легла на корпус радиостанции, - и отнесем на берег. Я пробовал сам, да она
тяжелая, едва не утопил.
- На кой тебе рация? - разочарованно спросил я. - Питания нет, а без
питания грош ей цена. Думал я снять с нее кое-какие детали, да жалко стало
портить, хотя все равно ей пропадать...
- Вот этого я и боялся, - признался Юрка. - Отвинтил бы ты кое-что и
сделал бы самое худшее, что только мог в жизни. Ну-ка, взялись!
Мы развернули брезент и положили на него металлический ящик, - он и
вправду был тяжеленный. Едва не уронив, сняли рацию с повозки. Ощупывая
босыми ногами мягкое податливое дно, медленно побрели к берегу. Несколько
раз останавливались передохнуть, пока наконец взобрались наверх по крутой
тропинке, что вела по откосу обрыва. Возле подворья, где раньше помещалась
колхозная бригада, нас ждал пасечник. Он стоял под яблоней босиком, без
фуражки.
- Несите в хату, - вполголоса бросил дядька Данила и пошел вперед, к
своей мазанке, что белела над обрывом.
Отсюда, с обрыва, я с хлопцами еще позапрошлой зимой спускался на
лыжах да так, что дух захватывало...
Данила Резниченко жил одиноко, проводив в армию дочь, чернявую
веселую Варьку, которая работала фельдшером в нашей больнице. Жена
пасечника давно умерла, я ее даже не помнил. Мы, ребята, побаивались этого
угрюмого с виду бородача. Высокий, плечистый, похожий на цыгана, дядька
Данила всегда хмурил мохнатые брови и гонял нас с подворья бригады...
Мы втащили свою ношу в сени. Из сеней одни двери вели в каморку, там
тускло мерцал огонек коптилки. Рядом с низеньким топчаном, на котором,
видно, спал Юрка-Ленинградец, стоял широкий дубовый стол, заваленный
мотками проволоки, обрезками латуни, разным металлическим хламом. В
каморке остро пахло бензином. Многие сельчане выменивали у немецких
водителей бензин: за неимением спичек люди охотно обзаводились
самодельными зажигалками.
Наверное, Юрка хранил бензин в глиняной тыкве, стоявшей подле топчана
у стены. Рядом с тыквой выстроились с полдюжины разнокалиберных бутылок.
На столе я увидел также примус и медный увесистый паяльник. Между кусками
проволоки были в беспорядке разбросаны плоскогубцы, отвертки, напильники,
всякий мелкий инструмент, к которому я всегда был неравнодушен, так как
привык к нему с детства. Отец работал в колхозе кузнецом. Дед тоже был
кузнецом, или, как у нас говорят, ковалем. Оттого и фамилия наша
Коваленки. Отец ушел на фронт. Через неделю появились фашисты. Вскоре к
нам заявился "Тады", сгреб отцовские инструменты, сунул в мешок.
"Конфискация колхозного имущества по приказу немецкой власти, - заявил он
тетке. - Если ты не согласна, тады я тебя в айн момент заарестую". Тетка
плюнула вслед старосте и заплакала. Позже я узнал, что "Тады" пропил в
соседнем селе инструмент вместе с мешком.
Пока я разглядывал каморку, Юрка-Ленинградец разжег в сенях примус и
накалил паяльник. Присев на корточки перед рацией, сказал мне:
- Ну-ка, посвети.
Я держал коптилку, а он, быстро сняв заднюю стенку металлического
ящика, погрузил раскаленный паяльник в хаотическое сплетение проводов.
Орудуя паяльником и кусачками, Юрка через несколько минут выудил из нутра
радиостанции десятка два деталей. Мне были знакомы лишь реостат и два
сопротивления, остальное я видел впервые. Разложив все добро на столе,
Юрка смахнул ладонью со лба капли пота и пнул ногой искалеченную
радиостанцию.
- Этот хлам теперь надо выбросить!
Расспрашивать я не решился, он ничего не объяснял. Мы вновь подтащили
металлический корпус к брезенту и, спотыкаясь впотьмах, спустились вниз, к
берегу. Взлетели брызги, рация скрылась под водой.
В траве звенели цикады. Раскаленное солнце висело над степью. В
воздухе стоял зной, парило как перед дождем. Дорога, извиваясь меж
курганами, которые в нашей округе называли Казацкими могилами, серой
лентой тянулась к степному горизонту.
Юрка жевал стебелек, задумчиво глядя в небо. Я, лежа на животе,
наблюдал, как суетятся в траве большие коричневые муравьи. Между мной и
Юркой, под кустиком полевых ромашек, стоял деревянный ящичек. Не тот,
похожий на шкатулку ящичек, который я увидел в руках у него в камышах,
когда мы впервые столкнулись лицом к лицу. Ящик, возле которого бегали
муравьи, напоминал большую почтовую посылку, обитую по углам латунными
пластинами. На верхней крышке поблескивали ползунковые переключатели,
сбоку ежиком топорщилась антенна, спаянная из множества тонких стальных
проволочек.
Мы пришли к Казацким могилам еще на рассвете. Свой странный ящик Юрка
нес за спиной в рваном мешке. Я не мог понять, что он намерен делать за
селом, ради чего мы жаримся под солнцем. Но все же интуитивно чувствовал
какую-то связь между нашим ожиданием, рацией, выброшенной в затон реки, и
мастерской Юрки-Ленинградца в хате пасечника Резниченко. Но какова эта
связь? Чем занимался Юрка в своей каморке? Почему он привел меня сюда, к
наезженной дороге-тракту, а не куда-нибудь в другое, более укромное место?
Думая обо всем этом, я ощущал всем телом тепло прогретой земли, с
наслаждением вдыхал пьянящий аромат трав. Звон цикад и зной убаюкивали,
голова клонилась вниз, глаза слипались. Я положил щеку на ладонь, и
приятная дрема разлилась по телу.
Спал я, должно быть, минут десять, не больше. Вдруг меня будто что-то
толкнуло. Мгновенно проснувшись, явственно услышал нарастающий гул.
Приподнялся на локтях, посмотрел на дорогу. Длинная колонна тяжелых
трехосных грузовиков выползала из пыльной тучи, поднявшейся над курганами.
В машинах сидели разомлевшие от жары гитлеровцы, чумазые от пыли. Такое я
видел уже не раз: закатанные рукава мундиров, расстегнутые вороты, увядшие
ветви молодых тополей, срубленных и поставленных в кузовы машин не столько
для маскировки, сколько для прохлады, стекла кабин, отражавшие солнечные
блики. Но сегодня вместе с вереницей грузовиков на дороге появилось что-то
необычное, непонятное. Завеса из пыли над машинами как бы расслаивалась.
Плотная серая пелена вверху быстро меняла цвет, превращаясь в серебристое
дрожащее облако, которое плыло над колонной, подобно сказочному миражу.
Казалось, чья-то невидимая рука набросила на машины, на поднятую колесами
пыль легкую газовую шаль, усеянную ослепительно мерцавшими звездочками.
Колонна внезапно остановилась. Машины все сразу, одновременно,
прекратили движение. Только передний грузовик еще какое-то время катил
вперед, оторвавшись от остальных, а те, что шли за ним, будто
наталкивались на невидимую преграду. Две или три машины столкнулись,
уперлись радиаторами в задние борта кузовов. Заскрежетали тормоза,
послышался стук ударов по металлу. Хотя резких столкновений не произошло
(скорость была уже погашена), я догадался, почему так громко слышался звон
металла: вокруг царила тишина, ведь моторы машин смолкли, как по команде.
Я оглянулся. Юрка стоял на коленях, не отрывая глаз от дороги, и
обеими руками вроде бы прижимал ящик с антенной к земле. Лицо его было
бледно, а глаза улыбались с торжеством и злостью. Шрам над бровью стал
особенно заметным.
Застучали дверцы кабин, из машин выпрыгивали на дорогу солдаты,
водители подняли капоты и пытались завести моторы, послышались
раздраженные окрики офицеров. Несколько гитлеровцев бросились к передней
машине. Они с криком окружили шофера. Тот показывал им на свой грузовик,
видимо, что-то объяснял. И верно, его машина никак не могла стать причиной
затора: она остановилась позже других и по инерции откатилась от колонны
метров на тридцать.
Постепенно немцы угомонились. Солдаты вновь стали забираться в
кузова, офицеры уселись в кабины. Но ни одна машина с места не
стронулась - моторы не заводились...
Растерянные фашисты сгрудились у обочины, негромко переговаривались,
что-то спрашивали друг у друга, с опаской поглядывали на неподвижные
грузовики. Водители снова стали поднимать капоты.
Офицеры, отойдя в сторону, о чем-то совещались. Солдаты бродили вдоль
колонны, озадаченно заглядывали под колеса.
Мне отчетливо вспомнился день, когда Юрка-Ленинградец вышел из
камышей, прижимая к груди деревянный ящичек. Ведь и тогда вражеские машины
точно так же, без причины, вдруг застыли у моста. Я вспомнил, как Юрка
глядел на мост поверх моей головы и не замечал гранаты в моей руке.
Вспомнил и ненадолго возникший тогда серебристый мираж... На какое-то
мгновение мне стало не по себе, по спине пробежал холодок.
- Скоро они уедут? - спросил я шепотом, хотя немцы не могли меня
слышать. - Они... уедут отсюда?
- Никуда они уже не уедут, - тихо ответил Юрка. Он поглядел мне в
глаза, подмигнул. Рука его, лежавшая на крышке ящика, дрожала.
Прячась за кустами шиповника, мы побежали в сторону от Казацких
могил, оставляя позади дорогу, напуганных немцев, неподвижную автоколонну.
Прошло несколько дней. Степь вокруг нашей Дубравки напоминала свалку
железа и стали. На тракте, полукольцом огибавшем село, застыли машины с
заглохшими двигателями. Темнели пузатые автоцистерны, тяжелыми глыбами
металла давили землю два танка, неподвижно приткнулись к обочине
бронетранспортер и четыре мощных тягача, уныло стояли "мерседес" и
несколько мотоциклов. Немцы пытались растащить с помощью буксиров
неподвижную автоколонну, попавшую в серебристое марево. Подогнали тягачи,
прицепили к каждому по несколько грузовиков. Но и тракторы, не одолев
километра, окутались почти невидимой дымкой и тоже остановились. Как ни
бегали вокруг тягачей солдаты в парусиновых, лоснившихся от масла,
мундирах-спецовках, как ни силились оживить двигатели, - тягачи, как и
грузовики, вышли из повиновения. Та же участь постигла два танка, что с
ревом на полном ходу выскочили из-за Казацких могил. Гитлеровцы, очевидно,
решили, что главную, хотя и непонятную опасность, таит в себе сама дорога,
создающая мертвую зону для техники. Они сделали попытку выпустить танки со
стороны степи. Однако бронированные чудовища, подмяв под себя кусты, и
деревья, так и не продвинулись дальше лесополосы. Около суток бились
танкисты над моторами, затем, явно перетрусив, бросили машины и укатили на
подводе, отобрав ее у какого-то проезжего деда.
Загадочные события, происходившие вблизи затерянного средь
приднепровских степей села, судя по всему, не на шутку встревожили
фашистов. На легковой машине, сверкавшей никелем и черным лаком, в
сопровождении мотоциклистов, через Дубравку проследовали какие-то важные
немцы во главе с генералом. Но и генералу, и его охране уже от моста
пришлось перейти на пеший ход: все, что двигалось с помощью моторов и
горючего, в нашем селе и его окрестностях словно попадало в невидимые сети
и не могло вырваться из них.
Дубравка тихо ликовала. Хотя никто не мог понять, что происходит,
каждый видел беспомощность гитлеровцев и радовался этому. Самые
невероятные слухи передавались из уст в уста. Не восхищался только один
человек - Данила Резниченко. Мало того, с каждым днем он становился все
более хмурым. А когда за рекой упал и взорвался немецкий самолет, дед
Данила стал мрачным как туча.
Никогда не забыть мне тех минут и выражения лица Юрки-Ленинградца...
Мы сидели в разбитом старом ветряке, что возвышался за селом, на пригорке,
уронив к земле сломанные крылья. Сквозь дыру в крыше виднелось небо и
далекие белые облака.
"Рама" появилась точно в полдень. Она прилетала уже несколько раз, в
одно и то же время. Самолет с двумя фюзеляжами почти неподвижно зависал в
воздухе, нудный и протяжный гул моторов распугивал степных куропаток. Юрка
объяснил мне, что "рама" появляется над селом не случайно. Не иначе, немцы
просматривают весь район с высоты, ведут разведку местности.
Пристроившись на груде старых досок, Юрка колдовал над своим
деревянным ящиком, регулировал латунные пластины, крутил рукоятки
настройки. Антенна-еж поблескивала в лучах солнца, падавших сквозь пролом
в крыше. Затем Юрка свернул самокрутку, закурил, положил руку мне на
плечо. Его пальцы с силой сжались, но я не почувствовал боли. Я как
завороженный глядел на небо. "Рама" вдруг качнулась, гул моторов
оборвался. Самолет скользнул на крыло и стал падать. Он, как бы играя,
переворачивался в воздухе и оставлял за собой ослепительно яркие хлопья
серебристого марева, которые, отрываясь от машины, сливались в хрустальные
облачка. Падение "рамы" показалось мне бесконечно долгим, как в
замедленной съемке. На самом же деле все было кончено меньше чем за
минуту. За рекой, в зеленых плавнях, раскатился взрыв. Черный султан дыма
и огня взметнулся над бархатом далеких верб.
Юрка застыл как статуя. Я тоже боялся пошевелиться, пораженный и
простотой и невероятностью только что увиденного. Все казалось мне сном.
Но рядом поскрипывали обломанные крылья ветряка, а Юрка-Ленинградец
спокойно чадил цигаркой. Нет, все было наяву. И в тот же миг отчетливо
вспыхнула в мозгу картина: десятки самолетов с крестами без единого
выстрела с земли разваливаются в воздухе...
Я заглянул в серые глаза Юрки, и мне показалось, что он видел то же,
что я...
Вечером мы ликвидировали "мастерскую" в хате пасечника. Все, что
собрал Юрка-Ленинградец в каморке, вынесли на берег и пошвыряли в воду.
Вернувшись с Юркой в дом, в сумерках неосвещенной комнаты я узнал нашего
учителя физики Федора Ивановича. Он сидел на скамье у окна, зажав между
коленями костыли. Минувшей осенью Федор Иванович с трудом приковылял
домой: в бою под Черкассами ему оторвало осколком мины ступню.
Дядька Данила ходил по комнате из угла в угол. За окнами шумел ветер,
тучи обволакивали небо чернильной синью. Полыхали далекие молнии.
- В селе появились подозрительные люди, среди них - двое немцев,
переодетых в гражданское платье, - сказал Федор Иванович. - Не сомневаюсь,
они из гестапо или из армейской контрразведки. Мне кажется, Юрий Павлович,
вы были неосмотрительны. Не следовало создавать на одном участке целое
кладбище немецкой техники. К тому же, охотясь за машинами, вы ежедневно
подвергали себя большой опасности. А ваша голова, между прочим, дороже
нескольких десятков немецких грузовиков и даже танков! Жаль, но мы тоже
виноваты. Не остановили вас...
Юрка-Ленинградец недолго помолчал, а потом заговорил, как бы
оправдываясь:
- Мне самому не верилось, что все... так произойдет... Да, вы правы.
Я просто не мог остановиться. Но поймите и меня: вдруг такая удача, такой
результат!.. В Ленинграде мы ломали головы над этим делом полтора года.
Недоставало лишь завершающего звена, последнего штриха. Кто мог подумать,
что такое нужное звено обнаружится так неожиданно и в столь далеко не
лабораторной обстановке! Федор Иванович, дорогой, сама судьба позаботилась
о нашей встрече. Своими рассказами про ребят из вашего радиокружка вы
натолкнули меня на мысль... Мне удалось смонтировать почти игрушечную
модель пульсатора, в одну сотую практически необходимой мощности.
Возможности модели были ничтожны. Но главное - принцип действия. Остальное
было уже не так сложно, окажись под рукой нужные материалы. И они нашлись!
Тут все дело в составе синтетического бензина, изготовляемого немецкими
фирмами, ну, конечно, и других видов топлива для двигателей внутреннего
сгорания плюс молекулярная структура металла моторной части машин. При
первом испытании моей модели возле моста у пульсатора едва хватило силенок
заглушить минут на пять три немецких машины. Реакция металла на
молекулярную структуру компонентов горючего быстро прекратилась. Горючее
тут же обрело свои первоначальные свойства. Немцы слегка понервничали и
поехали дальше своей дорогой. Но вот мы с Андрюшей натолкнулись в камышах
на военную радиостанцию, сняли с нее несколько бесценных узлов и нужные
детали. Благодаря этому модель-игрушка, способная причинить лишь мелкие
неприятности фашистским водителям, превращалась в нечто более серьезное...
Конечно, немцы привлекут специалистов, и те со временем докопаются, где
зарыта собака. Но от этого им не станет легче. Изменить состав
синтетического бензина они не смогут, это равносильно изобретению
принципиально нового вида горючего. Если же они попытаются изменить
структуру металла для моторов, мы снабдим аппарат соответствующим
индикатором и сможем без особого труда корректировать молекулярные
отклонения.
- У меня за плечами всего два класса церковноприходской школы, -
подал голос Данила Резниченко. - Вашей премудрости я не осилю. Знаю только
одно: закончится война, наши сломают хребет фашистам и тогда тебе, Юрий,
при жизни поставят памятник в Дубравке на майдане. Но это в будущем. А
сейчас ты должен как можно быстрее пробиваться к нашим. Нельзя тянуть,
каждый день дорог. Ты такую силищу в руках держишь, что подумать и то
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг