Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                         Следующая
Александр Стеклянников


                                  Б А Г 

                                   #2

     Я - Эд. Когда я умер, я родился. Когда я ушел, я  вернулся.  Я  получил
свою судьбу из чужих рук. Итого - все мое  со  мной.  Но  со  мной  лишь  я.
Поэтому я лишен уверенности в чем-либо. Поэтому  я  лишен  и  неуверенности.
Что-то происходит и что-то ломается. Я иду и исправляю. Я - механик мирового
депо; красиво, правда? Кто я? У меня есть брат, я никогда его не видел. Но я
узнаю его из тысячи подобных ему. Если я  встречу  его,  я  орошу  его  ноги
слезами счастья. Кто у меня есть? - никого. Я  расшибусь  в  лепешку,  но  я
стану ангелом-хранителем созданного мною города. Я - забывающий сны;  жертва
и хозяин Великого Раскола; добровольно бедствующий;  не  замечающий  границ;
любящий. Я - баг породивших меня обществ, не знающих друг о друге;  но  куда
они без меня?
     Связок нет и не будет. Их не будет никогда -  жди,  не  жди.  Связки  -
враги гения. Жизнь бессвязна. Причинность - фикция, умственный предрассудок,
иллюзорное детище старого мира. Краткость  и  емкость  -  ожидаемые,  но  не
обязательные величины; мир с ними обоими, а со мной - лишь я  один.  Итог  -
одиночество  и  неупоминание;  о  понимании  даже   речи   не   идет.   Боль
завуалированная, скрытая, посему почти несуществующая, до  такой  степени..,
что приходится ее искать, чтобы убедиться  в  ее  присутствии.  Но  это  мои
проблемы,  а  не  боли.  Она  есть,  этого  ей  достаточно.  Неупоминание  и
одиночество  -  причина  и  следствие.  Но  хуже  всего,  -  когда  в  самый
ответственный момент в ручке кончается паста. Это заставляет учиться  писать
афоризмами. Я этого не умею и не  хочу  этому  учиться.  Зависимым  быть  от
масштабов - моя стезя. Но когда  я  люблю,  когда  люблю  сильно,  люблю  до
побелевших скул, я могу лишь молчать и смотреть. И, не  видя  иного  выхода,
уйти в шутку. Улыбка. Взгляд. Затем поворот головы:
     "Смотри, его трясет от смеха..."
     "Смотри, он плачет..."

                                   * * *

     Засыпал он Эдом; кем он просыпался? Мир отсутствия  законов;  нет,  они
еще не исчезли, но уже медленно рассасывались, а некоторые видоизменялись до
неузнаваемости. И к чему бы это привело? Некто,  умозрительно  существующий,
вернувшись из будущего, возможно, сказал бы лишь:
     - Законы? Нет там никаких законов, есть лишь  договоренности,  -  и  об
остальном - молчок. Так надо.
     А теперь - сны.

     В  печальной  синеве  бездонности  небесной  он  ловил  взглядом  следы
невидимых  другим  явлений.   Пребывая   на   острове   бурь,   вдалеке   от
цивилизованного мира, который уже, возможно, не существовал, кроме как в его
воспоминаниях, воспоминаниях последнего  на  Земле  человека  и  первого  во
вселенной... как назвать то нечто, послечеловеческое, для которого  в  языке
Homo sapiens просто нет слова и определения, и  что  можно  охарактеризовать
лишь золотым молчанием в голубой  музыке  столь  невыносимых  просторов,  по
сравнению с  которыми  просторы  космические  -  мрачная  грязная  клетка  в
инквизиторских подземельях,  он  ни  разу  не  пожалел  о  своем  нереальном
одиночестве, столь реальном, что  дыхание  океана,  рожденное  в  загадочных
неизмеримых глубинах то ли океана, то  ли  его,  глядящего  в  океан,  одним
легким касание разрывало его (одиночество) в невероятно  осязаемые  дымчатые
лохмотья пульсирующих остатками жизни грустей и печалей, уносимых  ветром  в
пространство между небом и землей  в  направлении  полосы  горизонта,  из-за
которой  это  самое   одиночество   (круговорот   эмоциональных   элементов:
горизонт - индивид - горизонт)  приходило,  рожденное  осознанием  Смотрящим
отделенности одного предмета от другого, на чем зиждилась основа  восприятия
устаревших  и  готовых  кануть  в  небытие  представителей  класса  существ,
призванных объединить в сквозном лучезарном тоннеле сознания всю  бескрайнюю
иерархию миров в  самом  грубом  представителе  сей  иерархии  -  физическом
творении, и (пока еще) не реализовавших  своего  призвания,  неизвестно,  по
чьей вине. Вместить он  мог  все,  даже  ограниченность  земных  радостей  и
пустоту навеянных ложью ужасов, а  не  только  свидетельства  надвременного,
надсобытийного, неописуемого  счастья,  кои  сами  являлись  этим  счастьем,
объединенные могучей дланью плотного золотого сознания света,  и  не  только
раскаленную  белую  тишину,  рождающую  вселенные   в   непостижимо   скором
абсолютном движении своей неуловимо конкретной абсолютной  неподвижности.  А
пребывая всюду, он был вечно юн в вечно новом мире одной бесконечной секунды
(бесконечной,  а  не  очень  большой   -   здесь   принципиальная   разница.
Бесконечной,  значит,   содержащей   в   каждой   точке   себя   всю   себя;
голографическое время, не говоря уже о пространстве), в мире, представляющем
из себя одну гигантскую точку,  бесконечную,  а  не  очень  большую.  Именно
бесконечную, то есть точку, содержащую в себе ВСЕ точки, каждая  из  которых
является ВСЕМ мирозданием.
     В сумерках растворен нефритом неба в протяженности базальтовой  черноты
южной  ночи,  как  маленькая  легкая   пробка   в   густой   беспросветности
"Массандры", заточенной  в  бутылку  темно-зеленого  стекла,  подобно  тьме,
заточенной в темно-зеленый воротник смешанного  южного  леса,  он  нырнул  в
неизведанность себя, Эда, не значащего для мира ничего,  ибо  он  не  служил
этому миру, так как позволял себе быть только собою и служить лишь себе,  из
чего  автоматически  вытекало  служение  не  только  людям  и  миру,  но   и
вседержащему создателю всего, о чем в дерзновении не только помыслить ум, но
во что в состоянии проникнуть и то, что в глубинах его неисследованных  магм
и в сияющей вышине его блистающей сути связывает воедино представителей всех
миров в  мириадах  частей  его  (Эда)  существа,  и  что  познает  не  путем
рассуждений и  анализа  -  фатальная  склонность  к  разделению  -  а  путем
непосредственного  проникновения   в   предмет   наблюдения   до   состояния
становления этим предметом, то  есть  до  отождествления  с  этим  предметом
полного и  светоносного,  отождествления  до  такой  степени  давления,  что
возникающее в результате этого давления движение и  напряжение  выдавливают,
как соковыжималка из  плода,  блистающие  капли  любви  из  него  (Эда),  из
познаваемого    предмета     и     из     (парадокс)     самого     процесса
познавания-отождествления. Захлебнувшись этими  каплями  в  нырке  длиною  в
ночь,  он,  барахтаясь,  проник  в  утро,  собрал  разбегающиеся  в  экстазе
тотализации части тела в человеческую форму, задыхаясь, открыл глаза, впивая
солнечные  лучи,  как  божественный  напиток,  глотая  радость,  разлитую  в
бесконечности от границ его тела до горизонта (дальше он не видел; возможно,
она  простиралась  и  за  горизонт),  почуял  тепло  жизни,   оживотворяющее
загадочную материю этого самого тела, почесался, сел на  кровати,  глянул  в
окно, потянулся, рывком сбросив одеяло, встал на холодный  пол  и,  внезапно
что-то почуяв, замер в созерцании, в попытках вспомнить происшедшее во  снах
сегодняшней ночью, вспомнить умом то,  что  надобно  вспоминать  телом,  эти
золотые капли, эту иерархию  частей-миров,  это  голографичное  время,  этот
остров бурь в океане; и, конечно, неудачно, ибо, используя ум -  инструмент,
по самой своей природе не приспособленный к пониманию, так как  его  задача,
это анализ, разделение, - он не смог бы достигнуть  большего,  чем,  скажем,
простая транскрипция божественных симфоний на музыкальный язык стука молотка
в дно жестяного ведра. Но что-то осталось в нем, это  он  ощущал  ясно.  Это
что-то россыпью невидимых  золотых  запятых  окружало  внутренность  плотной
субстанцией того.., что можно было бы назвать его (Эда) сутью,  моей  сутью.
Что горело во мне, в людях, в мире, единое и вездесущее, как некая посеянная
в пространство пространств нежность; как утонченная сила,  в  мгновение  ока
рушащая  и  распыляющая  миры,  ею  же  в  мгновение  ока  создаваемые;  как
внедренный в  глубину  глубочайшую  невежественной  усталости  красно-желтый
смеющийся зоркий глаз бога. И я не знал, как сознавать себя, поэтому  просто
оделся и вышел за дверь (о, символ!) своего дома, уверенный, что  дверь  эта
обеспечит мне отделение моей комнаты от улицы (о,  наивный),  как  кожа  моя
(чья,  раз  я  уже  не  он,  единый,  а  какой-то  несущественный   фрагмент
киноленты?) обеспечивает мне отделение от называемого мною  "внешним"  мира.
Но ведь дверь - иллюзия, пространство комнаты и пространство улицы - одно...
И, повинуясь иллюзии, я...

     ...с ветерком слетел по лестнице и вынесся на улицу в солнечный день, в
мир без войны, в радость бытия. Засунув  руки  в  карманы,  прогуливался  по
оживленным  народом  улицам,  дыша  блаженством   свободы.   У   одного   из
перекрестков стоял  паралитик,  смешно  и  убого  дергая  руками.  Загорелся
зеленый, а он все никак не мог двинуться с места - боялся. Я  приблизился  к
нему:
     - Вам помочь? Обопритесь на мое плечо, я возьму вас за талию, и никакой
транспорт вам не страшен.
     Раскачиваясь в стороны и подшучивая друг над другом, мы  перешли  через
проезжую часть.  Его  дом  оказался  напротив,  и  я  великодушно  предложил
проводить его до квартиры. Какая-то бабка, голодно рыская  взглядом  вокруг,
увидев нас, процедила:
     - Пьянь. Зенки нальют, а потом шастают, фулюганят. Житья от них нет.
     - Мать, кончай гнать. Не вишь, что ли, это инвалид, не пьяный.
     - Знаем этих инвалидов, - обрадованно  заворчала  она,  говоря  о  себе
почему-то во множественном числе, - умственного труда. А мы на них вкалывай.
     Раздражение  во  мне  росло  подобно  масляному   пятну.   Бабка   была
премерзкая.
     - Слушай, мать, разуй глаза,  хочешь,  мы  тебе  дыхнем,  увидишь,  что
трезвые. А ежели желаешь поворчать, то выматывай душу  из  своего  дедки.  А
настроение окружающим портить не смей. А не то мы тебя в люк канализационный
запихаем, а сверху пописаем. Уринотерапия, чуешь?
     Она как-то вся напряглась, всплеснула руками и затараторила:
     - Ирод. Ты поначалу проживи с мое, внуков вырасти. Сопляк. Да я...  Эх,
бельма твои поганые! Ну, чего вылупился! Знаем мы вас,  подонков  молодых...
Дерьмо, не люди. Ничего в жизни не видали, ни войны,  ни  голода.  Жрете  за
троих. Ты не пялься, не пялься. А то как тресну  зонтиком,  будешь  знать...
Управу на вас найдем, не беспокойся. Подлецы, как есть  подлецы.  И  нахалы.
Насильни-...
     ...ибо я осторожно отпустил паралитика, взял бабку за грудки,  легонько
потряс,  приподнял  за  кофту  и  опустил  снова.  Кофта  затрещала.  Я   не
подозревал, что возможен визг такой силы  и  напряженности.  Весь  народ  на
улице обернулся в нашу сторону.
     - Милиция, милиция, -  заорала  бабуся,  пытаясь  ткнуть  меня  в  лицо
зонтиком. - Подлец, подонок, авантюрист. Милиция!
     Я в бешенстве вырвал у нее из  рук  зонтик,  отшвырнул  вдаль,  схватил
бабку за голову, открутил ее, отчего крик сразу прекратился,  и  запустил  в
ближайшую урну. Шучу, конечно. Это в мечтах. Я лишь зажал  ей  рот  ладонью.
Нежно,  не  сильно.  Кто-то  схватил  меня  сзади  за  талию  и  стал  умело
выкручивать  руку.  Бабка  снова  заверещала.  Милиционер  делал  свое  дело
профессионально:
     - Вызови наряд, - это одному из  прохожих,  свидетелю.  -  Потерпевшая,
попрошу вас остаться на месте, - бабке. - Сколько выпил? - мне.
     - Сбрендил, что ли! Хочешь, дыхну? Как  стеклышко.  Совсем  все  с  ума
посходили.
     - Чего-о-о?! - черты его ожесточились, и я понял, что подзалетел.

                                   * * *

     Оставив красивую подпись  в  протоколе  и  извинившись  перед  скверной
бабкой, я вышел на свободу. Окружающий мир выглядел враждебно  и  мрачно.  Я
был  голоден.  Я  не  чувствовал  гармонии  окружающего,  и   это   вызывало
беспокойство. "Знаем мы вас. Хиппи, панки. А по  существу  гопники.  Маетесь
беспардонно, с жиру беситесь..."- говорил мне в участке дежурный.  Мне  было
начхать на его болтовню, ибо в тему не сказал он ни слова. Но, дабы  обрести
свободу, я должен был кивать  головой  и  виновато  смотреть  в  пол.  И  не
объяснить было чудовищную  абсурдность  наклепа:  не  поняли  бы.  Вот  так,
уважайте старость!
     Тормознув у витрины универсама рядом со  входом,  я  стал  разглядывать
выставленные на обозрение  вкусности.  Возле,  в  двух  шагах,  остановилась
женщина  с  детской  коляской,  озабоченно  посмотрела  на  часы,  на  дверь
универсама:
     - Давно ждете? - произнесла деловито. Я не  понял,  о  чем  она,  и  на
всякий случай не отреагировал.
     - Сколько осталось до открытия? - это было в мой адрес.
     - Не пройдет и полгода... и он сделает свое открытие;  но  безжалостная
оппозиция разобьет в пух и прах его проект, а через две  недели  его  найдут
утопившимся в ванне, а на столе будет записка, адресованная обществу научных
изысканий, в которой будет лишь одно слово, коим он  заклеймит  сие  сборище
кретинов: "СВИНЬИ".
     Женщина  засмеялась,   одарила   меня   теплым   взглядом.   Настроение
улучшилось, мир засиял. Тут она увидела, как из магазина  вышел  посетитель,
второй, третий, и лицо ее стало раздраженным:
     - Почему вы не сказали мне, что магазин открыт?
     - Вы не спрашивали.
     - Как так не спрашивала! Не придуривайтесь!
     - Мне это не идет.
     - Да уж, точно, идиот! - желчность быстро проявлялась в ней, выходя  на
передний план, вытесняя благоразумие.
     - Да пошла ты!!! - я демонстративно отвернулся, отметив про  себя,  что
не следовало срываться. Ну да что уж там.
     - Молокосос... - прошипела она напоследок и скрылась  в  универсаме.  Я
усмехнулся, проговаривая про себя: "Да пошла ты! Иди ты!  Иди  ты!  Иди  ты!
Пошла на..! Вонючка! Пошла ты!" Полегчало.
     Ребенок в коляске заворочался и заплакал. Я  стал  легонько  покачивать
коляску, тихо напевая. Он замолчал, открыл глаза; я повертел  у  него  перед
лицом клепаным браслетом с шипами, он улыбнулся.
     - А ну отойди! - услышал я грозный возглас разгневанной самки.  Женщина
подскочила  к  коляске,  оттолкнула  меня  и  стала  суетливо  поправлять  и
перекладывать одеяльце, приговаривая:
     - Ну что, что. Проснулись. У, ты мои манюсенькие. Ну  что,  что.  У-тю-
тю.
     Ребенок закричал  в  голос.  Наверное,  обделался.  Движения  ее  стали
суетливее  и  раздраженнее,  при   этом   она   не   переставала   сюсюкать.
Отвратительное зрелище.
     - Вы бы успокоились, - сказал я ей твердо и с силой, - он у  вас  такой
хоро...
     - Без сопливых  разберемся.  Отваливай.  Сначала  разбудил  ребенка,  а
теперь строит из себя. Не зыркай; я видела через витрину, как ты его толкал.
Совести ни на грош. Ну сейчас муж придет, он с тобой  поговорит  по-другому.
Мерзавец.
     - Ох и стерва, - я не мог удержаться, - мигрень. Мегера натуральная,  -
меня понесло, - ты хоть знаешь, что было!  Уродина!  Черт  бы  тебя  побрал!
Скотина!..
     Кто-то схватил меня за шиворот. Это был средних лет мужчина.
     - Витя, вмажь ему  как  следует,  -  желчно  процедила  женщина.  Мужик
развернул меня и потряс за куртку. Клепки зазвенели:
     - Ну, член ходячий, чего расхорохорился!
     Этого я не мог вынести. Легко размахнулся и заехал ему в переносицу.  Я
был зол. И силен, хоть и мал ростом и щупл. Он отшатнулся и схватил меня  за
руки. Женщина закричала на  весь  квартал,  зовя  милицию,  а  меня  пробило
восхитительное дежавю.

     Выпустили меня, как  ни  странно,  на  следующий  день.  Менты  всласть
назабавлялись, примеряя ко мне всевозможные эпитеты. Я вымыл  все  коридоры,
расписался в протоколе, извинился перед потерпевшим  Витей  (его  жену  я  и
видеть не мог, тут даже стражи  порядка  не  в  силах  были  заставить  меня
отступиться) и вышел на свободу.
     Мир виделся в коричневых тонах, это угнетало. Назревала буря... А может
быть это просто погода испортилась. Я  не  знал,  куда  податься.  "Пойду  к
Фреду".
     Его комната в коммуналке, странное дело, пустовала. На  столе  записка:
"Эд; буду в понедельник. Фред."
     Я прошлепал на кухню, встал у газовой плиты  и  стал  греть  над  огнем
руки, бросая угрюмые взгляды на лысого соседа, похожего на крысу. Бесспорно,
в другой раз он показался бы мне оленем или горностаем, но сейчас настроение
у меня было хуже некуда. Ныли отбитые в ментовке ребра, хотелось есть.
     - Чего  ты  на  меня  уставился!  -  спросил  вдруг  сосед,   истерично
взвизгивая.

Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг