позументами. Хотя видел. Как он, согнувшись и приклеив к лицу улыбку,
открывает двери. Получив чаевые, тихонько свистит: - Бл-дарю-вас...
Щетина, мутные вены глаз, лиловые щеки, отвисшие с перепою... - Что с нами
делает Оракул? Или точнее - что мы сами делаем с собой?
- Ста-ановись!..
Боковые подгоняли опаздывающих.
- Я все это уже видел, - сказал Хермлин. - В сороковом году. Мне было
тогда четырнадцать лет, мы жили в Европе. Нас собрали и повезли - целый
эшелон. Тоже - лагерь, собаки, дым из труб... Мои родители так и остались
там...
Моросил мелкий дождь Земля раскисла, перемешанная сотнями ног. Намокла
куртка. По телу полз озноб. Я не ответил Хермлину. Я уже объяснял, что это
- модель, и он не поверил. Многие не верили. Солдаты были настоящие -
рослые, веселые, уверенные в своем превосходстве. Стены в бараках - из
обыкновенного дерева, проволока - железная, свекла в баланде - как свекла,
жесткая и сладковатая. И главное, настоящими были ежедневные смерти - от
пули, от ударов дубинки, или просто от истощения на липком бетонном полу
лазарета.
Нас выгнали на аппельплац. Лучи прожекторов белыми мечами падали с
неба, ослепляя и выхватывая полосатые, мокрые фигуры. Я оказался во втором
ряду. Это было хорошо. Меньше опасности попасться на глаза. Чем реже тебя
замечают, тем дольше живешь. Такое правило. Я это быстро усвоил. Женский
лагерь выгнали тоже. Они стояли напротив - темной шеренгой.
Аккуратно обходя лужи, из приветливого домика канцелярии вышел Сапог -
в жирном резиновом плаще. Откинул капюшон. Надрываясь, закричал
по-немецки. Скотина Бак переводил, спотыкаясь с похмелья. И так можно было
понять: - ...Попытка к бегству!.. Бессмысленно!.. Следует выполнять!.. -
Клейст обвисал на мне. Он здорово раскис за последние дни. Бормотал: - Я
недолго... чуть согреться... я умру - пусть... только не в лазарет... - Я
его понимал. О лазарете ходили жуткие слухи. Оттуда не возвращались. Сапог
перестал кричать. Вдруг вывели Водака - под руки - двое солдат. У него
волочились согнутые ноги. Он был страшно избит. - Конечно, - сказал
Клейст, - я его предупреждал. - Заткнись, - сказал я сквозь зубы. Они
остановились перед строем, облитые прожекторами. Сапог опять закричал: -
...Пойманный беглец!.. Согласно лагерным правилам!.. Всякий, кто!.. -
Скотина Бак повторял хриплым эхом. Солдаты завернули Водаку руки и
привязали к столбу, врытому в землю. Так совершались экзекуции. Отошли. У
Водака упала голова. Он был без сознания. Я закоченел. Плохо, что все это
видит Катарина. Она уже на пределе. Сапог снова начал кричать. - Это
ужасно, - прошептал Хермлин. - К чему мы пришли? Неужели все сначала? Вы
говорите, что это Оракул? Не знаю - как можно... Ведь он разумный? Я
ничего не понимаю в этом: зачем нам такой Контакт?.. Войны, лагеря,
казни... Сапог - тоже молекулярная кукла? А солдаты? Какой-то кошмар...
Мне семьдесят лет, и я кончаю тем, с чего начинал... Надо прервать
Контакт. Мы же просто не понимаем друг друга. Словно двое глухих говорят
по телефону... Я читал где-то: может быть, и у них так же - наши самые
невинные действия вызывают катастрофу... Зачем это им и зачем это нам?.. -
Прошипела автоматная очередь, почти неслышно в дожде. Водак обвис на
завернутых руках. Его отвязали, и он повалился. Сапог скомандовал.
- Вот, - сказал Клейст, - он приказал выходить на работу, а сейчас
всего пять утра...
- Заткнись...
Мы повернулись и пошли. Мимо бараков. Мимо тройного ряда колючей
проволоки. Действительно к каменоломням. Клейст хватался за меня, и я не
мог его оттолкнуть. Была какая-то пустота. Я переставлял ноги. Хермлин был
прав. Контакт двух разумов. Мы и не думали, что так сложно будет _понять_.
Неимоверно сложно. Просто понять. Даже если обе стороны хотят этого. Ждали
праздника. Ждали восторгов и открытий. Чтобы - рука об руку. А тут -
_понять_: столб на аппельплаце, холодная грязь, секущие свинцом пулеметы.
Вот здесь, у горелой опоры, погиб Йоазас. Его назначили в лазарет, и он
бросился на проволоку. Предпочел сам. А до этого бросился Манус, и еще
Лилли, и Гринбург. А Фархад ударил Скотину Бака, а Матулович прыгнул с
обрыва в каменоломне, а Пальк вдруг ни с того ни с сего пошел через плац
ночью - во весь рост, не прячась. Угнетала бессмысленность. Одно дело -
война. Враг в каске и с автоматом. Осязаемый противник, которого
ненавидишь. И другое дело - если все это игра, куклы, манекены, созданные
Оракулом. - Он исследует социальное устройство Земли, - говорил мне
Кэртройт, базис-аналитик из Лондона, - простейшие явления. Как будто
изучает азбуку. Жаль, что у нас такая азбука. Может быть, изучив, он
перейдет к более сложным построениям, - и добавлял, кутаясь в одеяло, - я
почему-то боюсь этого... - Когда состоялся разговор - неделю назад, десять
дней? Я уже не помнил. Он потом сошел с ума и был отправлен в лазарет.
Время сливалось: тачка, нагруженная камнями, теплая бурда из свеклы,
скользкая умывальня, сон - как обморок, проверки на рассвете в
пронизывающем и мокром ветре, собачье лицо Бака... Я завидовал Осборну.
Подумаешь - землетрясение, саранча там железная: смотри и записывай. Брюсу
я тоже завидовал...
Дорога пошла вниз. Клубами дыма всплывали по сторонам шевелящиеся
кусты. Охранники сомкнулись, отпустили поводки у собак. Я вспомнил
Катарину - какой она была в последний раз. Она совсем сдала. Сколько же
это будет продолжаться? Апокалипсис длится около трех месяцев. По
субъективному времени. Хермлин каждый вечер перед тем как залезть под
колючее одеяло огрызком карандаша ставил крестик на стене, в изголовье. И
каждые десять крестиков отчеркивал поперечной чертой. Сегодня двадцать
шестой день. Осталось более двух месяцев. Если длительность совпадает. Два
месяца - это кошмар. Катарина столько не выдержит. И я не выдержу тоже. И
никто не выдержит. Правда, длительность может оказаться и меньше. Остается
надеяться. Но она может оказаться и больше.
Мы спустились в котлован. Наверху запаздывали со светом, и охранники
матерились. Иногда постреливали в воздух. Разносилось гулкое эхо. Они были
злы. Дождь моросил, не переставая, и вместо того, чтобы дуться в карты в
теплой и сухой казарме, им приходилось тащиться за два километра в чертовы
каменоломни и мокнуть на холоде, следя за паршивыми хефтлингами.
- Стой! - раздалась команда.
И сразу вспыхнуло. Четыре прожектора, разнесенные по углам, залили
ущелье молочным облаком. Раньше здесь были разработки мрамора. Вероятно,
жила истощилась и их забросили. Глыбы, обвалы, монолиты, поставленные на
ребро, придавали месту вид хаоса, который, наверное, был в момент
сотворения мира, когда небо только что отделилось от земли.
Подошел Бурдюк. Постоял, заложив пальцы за пояс полосатых штанов.
Свисало могучее брюхо, ему и лагерные харчи были нипочем. Мотнул головой -
стройся. Я вышел. И Хермлин вышел. Мы были в одной команде. Клейст
старался идти сам, тут нельзя было показывать слабости - могли списать, а
то и просто кончить на месте. Бурдюк осмотрел нас, словно видел впервые, и
молча зашлепал к груде тачек. Мы разобрали инструмент. Нам повезло. Мы
попали в возчики. Толкать тачку было все-таки легче, чем рубить камень.
- Сегодня - глаз, - просипел Бурдюк, ни к кому особенно не обращаясь.
Отошел - наблюдать.
- Начина-ай!..
Я торопливо покатил тачку туда, где уже стучали первые кайла. Бурдюк
предупредил, что следить будут особо. Твердый человек был этот самый
Бурдюк. Кремень. За это его и поставили арбайтсауфзейером. Он держал
пивнуху в подвале, в центре города, и не забывал, что многие из нас были
его клиентами. Хотя другие блоковые забыли. Обо всем сразу. И навсегда. А
Бурдюк не забыл. На третий день после прибытия в лагерь я попал в
каменоломни, среди других штрафников. Тогда так же лил дождь, только
сильнее. Тропинка размокла, и колесо соскальзывало. Тачка весила тонну,
никаких сил не было удержать ее. Я упал и даже не пробовал подняться. Вода
текла по лицу. Безобразным комком трепетало сердце. Жизнь кончилась -
здесь, на липкой земле. Скотина Бак стоял надо мною - здоровенная, сизая
ряха, и орал: - Вставай, скотина!.. - Я знал, что он убьет меня и не
вставал - пусть убивает. - Поднимите скотину! - приказал Скотина Бак. Меня
подняли. Те, кто забыли. - Теперь ты, скотина, узнаешь, кто я такой, -
пообещал он. И махнул кулаком. Но кулак поймали. Бурдюк перехватил
волосатой лапой. - Ты чего это? - удивился Бак. - Оставь его. - Чего-чего?
- Говорю: оставь... - Скотина Бак начал краснеть и раздуваться, и я уже
думал, что он сейчас убьет Бурдюка, но Скотина только вырвал руку и ушел,
обложив нас по-черному. Он был швейцаром в баре, а Бурдюк, посмотрев на
меня - грязного, дрожащего, не верящего, что жив, сплюнул и сказал: -
Дерьмо собачье ваш Оракул. - И потом, уже позже, спросил Клейста: - Ну как
вы додумались до такого, чтобы всякое дерьмо делало с людьми, что
хотело?.. - Клейст что-то начал о задачах Контакта, о прыжке во Вселенную,
о постижении чужого разума, он тогда еще не пал духом. Бурдюк все это
выслушал и спросил: - И из-за этой дерьмовой Вселенной убивать людей? - И
Клейст остался стоять с раскрытым ртом.
Мы возили тачки с битым камнем, и я слегка задерживался на погрузке,
ожидая Катарину. Бурдюк видел, что я задерживаюсь, но ничего не говорил.
Он только хмурился, глядя, что и Клейст задерживается тоже. Катарина
подошла, наверное, через час - сменилась женская бригада. Я посмотрел на
Бурдюка, и он кивнул. Охраны поблизости не было. Мы попятились за выступ в
скале. Каменный козырек закрыл нас. Эта ниша не просматривалась. Бурдюк
должен был предупредить, если появится кто-либо из дежурного начальства.
Катарина сразу села на перевернутую тачку. У нее был изможденный вид, и
она даже не сказала мне "здравствуй", а только кивнула. У меня сжалось в
груди. Я достал пайку.
- Не надо, - прошептала она.
Но взяла. Отламывала по крошке и очень медленно жевала, наслаждаясь.
Потом спросила, что случилось. В женском лагере толком не знали. Я,
запинаясь, объяснил.
Она опустила твердую пайку.
- Так это был Водак? - тихо застонала, покачивая стриженой головой. -
Теперь Водак... Я познакомилась с ним еще раньше, и мы думали пожениться.
Ты не знал - я тебе не говорила... Он смешной - рассказывал всякие
истории. Звал в Прагу. С нами все время ходил Карлайль, помнишь его, он не
проснулся после передачи. Не знали, как удрать от него... - Катарина
неожиданно сильно взяло меня за руку костяными, ломкими пальцами, на
которых суставы покраснели и распухли. - Если ты выживешь... Если ты
спасешься, обещай мне... Понимаешь, надо продолжать. Иначе все будет
напрасно - все жертвы. И Водак тогда погиб напрасно. Они захотят прикрыть
Контакт, есть такой проект, он уже обсуждался после апокалипсиса, Франк и
Алябьев: отложить на пятьдесят лет, законсервировать, мы не готовы, сам
Кон их поддерживает... Передай мое мнение: надо продолжать. Во что бы то
ни стало. Передай: они просто не имеют права списать нас всех...
Ее лихорадило. Она, как больная птица, пленочными веками прикрыла
глаза. Лоб был горячий. Я хотел возразить, что она сама все это прекрасно
выскажет тому же Алябьеву, но тут раздалось:
- Ну, скотина! Наконец-то ты мне попался, скотина! - Скотина Бак вылез
неизвестно откуда, наверное, обошел по круче, где Бурдюк проглядел его. -
Вот, господин офицер, прямой саботаж! Я за ним давно наблюдаю...
- Гут, - сказал Сапог.
Он шагал за Баком, неестественно прямой, выкидывая вперед черные,
бутылочные голенища.
Я даже не успел встать. Все разворачивалось в какой-то жуткой
нереальности. Бак поднимался к нам по осыпи, как громадный навозный жук.
Накидка его блестела под дождем. Какая-то тень метнулась наперерез и
ударила кулаком - прямо по сытой морде. Бак схватил ее. Это был Клейст. Он
корчился, в руке, выкрикивал что-то неразборчивое, я понял одно: -
Ненавижу... - Бак секунду смотрел, удивляясь. Ухмыльнулся - молотом
прочертил воздух. Раз! Отпустил Клейста.
Тот слепо покачался, как пьяный - мгновение, и упал, разбрызгав жидкую
грязь.
- Гут, - сказал Сапог.
Я, наконец, встал. И Катарина тоже. В котловане клубился молочный
туман. Белыми нитями висела морось. Все было кончено. Клейст ошибся. Мы
все-таки умрем в этой каменной, мокрой и холодной яме.
Скотина Бак вскарабкался по осыпи и вытер пот.
- Вот так, - деловито сказал он. - Теперь ты, скотина, узнаешь, кто я
такой... Дозвольте, господин офицер?
Сапог поощрительно улыбнулся, показав тридцать два плотных зуба, и
вдруг, продолжая улыбаться, замер, будто прислушиваясь - как Клейст,
неуверенно покачался мгновение и упал, точно так же, лицом вниз - брызнула
вода, и с шуршанием осела щебенка.
Подведем итоги.
Летом того же года, за два месяца до печально известных событий в
Бронингеме, Лайош Сефешвари, сотрудник лаборатории математической
лингвистики при втором отделе (семантика) Научного комитета, в частном
разговоре с Жюлем Марсонье, руководителем этой же лаборатории, и в
присутствии других сотрудников, помявшись, сказал примерно следующее:
- Извините, шеф... Это, конечно, не мое дело... Но у меня уже третий
день какое-то странное ощущение. Будто бы вам грозит опасность... Будто бы
- несчастный случай, именно сегодня... Вы извините, шеф, что я говорю об
этом...
Точная форма предупреждения была впоследствии восстановлена. Марсонье
воспринял его как неудачную шутку, отношения в лаборатории не сложились, -
поморщился, посоветовал не переутомляться. После чего вышел на улицу и был
сбит грузовиком, который вел пьяный американский солдат.
В тот же день на оперативной разработке материала Л.Сефешвари показал,
что ему двадцать восемь лет, он не женат, в Секторе четыре года,
специальность - иерархия систем. Предчувствие у него возникло абсолютно
неожиданно. Во время обсуждения совместной статьи он вдруг понял, что
доктор Марсонье скоро умрет. Совершенно отчетливое ощущение. Он даже
увидел картинку: громыхающая машина, как носорог, подбрасывает в воздух
растопыренное человеческое тело. Да, он знал, что это Марсонье... Нет,
просто догадался и все... Временная привязка чисто интуитивная - трое
суток... Он не предупредил раньше, потому что как-то глупо: научный
работник и вообще... В последнюю минуту замучила совесть, вдруг что-то
есть...
Сефешвари сделал потом около десятка предсказаний. Все на срок от
пятнадцати до двадцати лет, то есть, не поддающиеся немедленной проверке.
Но почти сразу же были выявлены еще семеро прорицателей. Плачек и
Ранненкампф, например, пришли сами, узнав подробности о гибели Марсонье.
Через сутки число их достигло пятидесяти. Оказывается, такие случаи
отмечались и раньше - по разряду легенд. "Пророками" их назвал Грюнфельд,
когда давал шифр первичной разработке. Не совсем верно. Предсказания
касались исключительно судеб отдельных людей: момент и обстоятельства
смерти. Ничего кроме. Впрочем, и этого было достаточно. Поиск велся
открытым способом - информацию о "пророках" передали все зональные
агентства. Десятки тысяч людей тронулись, будто подхваченные ветром.
Бензиновый рев повис над международным шоссе. Пропускные пункты Комитета
были опрокинуты. "Аэр-Галактика" назначила восемьдесят дополнительных
рейсов. Город превратился в кипящий муравейник. Спали на мостовых, спали
на чердаках и в подвалах. Пили тухлую воду из термосов. Банка собачьих
консервов стоила пятьдесят долларов. Грузовики с продовольствием застряли
в хаосе брошенных автомашин. Жажда _узнать_ пересиливала все. Местная
карта напечатала полный список "пророков". Редактора привлекли. Но поздно
- встали вооруженные очереди. Полиция была бессильна. Муниципалитет
колебался, не решаясь запросить войска. Правительство колебалось, не
решаясь их послать. Научный Комитет колебался, не решаясь принять
чрезвычайные меры. Неизвестно, с чего началось. Кажется, Эрих Венцель,
астрофизик из Гамбурга, предсказал ужасную и скорую смерть
одиннадцатилетней девочки, дочери местного жителя. Что и исполнилось -
буквально через час. Слух облетел город. Одновременно Кнудсон приговорил
шестнадцать человек подряд - еще до конца года. Так или иначе, разорвалось
как бомба: Пророки не предсказывают будущее, а создают его!.. Первым
запылал дом Венцеля. Толпа не пропустила пожарных. Занялся весь квартал.
Сам Венцель к тому времени был уже мертв. Все вдруг сошли с ума. Поджигали
собственные квартиры. Выбрасывали и топтали телевизоры. Приборы вообще.
Хрустела стеклянная мука. Разбивали опоры энерголиний. Город задохнулся в
огне. Убивали каждого, у кого на рукаве была нашивка Научного Комитета.
Погиб Кампа, погиб Левит, оба Диспенсера, погиб Рогинский - он пытался
остановить вакханалию. Хольбейн вырвался чудом - раненый, ослабевший от
потери крови. Он сообщил о "Бойне". Комитет уже не мог ничего решить: в
Столице начался мятеж, и гвардейцы обстреливали здание Центра. Помощи не
было. К вечеру горел весь город. Сотрудники лаборатории бежали в сельву.
Не уцелел ни один пророк. Ревущая толпа вышибла экраны на пультах слежения
за Зонами, раздробила аппаратуру и забросала мазутными факелами корпуса
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг