переругивались, размахивая руками, и отпихивали друг друга. Потом вдруг
стало тише, и было слышно, как сухо пощелкивают клавиши на пульте: кто-то
набирал команду. В томительной тишине загудел выключатель, и над пультом
загорелась красная лампа - сигнал неверного решения. Мальки взревели.
Кого-то стащили с кресла и выпихнули прочь. Он был взъерошен и громко
кричал: "Я же говорил!"
- Почему ты такой потный? - презрительно спросил его Панин.
- Это я от злости, - сказал малек.
Вычислитель снова загудел, и снова над пультом загорелась красная
лампа.
- Я же говорил! - завопил малек.
- А ну-ка, - сказал Панин и плечом вперед пошел через толпу.
Мальки притихли. Кондратьев увидел, как Панин нагнулся над пультом,
потом быстро и уверенно затрещали клавиши, вычислитель зажужжал, и над
пультом загорелась зеленая лампа. Мальки застонали.
- Ну так это Панин, - сказал кто-то.
- Это же Панин, - с упреком сказал Кондратьеву потный малек.
- Спокойной плазмы, - сказал Панин, выбираясь из толпы. - Валяйте
дальше. Пойдем, Сергей Иваныч.
Затем они заглянули в вычислительную. Там шли занятия, а возле
изящного серого корпуса ЛИАНТО сидели на корточках трое операторов и
копались в схеме. Тут же сидел на корточках печальный староста второго
курса Гриша Быстров.
- Привет от Лианта, - сказал Панин. - Быстров, оказывается, еще жив.
Странно.
Он посмотрел на Кондратьева и хлопнул его ладонью по спине. По
коридору пронеслось трескучее эхо.
- Перестань молчать, - сказал Панин.
- Не надо, Борька, - сказал Кондратьев.
Они спустились по лестнице, миновали вестибюль с большим бронзовым
бюстом Циолковского и вышли в парк. У подъезда какой-то второкурсник
поливал из шланга цветы на газонах. Проходя мимо него, Панин с неумеренной
жестикуляцией продекламировал: "Без Копылова жизнь не та, люблю, привет от
Лианта". Второкурсник смущенно заулыбался и поглядел на окна второго
этажа.
Они пошли по узкой аллее, обсаженной кустами черемухи. Панин начал
было громко петь, но из-за поворота навстречу вышла группа девушек в
трусах и майках. Они возвращались с волейбольной площадки. Впереди с
мячом под мышкой шла Катя. "Этого только не хватало, - подумал Кондратьев.
- Сейчас она уставится на меня круглыми глазами. И начнет говорить
взглядом". Он даже остановился на секунду. Ему ужасно захотелось
перепрыгнуть через кусты черемухи и залезть куда-нибудь подальше. Он
покосился на Панина. Панин приятно улыбнулся, расправил плечи и сказал
бархатно:
- Здравствуйте, девушки!
Факультет Дистанционного Управления удостоил его белозубой улыбки.
Катя смотрела только на Кондратьева. "О господи", - подумал он и сказал:
- Здравствуй, Катя.
- Здравствуй, Сережа, - сказала Катя, опустила голову и прошла.
Панин остановился,
- Ну что ты застрял? - сказал Кондратьев.
- Это она, - сказал Панин.
Кондратьев оглянулся. Катя стояла, поправляя растрепавшиеся волосы, и
глядела на него. Ее правое колено было перевязано пыльным бинтом.
Несколько секунд они глядели друг на друга; глаза у Кати стали совсем
круглые. Кондратьев закусил губу, отвернулся и пошел, не дожидаясь
Панина. Панин догнал его.
- Какие красивые глаза, - сказал он.
- Круглые, - сказал Кондратьев.
- Сам ты круглый, - сказал Панин сердито. - Она очень, очень славная
девушка. Подожди, - сказал он. - Откуда она тебя знает?
Кондратьев не ответил, и Панин замолчал.
В центре парка была обширная лужайка, поросшая густой мягкой травой.
Здесь обыкновенно зубрили перед теоретическими экзаменами, отдыхали после
тренировок на перегрузки, а летними вечерами иногда приходили сюда
целоваться. Сейчас здесь расположился пятый курс Штурманского факультета.
Больше всего народа было под белым тентом, где играли в четырехмерные
шахматы. Эту высокоинтеллектуальную игру, в которой доска и фигуры имели
четыре пространственных измерения и существовали только в воображении
игроков, принес несколько лет назад в школу Жилин, тот самый, который
работал сейчас бортинженером на трансмарсианском рейсовике "Тахмасиб".
Старшекурсники очень любили эту игру, но играть в нее мог далеко не
каждый. Зато болельщиком мог стать всякий, кому не лень. Орали болельщики
на весь парк.
- Надо было ходить пешкой на е-один-дельта-аш...
- Тогда летит четвертый конь.
- Пусть. Пешки выходят в пространство слонов...
- Какое пространство слонов? Где ты взял пространство слонов?! Ты же
девятый ход неверно записал!
- Слушайте, ребята, уведите Сашку и привяжите его к дереву! Пусть
стоит.
Кто-то, должно быть один из игроков, возмущенно завопил:
- Да тише вы! Мешаете ведь!
- Пойдем посмотрим, - сказал Панин. Он был большим любителем
четырехмерных шахмат.
- Не хочу, - сказал Кондратьев.
Он перешагнул через Гургенидзе, который лежал на Малышеве, завернув
ему руку до самого затылка. Малышев еще барахтался, но все было ясно.
Кондратьев отошел от них на несколько шагов и повалился на траву,
потягиваясь всем телом. Было немного больно напрягать мускулы после
перегрузок, но это было очень полезно, и Кондратьев сделал мостик, потом
стойку, потом еще раз мостик и наконец улегся на спину и стал глядеть в
небо. Панин уселся рядом и стал слушать вопли болельщиков, покусывая
травинку.
"Может быть, пойти к Кану? - подумал Сережа. - Пойти к нему и сказать:
``Товарищ Кан, что вы думаете о межзвездных перелетах?'' Нет, не так.
``Товарищ Кан, я хочу завоевать Вселенную''. Фу ты, чепуха какая!" Сережа
перевернулся на живот и подпер кулаками подбородок.
Гургенидзе и Малышев уже кончили бороться и подсели к Панину. Малышев
отдышался и спросил:
- Что вчера было по ЭсВэ?
[ЭсВэ - стереовизор: телевизор со стереоэкраном.]
- "Синие поля", - сказал Папин. - Транслировали из Аргентины.
- Ну и как? - спросил Гургенидзе.
- Могли бы и не транслировать, - сказал Панин.
- А, - сказал Малышев, - это где он все время роняет холодильник?
- Пылесос, - поправил Панин.
- Тогда я видел, - сказал Малышев. - Нет, почему же, фильм неплохой.
Музыка хорошая. И гамма запахов хороша. Помнишь, когда они у моря?
- Может быть, - сказал Панин. - Только у меня смелфидер испорчен. Все
время разит копченой рыбой. Это было особенно здорово, когда она там
заходит в цветочный магазин и нюхает розы.
- Вах! - сказал Гургенидзе. - Почему ты не починишь, Борька?
Малышев задумчиво сказал:
- Было бы здорово разработать для кино методы передачи осязательных
ощущений. Представляешь, Борька, на экране кто-то кого-то целует, а ты
испытываешь удар по морде...
- Представляю, - сказал Панин. - У меня уже так было однажды. Без
всякого кино.
"А потом бы я подобрал ребят, - думал Сережа. - Для этого дела уже
сейчас можно подобрать подходящих ребят. Мамедов, Валька Петров, Сережка
Завьялов с инженерного. Витька Брюшков с третьего курса переносит
двенадцатикратные перегрузки. Ему даже тренироваться не надо: у него
какое-то там особенное среднее ухо. Но он малек и еще ничего не понимает".
Сережа вспомнил, как Брюшков, когда Панин спросил его, зачем ему это
нужно, важно надулся и сказал: "А ты попробуй, как я". "Малек, совершенно
несъедобный, сырой малек. Да в общем-то все они спортсмены - и мальки, и
выпускники. Вот разве Валя Петров..."
Сережа снова перевернулся на спину. "Валя Петров. ``Труды Академии
неклассических механик'', том седьмой. Ну, Валька Петров спит и ест с этой
книгой. Но ведь и другие ее читают. Ее ведь постоянно читают! В библиотеке
три экземпляра, и все замусолены, и не всегда их возьмешь. Значит, я не
один? Значит, их тоже интересует ``Поведение пи-квантов в ускорителях'' и
они тоже делают выводы? Поймать Вальку Петрова, - подумал Сережа, - и
поговорить..."
- Ну что ты на меня уставился? - сказал Панин. - Ребята, что он на
меня уставился? Мне страшно!
Сережа заметил, что стоит на четвереньках и смотрит прямо в лицо
Панина.
- Какой ракурс! - сказал Гургенидзе. - Я буду лепить с тебя
"Задумчивость".
Сережа встал и оглядел лужайку. Петрова не было видно. Сережа лег и
прижался щекой к траве.
- Сергей, - позвал Малышев. - А как ты все это прокомментируешь?
- Что именно? - спросил Сережа в траву.
- Национализацию "Юнайтэд Рокэт Констракшн".
- "Данную акцию мистера Гопкинса одобряю. Жду следующих в том же духе.
Кондратьев", - сказал Сережа. - Телеграмму послать наложенным платежом,
валютой через Советский Госбанк.
"В ``Юнайтед Рокет'' хорошие инженеры. У нас тоже хорошие инженеры.
Самое время сейчас им всем объединиться и строить прямоточники. Все дело
сейчас за инженерами, а уж мы свое дело сделаем. Мы готовы". Сережа
представил себе эскадры исполинских звездных кораблей на старте, а потом
в Пространстве, у самого светового барьера, на десятикратных, на
двадцатикратных перегрузках, пожирающих рассеянную материю, тонны
межзвездной пыли и газа... Огромные ускорения, мощные поля искусственной
гравитации... Специальная теория относительности уже не годится, она
встает на голову. Десятки лет проходят в звездолете, и только месяцы на
Земле. И пускай нет теории, зато есть пи-кванты в суперускорителях,
пи-кванты, ускоренные на возлесветовых скоростях, пи-кванты, которые
стареют в десять, в сто раз быстрее, чем им положено по классической
теории. Обойти всю видимую Вселенную за десять - пятнадцать локальных лет
и вернуться на Землю спустя год после старта... Преодолеть Пространство,
разорвать цепи Времени, подарить своему поколению Чужие Миры, вот только
скотина-врач запретил перегрузки на неопределенный срок, черт бы его
подрал!..
- Вон он лежит, - сказал Панин. - Только он в депрессии.
- Он очень огорчен, - сказал Гургенидзе.
- Ему запретили тренироваться, - объяснил Панин.
Сережа поднял голову и увидел, что к ним подошла Таня Горбунова со
второго курса факультета Дистанционного Управления.
- Ты правда в депрессии, Сережа? - спросила она.
- Да, - сказал Кондратьев. Он вспомнил, что Таня - Катина подруга, и
ему стало совсем нехорошо.
- Садись с нами, Танечка, - сказал Малышев.
- Нет, - сказала Таня. - Мне надо с Сережей поговорить.
- А, - сказал Малышев.
Гургенидзе закричал:
- Ребята, пойдем разнимать болельщиков!
Они поднялись и ушли, а Таня села рядом с Кондратьевым. Она была
худенькая, с веселыми глазами, и было просто удивительно приятно смотреть
на нее, хотя она и была Катиной подругой.
- Ты почему сердишься на Катю? - спросила она.
- Я не сержусь, - угрюмо сказал Кондратьев.
- Не ври, - сказала Таня. - Сердишься.
Кондратьев помотал головой и стал смотреть в сторону.
- Значит, не любишь, - сказала Таня.
- Слушай, Танюшка, - сказал Кондратьев. - Ты любишь своего Малышева?
- Люблю.
- Ну вот. Вы поссорились, а я начинаю вас мирить.
- Значит, вы поссорились? - сказала Таня.
Кондратьев промолчал.
- Понимаешь, Сергей, если мы с Мишкой поссоримся, то мы обязательно
помиримся. Сами. А ты...
- А мы не помиримся, - сказал Кондратьев.
- Значит, вы все-таки поссорились.
- Мы не помиримся, - раздельно сказал Кондратьев и поглядел прямо в
Танины веселые глаза.
- А Катя и не знает, что вы поссорились. Она ничего не понимает, и мне
ее просто жалко.
- Ну а мне-то что делать, Таня? - сказал Кондратьев. - Ты-то хоть меня
пойми. Ведь у тебя тоже так случалось, наверное.
- Случилось однажды, - согласилась Таня. - Только я сразу ему сказала.
- Ну вот видишь! - сказал Сережа обрадованно. - А он что?
Таня пожала плечами.
- Не знаю, - сказала она. - Знаю только, что он не умер.
Она поднялась, отряхнула юбку и спросила:
- Тебе действительно запретили перегрузки?
- Запретили, - сказал Кондратьев, вставая. - Тебе хорошо, ты девушка,
а вот как я скажу?
- Лучше сказать.
Она повернулась и пошла к любителям четырехмерных шахмат, где Мишка
Малышев что-то орал про безмозглых кретинов. Кондратьев сказал вдогонку:
- Танюшка... (Она остановилась и оглянулась.) Я не знаю, может быть,
это все пройдет... У меня голова сейчас совсем не тем забита.
Он знал, что это не пройдет. И он знал, что Таня это понимает. Таня
улыбнулась и кивнула.
После всего, что случилось, есть Кондратьеву совсем не хотелось. Он
нехотя обмакивал сухарики в крепкий сладкий чай и слушал, как Панин,
Малышев и Гургенидзе обсуждают свое меню. Потом они принялись есть, и на
несколько минут за столом воцарилось молчание. Стало слышно, как за
соседним столиком кто-то утверждает:
- Писать, как Хемингуэй, сейчас уже нельзя. Писать надо кратко и
давать максимум информации. У Хемингуэя нет четкости...
- И хорошо, что нет! Четкость - в политехнической энциклопедии...
- В энциклопедии? А ты возьми Строгова, "Дорога дорог". Читал?
- "Четкость, четкость"! - сказал какой-то бас. - Говоришь, сам не
знаешь что...
Панин отложил вилку, поглядел на Малышева и сказал:
- А теперь расскажи про китовые внутренности.
До школы Малышев работал на китобойном комбинате.
- Погоди, погоди, - сказал Гургенидзе.
- Я вам лучше расскажу, как ловят каракатиц на Мяоледао, - предложил
Малышев.
- Перестаньте! - раздраженно сказал Кондратьев.
Все посмотрели на него и замолчали. Потом Панин сказал:
- Ну нельзя же так, Сергей. Ну возьми себя в руки.
Гургенидзе встал и сказал:
- Так! Значит, пора выпить.
Он пошел к буфету, вернулся с графином томатного сока и возбужденно
сообщил:
- Ребята, Фу Дат говорит, что семнадцатого Ляхов уходит в Первую
Межзвездную!
Кондратьев сразу поднял голову:
- Точно?
- Семнадцатого, - повторил Гургенидзе. - На "Молнии".
Фотонный корабль "Хиус-Молния" был первым в мире пилотируемым
прямоточником. Его строили два года, и уже три года испытывали лучшие
межпланетники.
"Вот оно, началось!" - подумал Кондратьев и спросил:
- Дистанция не известна?
- Фу Дат говорит, полтора световых месяца.
- Товарищи межпланетники! - сказал Малышев. - По этому поводу надо
выпить. - Он торжественно разлил томатный сок по стаканам. - Поднимем, -
сказал он.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг