в комнату председателя, достал из гнилых лохмотьев грязный, порванный
конверт с надписью - "Секретно. В личные руки", и положил его перед
ошеломленным Грюнфельдом. Вероятно, это был Бернард Каплем, заместитель
Брюса по лаборатории, в Бронингеме у него погибла семья, и сам он потом
бесследно исчез, сгинул - как тысячи других. Письмо было написано
неразборчивым карандашом на оберточной бумаге и датировано тремя днями
вперед - еще один признак хроноклазма. Сухой стиль его произвел на.
Комиссию громадное впечатление. Брюс, по существу, первый твердо и без
обиняков заявил, что происходящие события есть апокалипсис, и связал его с
Оракулом. - Ищите посредника, - писал он. - Ищите Иоанна Богослова из
Патмоса... - Дело было сделано. Карантинные заставы перекрыли район. Уже
первые беженцы прошли через полиграф. Началась охота за прорицателями,
которые десятками, как черти из коробки, выскакивали в городе. Это
напоминало знаменитую "Бойню пророков", только в организованном варианте.
- Мы по-прежнему не готовы, - мрачно и спокойно, блестя северными глазами,
говорил Грюнфельд на экстренном заседании Совета безопасности. - И я не
представляю, что мы можем быть когда-нибудь готовы при существующем
положении вещей... - Дискуссия, вынесенная на Ассамблею, имела один важный
результат. Был установлен "Предел разума" - тот максимум продуцируемых
Оракулом событий, который Земля могла допустить. Превышение его означало
угрозу существования, следовал "поворот ключа" - нанесение удара всей
возможной мощности, дверь захлопывалась.
Это было принципиально. Мнение Хинара о случайном сочетании фактов:
падение авиетки - так была обнаружена Зона Информации, и последующего
развертывания апокалипсиса, не нашли сторонников. Скорее можно было
согласиться с доктором Артуром Пенно, который усматривал здесь защитную
реакцию комплекса "Оракул" на острое воздействие. В контакте с Оракулом,
как в Контакте с иным разумом вообще, важна прежде всего форма, ибо она
воспринимается непосредственно - до смысла. Гибель самолета представляла
собой акт уничтожения. Форма ответа была адекватной. Наше счастье, что
Оракул выбрал локальное действие, а не Хиросиму или европейскую чуму
тринадцатого века...
Подобная интерпретация событий была ценна уже тем, что часть вины
перекладывалась на Землю, и принесенные, жертвы получали таким образом
хотя бы видимость оправдания. К сожалению, отсюда неизбежно вытекало, что
реализация "Предела разума" повлечет за собой уничтожение планеты, но эту
сторону вопроса предпочитали не обсуждать вообще.
Дневник Осборна в его восстановленном виде гласил: "...книга с семью
печатями - треть небосклона... Печати из багрового сургуча... Кто достоин
открыть сию книгу и снять печати ее? (фраза дословно)... Человек в белых
одеждах - от них сияние... В нем что-то овечье... Берет книгу - старцы
кланяются... животные трепещут крыльями... Снимает печати... Четыре
всадника!.. Боже мой!.. Четыре всадника выезжают на площадь!.. Я отлично
вижу их - за разрушенным фонтаном... Картина Дюрера... У коней ребра, как
обручи на бочках... мосластые ноги... Ужасный грохот копыт... дымится
булыжник... Скелеты в седлах, полированные желтые кости, фаланги пальцев,
безглазые, улыбающиеся черепа... Конь белый - всадник с луком, конь рыжий
- всадник с мечом, конь вороной - всадник с весами, чашечки пляшут, как
сумасшедшие, конь бледный - всадник с косою на плече... Имя ему - смерть,
за ним катится черный, набухающий ком: когти, рога, свиные уши... Ад идет
по земле... Еще две печати... Трясутся стены, трудно писать... Сыплется
штукатурка, если дом рухнет, тогда конец... Мое имя - Осборн, Гекл Осборн,
преподаватель колледжа Гриньярд... Сумерки, будто на солнце накинули
плед... едва просвечивают ворсяные полосы... Луна, как кровь... красный
фонарь... Падают звезды... беззвучно... Страшно, пустое небо... Конец
Света - неужели правда?.. Боже мой... Края неба загибаются, чем-то
озаренные... оно сворачивается, как бумажный лист... скатывается за
горизонт... Невыносимо трясутся стены... Это последние минуты... Мое имя -
Осборн... Сегодня тринадцатый день Конца Света... Золотой престол...
Овечье лицо ангела... Смертельный цокот копыт... Непонятно, как я это вижу
- полный мрак, опустошенное небо... Седьмая печать... Безмолвие...
Наверное, я один на всей планете... Темь... Смерть... Финал... Мое имя -
Осборн... Камни, падите на меня и сокройте меня от лица Сидящего на
престоле... Ибо пришел великий день гнева его; и кто может устоять?.."
Этот чрезвычайно интересный и, пожалуй, самый полный, если не считать
протоколов Брюса, документ был найден в запаянной металлической коробке
под развалинами дома на центральной площади в Бронингеме. Сам Осборн
несомненно погиб. Фотокопии дневника странным образом попали в руки
журналистов и были частично опубликованы. Последовала небывалая вспышка
религиозного экстаза. Вопрос о сути апокалипсиса смутил умы. "Если не Он,
то кто?" - вопросил с кафедры епископ Пьяченцы. За что и был лишен
епархии. Князья церкви медлили и колебались. Поговаривали о созыве
Вселенского собора. Научный комитет железной рукой отвергал любые
теологические построения, Еще можно было со скрипом и мучениями принять
точку зрения Карло Альцони, профессора богословия в Панте, о том, что
нынешнее появление Оракула есть уже второе в истории человечества, а
память о первом сохранил для нас Новый завет. Это было не то чтобы
истинно, это было научно допустимо. Но ведь даже в компетентной среде
Комитета делались попытки настоящих экзогез, правда, тщательно упакованных
в сухой каркас узкоспециальной терминологии. Например. Земля и Оракул
едины. Никакого внешнего Контакта между ними нет и быть не может. Оракул
существовал всегда. Само человечество является продуктом его деятельности
и всем ходом своей истории участвует в выполнении программы, цель которой
пока неясна. Любопытный образец совмещения Творца и феномена неизвестной
нам космической культуры.
Концепция бога не выдерживала критики. Апокалипсис продолжался
восемнадцать минут и охватил сравнительно небольшой район - собственно
Бронингем, то есть, был ограничен во времени и пространстве. Правда, в
эпицентре событий длительность его была значительно больше: дневник,
например, отмечает шестьдесят восемь дней, а строго последовательный
протокол Брюса даже девяносто одни сутки - плотность времени имела
выраженный градиент, но проблема хроноклазма решалась чисто физическими
средствами и не требовала привлечения потусторонних сил. Тем более, что
существовали крайние точки зрения. Апокалипсиса вообще не было, заявили
Антонов и Бельц, отражая одну из них. Оракул передал некую информацию,
предназначенную коллективному сознанию. Содержание ее не имеет аналогий в
культуре Земли - информация была воспринята искаженно. Насильственно
объединенный, хаотический разум реципиентов Бронингема обратился к
знакомым зрительным формам. Поток овеществленных ассоциаций хлынул в
единое русло. Армагеддон - дело случая. Мы видим не то, что нам
показывают. Катастрофа была сугубо психологической. Нет никаких
доказательств. Записи Брюса не убеждают, это всего лишь записи и ничего
более.
Действительно. Региональные станции даже в непосредственной близости от
Бронингема не зафиксировали сейсмической активности, и метеослужба также
не отметила значительных атмосферных явлений. Но семь чаш гнева божьего
пролились на землю... "...И сделались град и огонь, смешанные с кровью, и
третья часть деревьев сгорела, и вся трава зеленая сгорела, и большая
гора, пылающая огнем, низверглась в море, и третья часть моря сделалась
кровью, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море, и поражена была
третья часть солнца, и третья часть луны, и третья часть звезд, так что
затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была, так, как и
ночи..." Лаборатория Брюса находилась на окраине города, в излучине реки.
Градины синего цвета били, как пули, глубоко уходя в землю. Двое
сотрудников погибли, не успев укрыться в здании. Брюс распорядился надеть
противогазы и освинцованные костюмы радиационной защиты, что спасло жизнь
многим, когда запылал воздух. Он сразу сориентировался - записи в
протоколе с самого начала велись четко и чрезвычайно подробно. В столовой
обнаружились продукты. В мастерских нашелся движок средней мощности.
Удалось подключить кое-какую аппаратуру. На частично сохранившейся
магнитофонной пленке среди гула, скрежета и тресков можно было разобрать
далекий голос: - Горе, горе, горе живущим на земле!.. Эта запись вызвала
ожесточенные споры и обвинения в фальсификации. Лаймон, накрывшись
металлическим щитом, принес образцы градин. Они обладали громадной
теплоемкостью и буквально прожигали тигли. Первая неделя прошла
сравнительно спокойно. Группа даже увеличилась за счет жителей ближайших
домов. Но в понедельник, на исходе дня, вострубили ангелы, имеющие семь
труб... "И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и
пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде - Полынь:
третья часть вод сделалась полынью"... Умер молодой Бингсби, и еще четверо
сотрудников получили тяжелое отравление. Положение сразу ухудшилось.
Дистилляцию наладили с трудом. Пробы полынной воды были запаяны в сосуды
из пероксного стекла. Позже анализ обнаружил в них "росу Вельзевула", что
нанесло серьезный удар психологическим интерпретациям апокалипсиса.
Наибольший интерес представляет упоминание о "запечатленных", которые
должны были спастись. Брюс сам видел - голый, перепачканный землей человек
шел через двор по горящему мазуту, и на лбу его фосфором пылала зеленая
печать. Он не отозвался на оклики и пропал в смертельном дыму. Согласно
источнику, "запечатленных" должно было быть сто сорок четыре тысячи. Цифра
явно завышенная. Но уже после апокалипсиса ходили слухи о чудесных
исцелениях и божьих людях, не горящих в огне и не тонущих в водах.
Всплывали конкретные имена. Операция "Иоанн" получила новую фазу развития.
Возобладало мнение Хертвига, что Оракул путем апокалипсиса пытается найти
посредников для Контакта - таких людей, которые по своим
психофизиологическим характеристикам были бы способны к восприятию
неземной семантики. Совет вынес решение. Беженцы были изолированы. С
каждым работали одновременно два-три аналитика. Применялся гипноз и
галлюциногены. Это привело к разоблачениям в прессе и колоссальной утечке
информации - частные руки. Все было безрезультатно. Критерии оказались
ложными. Легенды иссякли. К сожалению, никто не общался с "запечатленными"
непосредственно и мы не знаем, чем они отличаются от других людей. На
исходе месяца группа Брюса начала совершать небольшие вылазки. Это совпало
с появлением саранчи... "Отворился кладезь бездны, и вышел дым из кладезя,
как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя.
И из дыма вышла саранча на землю, и сказано было ей, чтобы не делала вреда
траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, и
дано ей не убивать их, а только мучить, и мучение от нее подобно мучению
от скорпиона, когда ужалит человека"... Брюс определяет размеры саранчи -
до метра в длину. Удалось загнать и убить одно насекомое. При этом,
получив укус, погиб Эдварде. Брюс сделал подробное описание. Перепончатые
крылья, золотой венец, почти человеческое лицо - мягкая, теплая кожа,
шесть зазубренных ног, хитин, который не берет ножовка. Ткань тела имела
неклеточное строение - гомогенная масса, срастающаяся с железным хитином.
Брюс упоминает о звездчатых образованиях в ней, называя их ядерными
синцитиями, но препараты не сохранились. Лаборатория сильно пострадала от
землетрясения и пожара. Большая часть сотрудников решила пробиваться во
внешний мир. Судьба их неизвестна. Они унесли с собой множество документов
и единственный экземпляр саранчи, зафиксированный в формалине. Брюс умер
за рабочим столом - еще не успев дописать рождение Младенца и появление на
небе Красного Дракона с семью головами, готового, пожрать его.
Подобную символику можно было толковать как угодно. Что и делалось. Но
огромный шок, испытанный человечеством, заставил впервые осознать
некоторые масштабы: Земля и Вселенная - искра жизни в океане холода и
пустоты. Кто мы и зачем? - этот вопрос волновал теперь не только горстку
философов. Было сильнейшее разочарование. Ладислав Сморгла в предисловии к
своей книге "Зерно культуры" писал: "...происходит очищение базиса
цивилизации, сущности ее - того, что объединяет людей независимо от
пестрой мозаики расовой, государственной или социальной принадлежности...
Как ни странно, единым связующим звеном в настоящий момент оказалась
религия. Именно ее и пытается познать Оракул, даже не подозревая, что на
самом деле сохранилась одна скорлупа, а содержание давно превратилось в
сухую и слабую пыль. К сожалению, западная культура не смогла представить
ничего более существенного, чтобы продемонстрировать иному Разуму самую
суть человечества..."
В темноте завыла сирена - вынимая душу, выдергивая по нитке каждый
нерв. - Встать!.. - в самое ухо заорал Скотина Бак. - Слезай, скотина!.. -
Я кубарем полетел с нар. Стуча зубами, натянул штаны, продел руки в
полосатую куртку. От нее разило карболкой. Она если и согревала, то самую
чуть, но спать в одежде все равно не разрешалось. Скотина Бак, не ленясь,
сам, два или три раза за ночь обходил бараки и, если замечал непорядок,
срывал с провинившегося задубевшее, драное одеяло, ударами резиновой
дубинки гнал из теплого и затхлого нутра - ставил снаружи, в ледяном
сумраке, под синим кругом дверной лампы - на весь остаток ночи.
- Сми-ирна!..
Блоковые, выказывая усердие, побежали в проходе. Рассыпали Тычки.
Сопели и матерились. Но больше для виду. Они жили тут же, в закутке, за
дощатой перегородкой и знали, что ночью, когда в придавленных темнотой
бараках тихой змеей от стенки к стенке ползет въедливо-ядовитый шепот,
каждый из них может запросто лечь и не проснуться - найдут утром с
посиневшим языком и вытаращенными от удушья глазами. Поэтому блоковые даже
под совиным взглядом Скотины Бака лишь бодро суетились - на месте,
стараясь не забираться далеко в гущу копошащихся, с трудом разгибающихся,
полосатых тел. Я улучил момент и как всегда сунул на грудь сбереженную
пайку - ощутил кожей колючую твердость хлеба. У меня ныла спина, и
позвоночник, хрустя, разламывался на части. На скуле немел кровоподтек:
это приложился Сапог, увидев, что я везу полупустую тачку. Я не сразу
вспомнил о Водаке. А когда вспомнил, тут же вылетела из головы и спина, и
нарывающий палец, и то, что вчера, перед отбоем, сидя на нарах, я с тоской
и горечью кончиком языка сковырнул два левых зуба и выплюнул их в ладонь.
Лежанка Водака была пуста. Рядом со мной - по порядку номеров, его тоже
не было. Я чуть было не сел обратно. Но Скотина Бак, будто почуяв,
воткнулся в меня дикими глазами. Или не в меня. Все равно. Никогда не
угадаешь, куда смотрит эта сволочь.
Клейст, хрипя отбитой грудью, держался за верхние нары.
- Ушел... Слушай - ушел все-таки... Ах, майор, я же предупреждал -
поймают его...
Он еле стоял.
- Теперь расстреляют каждого пятого...
- Тебя-то не расстреляют, - сказал я.
- Меня - вряд ли... Бак прикончит... Мордой в грязь... Скоро уже...
наверное, сегодня...
- Вчера ты говорил то же самое.
- Внимание! Выходи! - заорали блоковые.
Встали в дверях, выпятив звериные подбородки. Скотина Бак махнул
дубинкой. Деревянные подметки десятками молотков застучали в пол. Передо
мной качалась сутулая спина Хермлина. Он непрерывно кашлял, сотрясаясь
всем телом. Водак, вероятно, ушел ночью, где-то в середине, когда часовые
на вышках клюют носами, вздрагивают и ознобленно подергивают непромокаемые
плащи. Выйти из барака не проблема. Труднее пересечь плац - гладкий и
голый, пронизываемый голубыми лучами прожекторов. Охрана стреляет в любую
тень. Просто так. От скуки. Чтобы не задохнуться сном среди грузной и
непроницаемой темноты. Я прикинул шансы. Шансы у него были. Если отбросить
Клейста, его предсказания. У каменоломен проволока идет всего в один ряд.
И ток через нее не пропущен - не дотянули провода. Там есть одна канава.
Мы ее сразу заметили, в первый же день. Неглубокая такая - полметра.
Тянется через поле к оврагу, заросшему кустарником. Очень удобно, с вышек
не просматривается. Правда, она заколочена щитом под проволокой, но внизу
течет ручей, и Водак говорил, что земля, наверное, мягкая, можно
подкопать. Так что плац - самое трудное. Я остро позавидовал ему.
Пробирается сейчас по дну, раздвигает мокрые ветви. Мне уйти было нельзя.
Потому что - Катарина. А так бы... Отсюда до города километров пятьдесят.
Завтра к вечеру могли бы быть там. Или еще раньше выйти к передовым
постам. Хотя - какое завтра. Это для нас - завтра, и послезавтра, и
неделя, и месяц. А для них там, за чертой хроноклазма, - одно бесконечное
сегодня.
В дверях произошла заминка. Скотина Бак придрался к Петеру. Держал его
левой рукой, закрутив куртку на горле. Орал, свирепея: - Я тебя научу,
скотина!.. Ты будешь, скотина, знать, кто я такой, скотина!.. - Щуплый
Петер мотался, как тряпка. Отвечать - не осмеливался. Кончилось это, как и
должно было кончиться. Скотина Бак махнул литым кулаком. Удар был глухой и
отрывистый. Петер осел, коротко хлипнув. Сволочь этот Бак. Всегда бьет в
висок - и насмерть. Кулак у него пудовый. Еще хвастается, что убивает с
первого же раза.
Я смотрел и никак не мог вспомнить его в ливрее с галунами и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг