Таисия спорить не стала, а с обычной своей логикой, как бы приводя
следующий аргумент, напомнила им, что они обещали начистить для обеда
картошки. Начистите полведра - будет вам обед. Не начистите -
соответственно обеда не будет.
Настроение, разумеется, ощутимо испортилось. Витюня даже высказался в
том смысле, что лично ему никакого обеда не требуется. Если, конечно,
лично ему выдадут десять пряников и бутылку лимонада. Делать, однако, было
нечего. Конкин набрал воды в эмалированное ведро, поставил меж двух
чурбаков сетку с бугристой картошкой, которая уже кучерявилась
проростками, вручил маленький нож Витюне, нож побольше и поострее взял
себе, и они, скучновато поглядывая друг на друга, принялись за работу.
Картошка была вялая, прошлогодняя, клубни ее морщинились, не
поддаваясь ножу, приходилось выковыривать многочисленные глазки,
безобразно чернеющие в желтом неаппетитном теле, шелуха налипала на руки,
Витюня мгновенно перемазался с головы до ног, недовольно сопел,
отмахивался от комаров, толку от него было мало, в конце концов он решил,
что удобнее сначала нарезать клубни кубиками, а потом уже счищать с них
мягкую кожуру, чем и занялся увлеченно покряхтывая. Конкин ему не
препятствовал, он прикидывал - удастся ли ему отсидеться на даче,
предположим взять на работе две недели за свой счет, подготовиться,
запастись той же картошкой, попросить Таисию, чтобы никому не давала
адрес, две недели - это ведь громадный срок, за две недели может произойти
все, что угодно, например, "люмпены" сожрут "гуманистов" и тогда, может
быть, Конкин им не понадобится, или, наоборот, "гуманисты" перещелкают
"люмпенов" и тогда, вероятно, удастся договориться с Леоном, может быть,
это вообще образуется как-то само собой, может быть, он выздоровеет,
превратится в нормального человека, правда, непонятно, можно ли это
называть выздоровлением, так же, как непонятно, что именно следует
принимать за норму.
Конкин бросил в ведро очередную картошину, и картошина эта почему-то
всплыла, закачавшись среди шелухи, которую туда по ошибке ссыпал Витюня,
но вылавливать шелуху Конкин не стал, - он вдруг с ужасающей, коверкающей
сознание ясностью понял, что, конечно, отсидеться на даче ему не дадут. С
чего это он решил, что ему дадут отсидеться? Идет война. Идет скрытая
беспощадная война на истребление. Конвенция разорвана. Цель войны -
абсолютная победа одной из сторон. А победят в этой войне, конечно,
"люмпены". Просто потому, что "люмпены". Просто потому, что "люмпены" -
всегда побеждают. И к тому же они пользуются явной поддержкой
государственных органов. Наверху у нас кто? Наверху у нас те же самые
"люмпены". И ничто не мешает им объединять усилия. "Люмпены"-политики и
"люмпены"-исполнители. Речь идет прежде всего о борьбе за власть. С какой
стати они будут оставлять в живых нейтрального наблюдателя? Наблюдатель -
это для них источник опасности. Потому что наблюдатель видит реально
существующий мир. А отсюда - полшага до оппозиции и сопротивления.
Разумеется, они не оставят его в живых. Бесполезно надеяться - это пустые
иллюзии...
Ясность понимания была настолько сильной, что от очевидной жестокости
ее, или, может быть, от гнилостного прелого запаха намокших очисток,
Конкина замутило и он не сразу услышал Таисию, которая, бесшумно возникнув
за спиной, ядовито, но с легким удовлетворением произнесла:
- Ну вот, я вас предупреждала. Ты хотел объясняться? Теперь -
объясняйся...
И, судя по звуку шагов, направилась к дому. Витюня тоже благоразумно
исчез.
Поэтому, когда Конкин, подняв отяжелевшую голову, торопливо сглотнул,
борясь с тошнотой, то он увидел, что остался один на один с коренастым,
лохматым, по внешности чрезвычайно веселым человеком, одетым в тельняшку и
брезентовые штаны, сквозь карманы которых обрисовывались две поллитровки.
Глаза у человека были навыкате, а под несколько отекшей бульбой синюшного
носа топорщились обрубленные кошачьи усы. Словно у злодея из фильма для
малышей.
Это был сосед.
- Дык, это самое, - увесисто сказал он. - Это я, значит, по такому
вопросу. По вопросу, значит, что оно на меня дымит.. Это самое, значит,
чтобы оно на меня не дымило... - Распрямляя грудь, он очень шумно втянул
воздух носом, а затем, не выдыхая, икнул, как бы усвоив его целиком. Тем
не менее, распространился запах водочного перегара. А сосед заключил. -
Это самое, значит, - по обоюдной договоренности...
Он имел в виду дым от костра, который тянулся в сторону его участка.
Жалоба была уже не первой, Конкин знал, как вести себя в этих случаях, но
едва он, вымученно улыбаясь, попытался подняться навстречу усатой,
недоуменно-обиженной физиономии, как она вдруг качнулась, заваливаясь
набок, - мелькнуло синее небо, угол крыши с кирпичной трубой ноги Конкина
неожиданно подогнулись, и он со всего размаху шлепнулся обратно, чуть не
промахнувшись мимо широкого березового чурбана.
Наверное, он даже на какое-то время потерял сознание, потому что,
очнувшись, увидел, что сосед, как-то странно, сбросив привычную маску
веселья, необычно нахмурившись и даже подвернув от напряжения губы, одной
рукой придерживает его на чурбане, а другой подносит взявшийся неизвестно
откуда граненый стакан, на две трети наполненный прозрачной жидкостью:
- На вот, выпей... Выпей, говорю, легче будет...
По запаху было ясно, что в стакане - водка.
- Я не пью, - разлепив вязкие губы, с трудом объяснил Конкин.
Однако сосед силой отвел его протестующую ладонь и, будто клещами,
стиснул все тело:
- Пей! Не надо мне ничего доказывать! Я же биохимик, я знаю, что
делаю...
Та его рука, что поддерживала Конкина на чурбане, быстро
переместилась и оттянула волосы, запрокинув лицо, а другая прижала стакан
к зубам. Конкин не мог противиться: водка сама собой потекла в горло, от
спиртового жгучего вкуса он было задохнулся, но сейчас же вслед за водкой
в горло полилась колодезная вода и вдруг стало значительно легче. Точно
лопнула пленка дурноты, обволакивающая его. Хлынул упоительный воздух и
туманное свежее солнце, как будто спрыснуло бодрость в артерии.
Конкин откинулся.
- Так это вы - Аптекарь? - ошеломленно спросил он. - Вот не ожидал. А
я слышал, что вас убили...
- От кого слышали? - сразу же спросил Аптекарь.
- Леон говорил...
- А сам он жив?
- Не знаю, не уверен...
Тогда Аптекарь отпустил Конкина и, нащупав позади себя второй чурбан,
привалился к нему, усаживаясь прямо на землю, посмотрел, сколько остается
в бутылке - там еще было на два пальца - закрутил этот остаток винтом и
одним глотком хряпнул прямо из горлышка - не закусывая, только на секунду
задержал дыхание.
- Вот так, - чуть осипшим голосом сказал он. - Рекомендую на будущее.
По сто пятьдесят грамм ежедневно, и вы - в нирване. Химиотерапия.
Вероятно, многие это подспудно чувствуют...
- А у нас есть будущее? - спросил Конкин.
Аптекарь пожал плечами.
- Трудно сказать... С одной стороны, если вы все время в нирване, то
особой опасности ни для кого не представляете, с другой стороны - память о
реальном мире все-таки сохраняется. Я думаю, все будет зависеть от
конкретного расклада сил. На их месте я бы на нас просто плюнул. Что мы, в
конце концов, решаем? Слизняки. Мир таков, каким мы хотим его видеть.
Неизвестно еще, кто здесь по-настоящему прав. Может быть, как раз они -
неизлечимо больные. И не забывайте: три раза по сто пятьдесят. Вот
увидите, уже через месяц все это нормализуется. Я ведь знаю, я пробовал на
себе.
Ужасно закряхтев, Аптекарь поднялся, оглядевшись вокруг, сунул пустую
бутылку в кусты и довольно вяло помахал рукой на прощание.
- Пойду, пожалуй, - сообщил он. - Крыша за зиму подгнила, надо
ремонтировать. Извините, что беспокоил насчет костра, но, вы знаете,
астма, просто замучила, выворачивает от дыма, я даже не курю...
Еще раз помахав на прощанье, он, по-видимому уже возвращаясь в образ,
лихим движением подтянул штаны, шмыгнул, цыкнул и, переваливаясь,
направился к боковой калитке. Левой рукой - отмахивал, а правой -
придерживал поллитровку в кармане. Ни дать ни взять - классический люмпен.
Черные смоляные пятна красовались на сгибах колен.
Появилась Таисия и сразу же спросила:
- Ну как?
- Все в порядке, - ответил Конкин.
Он действительно успокоился. Да и о чем было волноваться? -
разливалось кругом сумасшедшее щебетание птиц, чуть покачивались сережки
на черных березах, в небе плыли красивые блистающие облака, подсыхали
низины и молоденькая просвечивающая трава обметала пригорки. Настроение
было отличное. Подбежал Витюня и, схватив за рукав, требовательно
поинтересовался, когда они пойдут в лес. Договаривались же, что - пойдут.
- После обеда, - ответил ему Конкин.
Он по-прежнему смотрел за боковую калитку.
Там был луг, в прошлом году перекореженный гусеницами тракторов,
выдавленная ими земля затвердела и уже покрылась мощными сорняками. А на
другой стороне луга находилась дача Аптекаря: островерхая, заделанная
шифером крыша высовывалась из кустов сирени. Сирени было очень много,
Аптекарь, вероятно, любил сирень, и между жесткими встопорщенными
массивами ее неторопливо перетекали пласты синеватого дыма. Костер,
который Конкин разжег вместе с Витюней, уже прогорел, а они по-прежнему
перетекали, вздымаясь холмами - пучились, увеличивались в размерах, и в
увеличении этом было что-то зловещее.
Вдруг - всю толщу их прорезал красноватый неожиданный всплеск огня.
И за ним сразу же - второй, третий...
- Пожар... - не своим, севшим голосом сказала Таисия.
Конкин и сам видел, что - пожар. Сердце у него как будто болезненно
съежилось. Похолодело в груди. Он было двинулся - чтобы бежать. Но бежать
было некуда. А главное - незачем. И кричать, предупреждая, наверное, тоже
было бесполезно. Потому что Аптекарь, уже проделавший к этому времени
большую часть пути, остановился, как-то беспорядочно замахал руками, а
затем повернулся и припустил обратно - сгибаясь, нелепо подпрыгивая на
рытвинах.
Однако, ушел он недалеко, - точно подкошенный, рухнув посередине
луга.
Более не шевелился.
И словно подчеркивая, что все уже кончено, треснул, проваливаясь,
шифер на крыше, и освободившееся грозное пламя рвануло вверх.
Зонтик черного дыма расцвел над участком.
- Здорово горит! - восхищенно сказал Витюня.
Конкин ему не ответил. Он тянулся туда, где, точно живые, начинали
корчиться от жара подагрические кусты сирени. Выстрелов он не слышал,
вероятно, оружие опять было с глушителями, но он ожидал, что к телу
Аптекаря сейчас подойдут, и тогда он их увидит.
Однако, никто не подошел, стояла неправдоподобная тишина, лишь
пощелкивание огня доносилось через просторы луга. А с ветвей черемухи над
его головой вдруг порхнула какая-то птица и, метнувшись зигзагами,
растворилась в небесной голубизне...
Слежку он заметил, когда переходил через улицу.
Крепкий, стандартного вида мужчина в поношенном сером костюме,
державшийся метрах в пятнадцати позади него, вдруг не очень естественно
дернулся - споткнулся, заволновался - и, тревожно оглянувшись по сторонам,
как бы что-то соображая, тоже проследовал через трамвайные рельсы. Мужчину
он случайно запомнил еще с предыдущего перекрестка, когда тот, точно
также, не очень естественно дернувшись, вслед за ним пересек улицу на
красный свет. Так что это вовсе не выглядело совпадением. Скорее -
тревожащая закономерность. Тем более, что и другой мужчина, шедший до
этого несколько впереди, не в костюме, а в куртке и в каких-то немыслимых
шароварах, но такой же стандартный, не запоминающегося облика, неожиданно
замер и тут же шагнул к стене, как бы страшно заинтересовавшись выцветшими
газетами на стенде. В отличие от первого, он не стал переходить через
улицу, а так и остался на месте - полуобернувшись и, наверное,
стремительно оценивая ситуацию.
В общем, все было ясно.
На всякий случай Конкин проверил еще раз - сделав вид, что собирается
идти к проспекту, а на самом деле свернув и решительно двинувшись в другом
направлении. При этом он выявил еще одного наблюдателя, который до сих пор
держался на противоположной стороне, а теперь был вынужден развернуться и
следовать впереди Конкина. Значит, на нем "висели" по крайней мере трое.
Это было плохо. Это означало, что его телефон все-таки
прослушивается. Неделя прошла спокойно, Конкина никто не трогал, лишь
однажды, в середине ночи ему позвонили и панический незнакомый голос,
сбиваясь от волнения, сообщил, что буквально три часа назад провалился
Телефонист. Абсолютно точно, сведения из первых рук. И поэтому Смотритель
распорядился, чтобы все, кто замкнут на Телефониста, немедленно сменили
координаты. Прямо сейчас, не дожидаясь утра. Дальнейшую связь будет
осуществлять Батарейщик. Следовало также уничтожить все документы,
находящиеся на руках, и в ближайшее время не проявлять никакой активности.
В случае опасности вообще уходить из города.
Голос сообщил эти сведения залпом - в суматохе, в невнятице слов,
наталкивающихся друг на друга. А затем звонивший повесил трубку, вероятно
не желая отвечать ни на какие вопросы.
Впрочем, вопросов у Конкина не было. Собственно, какие у него могли
быть вопросы? Мир открылся пугающей своей реальностью и, как спрут,
затаскивал Конкина в черную глубину. Конкин уже захлебывался в жутковатой
бездонной пучине. Судя по всему, "гуманисты" были разгромлены. Фонарщик,
Аптекарь, Телефонист. И другие, неведомые ему фигуры. Конкин не знал их и
не хотел знать. Чем меньше знаешь, тем спокойнее. За эти дни он несколько
раз звонил Леону, разумеется из автоматов, и рабочий телефон Леона не
отвечал. Вероятно, вся школа была расформирована. Вот и воспитали новое
поколение. Тех, кто будет видеть мир таким, как он есть. Глупая, идиотская
затея. А ведь в школе были сконцентрированы их лучшие силы. Видимо, теперь
никого из педагогов уже не осталось. А случайно уцелевшие - мечутся, не
зная, куда податься. Хаос, паника, суета. Конкин надеялся, что в этой
суете о нем действительно позабудут. Тем более, что и Леон, скорее всего,
погиб. Если Леон погиб, значит, забрезжило освобождение. Правда, это
только в том случае, если Леон погиб.
Но Леон, оказывается, не погиб. Сегодня утром он позвонил Конкину и
назначил встречу. "Явка номер четыре". Напротив гостиницы. Вот откуда у
него появились "хвосты". Телефон в его квадрате прослушивается.
Конкин не представлял, как выбраться из этой ситуации. Мне нельзя
играть против профессионалов, подумал он. Против профессионалов я,
конечно, проиграю. У него возникло тоскливое чувство обреченности.
Разумеется, можно было нырнуть в ближайшую подворотню, добежать до стенки
последнего, крайнего в данной застройке двора и, пробив непрочный картон,
лишь расцветкой своей имитирующий несокрушимый камень, оказаться на одном
из пустырей, составляющих, по-видимому, большую часть города. А затем,
пересекши его, выйти за несколько улиц отсюда. На пустырь они не сунутся.
Цветик не любит "люмпенов". Он их убивает, а потом закапывает на Могильном
холме. Так что в смысле безопасности здесь можно не волноваться. Но Конкин
знал, что не сделает этого. И не только потому что там - Цветик, который
ревниво охраняет свою территорию от посторонних - Цветик его, наверное,
помнит, и, может быть отнесется, нормально - но прежде всего потому, что
помимо Цветика там еще и - Жиган. И Хвороба, и Мымрик, и Недотыкомка.
Целая компания печальных тихих уродов. Он не знает, как с ними
разговаривать. Леон намекал, что пустырники - это вообще не люди. И к тому
же, чтобы попасть на пустырь, надо обязательно находиться в реальности. А
реальности он больше не хочет. Он боится ее, она для него просто
невыносима.
Кстати, насчет реальности.
Конкин достал из кармана узенькую согревшуюся бутылочку пепси-колы и
привычным движением, сняв автоматический колпачок, прямо на ходу сделал
два обжигающих мелких глотка. Он уже привыкал. Водка не казалась такой
противной, как раньше. Быстрой тяжестью скатилась она в желудок и почти
сразу же отозвался по всему телу стремительный легкий жар. Сознание
прояснилось. Молодец Аптекарь, подумал он. Молодец, молодец. Действительно
- как лекарство.
Тем не менее, пустыри отпадали. К сожалению, ничего иного Конкин
придумать не мог и поэтому он поступил так, как обычно поступали герои
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг