смотрели на Яйцо. Сидоров в последний раз коснулся блестящей поверхности
и сказал: "Пошли".
Он приказал устроить наблюдательный пункт между сопкой и бахчами.
Яйцо было хорошо видно отсюда - серебряный шарик на рыжем холме под синим
небом. Сидоров послал Сорочинского к археологам, а сам уселся в траву в
тени птерокара. Гальцев уже дремал, забравшись от солнца под крыло.
Сидоров сосал леденец и поглядывал то на вершину сопки, то на странное
треугольное облако на западе. В конце концов он взял бинокль. Как он и
ожидал, треугольное облако оказалось снежным пиком какой-то горы, должно
быть вулкана. В бинокль были видны узкие тени проталин, можно было даже
различить снеговые пятна ниже неровной белой кромки. Сидоров отложил
бинокль и стал думать о том, что зародыш выберется из Яйца, скорее всего,
ночью, и это хорошо, потому что дневной свет обычно мешает работе
кинокамер. Затем он подумал, что Сермус, вероятно, вдребезги разругался с
Фишером, но в Сахару все-таки доехал. Затем ему пришло в голову, что
Мисима сейчас грузится на ракетодроме в Киргизии, и он снова ощутил
ноющую боль в правом боку. "Старость, немощь", - пробормотал он и
покосился на Гальцева. Гальцев лежал ничком, положив руки под голову.
Через полтора часа вернулся Сорочинский. Он был голый до пояса, его
смуглая гладкая кожа лоснилась от пота. Щеголеватую замшевую куртку и
сорочку он нес под мышкой. Он опустился перед Сидоровым на корточки и,
блестя зубами, рассказал, что археологи благодарят за предупреждение и
очень заинтересованы, что их четверо, но им помогают школьники из Байкова
и Северокурильска, что они копают подземные японские укрепления середины
позапрошлого века и, наконец, что начальником у них "оч-чень симпатичная
девочка".
Сидоров поблагодарил за интересный доклад и попросил распорядиться
насчет обеда. Он сидел в тени птерокара и, покусывая былинку, щурился на
далекий белый конус. Сорочинский разбудил Гальцева, и они возились в
стороне, негромко переговариваясь.
- Я приготовлю суп, - сказал Сорочинский, - а ты займись вторым,
Витя.
- У нас где-то курятина есть, - сиплым со сна голосом сказал
Гальцев.
- Вот курятина, - сказал Сорочинский. - Археологи - забавные ребята.
Один весь в бороде - живого места нет. Они копают японские укрепления
сороковых годов позапрошлого века. Здесь была подземная крепость. Этот
бородатый подарил мне пистолетный патрон. Вот!
Гальцев пробормотал недовольно:
- Не суй ты мне эту ржавчину.
Запахло супом.
- Начальник у них, - продолжал Сорочинский, - такая славная девушка.
Блондинка и очень стройная, только ноги толстые. Она посадила меня в дот
и заставила смотреть в амбразуру. Отсюда, говорит, простреливался весь
северный берег.
- Ну и как? - спросил Гальцев. - Действительно простреливался?
- Кто его знает. Наверное. Я в основном на нее смотрел. Потом мы с
ней замеряли толщину перекрытий.
- Так два часа и замеряли?
- Угу. А потом я сообразил, что у нее такая же фамилия, как у
бородатого, и сразу же удалился. А в казематах этих, я тебе скажу,
прегадостно. Темно, и на стенках плесень. А хлеб где?
- Вот он, - сказал Гальцев. - А может быть, она просто сестра этому
бородатому?
- Может быть. А как Яйцо?
- Никак.
- Ну и ладно, - сказал Сорочинский. - Михаил Альбертович, обед
готов!
За едой Сорочинский много говорил. Сначала он объяснил, что японское
слово "тотика" происходит от русского термина "огневая точка", а русское
слово "дот" восходит к английскому "дот", что тоже значит "точка". Затем
он принялся очень длинно рассказывать о дотах, казематах, амбразурах и о
плотности огня на квадратный метр, поэтому Сидоров постарался есть
побыстрее и отказался от фруктов, оставил Гальцева наблюдать за Яйцом,
забрался в птерокар и задремал. Вокруг было удивительно тихо, только
Сорочинский, мывший у ручья посуду, время от времени принимался петь.
Гальцев сидел с полевым биноклем и, не отрываясь, глядел на вершину
сопки.
Когда Сидоров проснулся, солнце садилось, с юга наползали
темно-фиолетовые сумерки, стало прохладно. Горы на западе стали черными,
серой тенью висел над горизонтом конус давешнего вулкана. Яйцо на вершине
сопки сияло багровым пламенем. Над бахчами ползла сизая дымка. Гальцев
сидел в той же позе и слушал Сорочинского.
- В Астрахани, - говорил Сорочинский, - я ел "шахскую розу". Это
арбуз редкой красоты. Он имеет вкус ананаса...
Гальцев покашливал.
Сидоров посидел несколько минут, не двигаясь. Он вспомнил, как
когда-то они с Генкой-капитаном ели арбузы на Вените. С Земли перебросили
целый корабль арбузов для планетологической станции. Они ели арбузы,
въедаясь в хрустящую мякоть, сок стекал у них по щекам, и потом они
стреляли друг в друга скользкими черными семечками.
- ...пальчики оближешь, говорю тебе как гастроном!
- Тише, - сказал Гальцев. - Разбудишь Атоса.
Сидоров сел поудобнее, положил подбородок на спинку переднего
сиденья и прикрыл глаза. В кабине было тепло и немного душно - кабина
остывала медленно.
- А тебе не приходилось летать с Атосом? - спросил Сорочинский.
- Нет, - сказал Гальцев.
- Мне его жаль. И одновременно завидую. Он прожил такую жизнь, какую
мне никогда не прожить. Да и многим другим тоже. Но все-таки он уже
прожил.
- Почему, собственно, прожил? - спросил Гальцев. - Он только
перестал летать.
- Птица, которая перестала летать... - Сорочинский замолчал. -
Вообще время Десантников теперь прошло, - сказал он неожиданно.
- Ерунда, - спокойно ответил Гальцев.
Сидоров услышал, как Сорочинский завозился.
- Нет, не ерунда, - сказал он. - Вот оно. Яйцо! Их будут делать
сотнями и сбрасывать на неизвестные и опасные миры. И каждое Яйцо
построит там лабораторию, ракетодром, звездолет. Оно будет разрабатывать
шахты и рудники. Будет ловить и изучать твои нематоды. А Десантники будут
только собирать информацию и снимать разнообразные пенки.
- Ерунда, - повторил Гальцев. - Лаборатория, шахта... А
герметический купол на шесть человек?
- Что - герметический купол?
- Под ним будут шесть человек.
- Все равно, - упрямо заявил Сорочинский. - Все равно Десантникам
конец. Купол с людьми - это только начало. Будут посылать вперед
автоматические корабли, которые сбросят Яйца, и тогда на все готовое
будут приходить люди...
Он стал говорить о перспективах эмбриомеханики, пересказывая
известный доклад Фишера. "Об этом много говорят, - подумал Сидоров. - И
все это верно". Но когда были испытаны первые планетолеты-автоматы, тоже
много говорили о том, что межпланетникам останется только снимать пенки.
А когда Акимов и Сермус запустили первую систему киберразведчиков,
Сидоров даже хотел уйти из космоса. Это было тридцать лет назад, и с тех
пор ему приходилось не раз прыгать в ад за исковерканными обломками
киберов и делать то, что не смогли сделать они... "Новичок, - подумал он
про Сорочинского. - И болтлив неумеренно".
Когда Гальцев в четвертый раз сказал "ерунда", Сидоров полез из
машины. При виде его Сорочинский замолчал и вскочил. В руках у него была
половинка недозрелого арбуза, из нее торчал нож. Гальцев продолжал
сидеть, скрестив ноги.
- Хотите арбуз, Михаил Альбертович? - спросил Сорочинский.
Сидоров помотал головой и, засунув руки в карманы, стал смотреть на
вершину сопки. Красные отблески на полированной поверхности Яйца тускнели
на глазах. Быстро темнело. Из тумана вдруг поднялась яркая звезда и
медленно поползла по густо-синему небу.
- Спутник Восемь, - сказал Гальцев.
- Нет, - уверенно поправил Сорочинский. - Это Спутник Семнадцать.
Или нет - это Спутник Зеркало.
Сидоров, который знал, что это Спутник Восемь, вздохнул и пошел к
сопке. Сорочинский ужасно надоел ему, и надо было осмотреть кинокамеры.
Возвращаясь, он увидел огонь. Неугомонный Сорочинский развел костер
и теперь стоял в живописной позе, размахивая руками.
- ...цель - это только средство, - услыхал Сидоров. - Счастье не в
самом счастье, но в беге к счастью...
- Я это уже где-то читал, - сказал Гальцев.
"Я тоже, - подумал Сидоров. - И много раз. Не приказать ли
Сорочинскому лечь спать?" - Он поглядел на часы. Светящиеся стрелки
показывали полночь. Было совсем темно.
Яйцо лопнуло в два часа пятьдесят три минуты. Ночь была безлунная.
Сидоров дремал, сидя у костра, повернувшись к огню правым боком. Рядом
клевал носом краснолицый Гальцев, по другую сторону костра Сорочинский
читал газету, шелестя страницами. И вот Яйцо лопнуло.
Раздался резкий пронзительный звук, похожий на звон экструзионной
машины, когда она выплевывает готовую деталь. Затем вершина сопки коротко
озарилась оранжевым светом. Сидоров посмотрел на часы и встал. Вершина
сопки довольно четко выделялась на фоне звездного неба. И когда глаза,
ослепленные костром, привыкли к темноте, он увидел множество слабых
красноватых огоньков, медленно перемещающихся вокруг того места, где
находилось Яйцо.
- Началось! - зловещим шепотом произнес Сорочинский. - Началось!
Витя, проснись, началось!..
- Может быть, ты помолчишь, наконец? - быстро сказал Гальцев. Он
тоже говорил шепотом.
Из всех троих только Сидоров знал, что происходило на вершине.
Первые десять часов после пробуждения механозародыш настраивался на
обстановку. Когда настройка закончилась, зародыш начал развиваться. Все в
Яйце, что не понадобилось для развития, пошло на переделку и укрепление
рабочих органов - эффекторов. Потом дело дошло до оболочки. Оболочка была
прорвана, и зародыш принялся осваивать подножный корм.
Огоньков становилось все больше, они двигались все быстрее.
Послышались жужжание и визгливый скрежет - эффекторы вгрызались в почву и
перемалывали в пыль куски туфа. Пых, пых! - бесшумно отделились от
вершины и поплыли в звездное небо клубы светящегося дыма. Неверный,
дрожащий отсвет на секунду озарил странные, тяжело ворочающиеся формы,
затем все снова скрылось.
- Подойдем поближе? - спросил Сорочинский.
Сидоров не ответил. Он вдруг вспомнил, как испытывался первый
механозародыш, модель Яйца. Это было несколько лет назад. Тогда он был
еще совершенным новичком в эмбриомеханике. В обширном павильоне возле
института разместился зародыш - восемнадцать ящиков, похожих на
несгораемые шкафы, вдоль стен и огромная куча цемента посередине. В куче
цемента прятались эффекторная и дигестальная системы. Фишер махнул рукой,
и кто-то включил рубильник. Они просидели в павильоне до позднего
вечера, забыв обо всем на свете. Куча цемента таяла, и к вечеру из пара и
дыма возникли очертания стандартного литопластового домика на три
комнаты, с паровым отоплением и автономным электрохозяйством. Он был
совершенно такой же, как фабричный, только в ванной остались керамический
куб - "желудок" - и сложные сочленения эффекторов. Фишер осмотрел домик,
тронул ногой эффекторы и сказал:
- Пожалуй, хватит кустарничать. Надо делать Яйцо.
Вот тогда было впервые произнесено это слово. Потом было много
работы, много удач и очень много неудач. Зародыш учился надстраивать
себя, приспосабливать себя к резким изменениям обстановки,
самовосстанавливаться. Он учился развиваться в дома, экскаваторы, ракеты,
он учился не разбиваться при падении в пропасти, не выходить из строя в
волнах расплавленного металла, не бояться абсолютного нуля... "Нет, -
подумал Сидоров, - это хорошо, что я остался на Земле".
На вершине холма клубы светящегося дыма взлетали все чаще и чаще,
треск, скрип и жужжание слились в непрерывный дребезжащий шум. Блуждающие
красные огоньки образовывали цепочки, цепочки сливались в причудливые
подвижные линии. Розовое зарево занималось над ними, и уже можно было
различить что-то огромное и горбатое, качающееся, словно лодка на волнах.
Сидоров снова взглянул на часы. Было без пяти четыре. Видимо, лава и
туф оказались благоприятным материалом: купол рос гораздо быстрее, чем на
цементе. Интересно, что будет дальше. Механизм надстраивает купол с
верхушки к краям, при этом эффекторы забираются все глубже в сопку. Чтобы
купол не оказался под землей, зародышу придется позаботиться либо о
свайных подпорках, либо о передвижении купола в сторону от ямы, которую
вырыли эффекторы. Сидоров представил себе добела раскаленные края купола,
к которым лопаточки эффекторов лепят все новые и новые частицы вязкого от
жара литопласта.
На минуту вершина сопки погрузилась в темноту, грохот смолк,
слышалось только неясное жужжание. Зародыш перестраивал работу
энергетической системы.
- Сорочинский, - сказал Сидоров.
- Я!
- Бегите к термокамере и оттащите ее подальше. На сопку не
подниматься.
- Бегу, Михаил Альбертович.
Было слышно, как он шепотом попросил у Гальцева фонарик, затем
желтый кружок света запрыгал по гравию и исчез.
Грохот возобновился. Снова над вершиной сопки загорелось розовое
зарево. Сидорову показалось, что черный купол немного переместился, но он
не был уверен в этом. Он с досадой подумал, что Сорочинского надо было
послать к термокамере сразу, как только зародыш вылупился из Яйца...
Потом что-то оглушительно треснуло. На вершине полыхнуло красным.
Медленная багровая молния проползла по черному небосклону и погасла.
Розовое зарево стало желтым и ярким и сейчас же заволоклось густым дымом.
Бухающий удар толкнулся в уши, и Сидоров с ужасом увидел, как в дыму и
пламени, окутавших вершину, поднялась огромная тень. Что-то массивное и
грузное, отсвечивающее глянцевитым блеском, закачалось на тонких
трясущихся ногах. Бухнул еще удар, еще одна раскаленная молния зигзагом
прошла по склону. Дрогнула земля, и тень, повисшая в дымном зареве,
рухнула.
Тогда Сидоров побежал на сопку. В сопке что-то гремело и трещало,
волны горячего воздуха валили с ног, и в красном пляшущем свете Сидоров
увидел, как падают, увлекая за собой куски лавы, кинокамеры -
единственные свидетели того, что произошло на вершине.
Он споткнулся об одну камеру. Она валялась, растопырив изогнутые
ноги штатива. Тогда он пошел медленнее, и горячий гравий сыпался ему
навстречу. Наверху стало тихо, но там что-то еще тлело в дыму. Потом
раздался еще один удар, и Сидоров увидел несильную желтую вспышку.
На вершине пахло горячим дымом и чем-то незнакомым и кислым. Сидоров
остановился на краю огромного провала с отвесными краями. В этом провале
лежал на боку почти готовый купол, герметический купол на шесть человек,
с тамбуром и кислородным фильтром. В яме тлел раскаленный шлак, на его
фоне было видно, как слабо и беспомощно двигаются потерявшие управление
гемомеханические щупальца зародыша. Из ямы тянуло горелым и кислым.
- Да что же это? - сказал Сорочинский плачущим голосом.
Сидоров поднял голову и увидел Сорочинского, стоявшего на
четвереньках на самом краю.
- Дед бил, бил - не разбил, - уныло сказал Сорочинский. - Баба била,
била...
- Молчать, - тихо сказал Сидоров.
Он сел на край ямы и стал спускаться.
- Не надо, - сказал Гальцев. - Опасно.
- Молчать, - повторил Сидоров.
Надо было немедленно понять, что здесь произошло. Не может быть,
чтобы подвела конструкция Яйца, самой совершенной из машин, созданных
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг