Он подбросил в огонь несколько сухих, колючих веток. Костер затрещал,
задымил, вспыхнуло яркое пламя.
- Да ты скажи, чон-ата, почему? - спросил Павел.
Старик покачал головой.
- Никто не помнит... Давно было. Эчак-эле. Мой ата и чон-ата и мои
ата-бабалар знали. Нельзя туда ходить. Батырлар-джол.
- Ну, а почему? - не унимался Павел.
- Была большой щель. Стадо гонял. Большой стадо гонял. Хозяин был батыр.
Много батыр, целый народ. И путь был Батырлар-джол.
Старик замолчал, задумчиво помешивая веткой в золе костра.
- Что же с ним случилось? - спросил, наконец, Павел.
- Ата и чон-ата не уважал. И закрылся путь вниз. Щель узкий-узкий стал.
И народ остался там. Давно было. Эчак-эле.
Стало совеем холодно. Поднимался ветер. От костра посыпались искры,
разметавшиеся в темноте.
- Здесь будем спать? - спросил Борис.
- Зачем здесь? - отозвался старик. - Замерзнешь. Юрта иди.
Павел поднялся.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг