происходило что-нибудь, в корне менявшее ход дел. И всякий раз Петяше
удавалось отделаться лишь сколь-нибудь продолжительным приступом черной,
гнетущей футурофобии.
А теперь...
Есть уже не хотелось.
Не хотелось вовсе ничего.
Только - лежать, покорившись сминающей слабости, и только думать о том,
что гармония мира не знает границ...
...Даже крыса уже давным-давно не показывалась...
Крыса жила где-то за холодильником. По крайней мере, появлялась всегда
оттуда. Вначале Петяша опасался, как бы провода не погрызла, но крыса,
видать, была умной и понимала, к чему могут привести подобные
гастрономические изыски. Вообще, вела она себя вполне прилично: не точила
зубы о мебель, не покушалась на запасы продуктов, ежели таковые в дому
имелись; Петяша к ней привык и, когда вспоминал о ней, даже подкармливал.
К крысам он относился с уважением, считая их гораздо умнее кошек, собак и
разных прочих шимпанзе.
Ну да. Крыса - умная; понимает, что здесь ей сейчас ловить нечего...
Помимо неопределенной серой тоски, жить мешала лишь противная голодная
горечь во рту. Но мешала - настолько, что едва ли не одолевала желание
лежать, не двигаясь.
Наконец Петяша, собравшись с силами, сел на тахте и оперся о спинку
стоявшего рядом с тахтою стула. Из потревоженных штанов, висевших на
спинке последнего, выпал, покатился, звеня о паркетные плашки, под тахту
желтоватый кругляш. Петяша проводил медяшку взглядом, и сознание его -
впервые за последнюю неделю! - покинуло тесные рамки простой констатации
ощущений. Крякнув, он перетек на пол, с колен опустился на живот и
запустил под тахту руку.
Извлеченный из хлопьев пыли, кругляш оказался жетоном на одну поездку в
метро, какие вошли в обиход за несколько лет до вынужденного Петяшина
затворничества.
Сознание заработало интенсивнее.
Жетон можно продать и купить хлеба. Четверть буханки. До станции быстрым
шагом - пятнадцать минут ходу, а ноги совсем не держат. Солнца снаружи
почти не осталось. Значит, булочные наверняка уже закрыты.
Можно выйти к ближайшему таксофону, каковые также уже управились
переделать под подобные жетоны, и позвонить Елке. Возможно, она уже
приехала. А можно... А можно и поехать к ней.
Повернувшись набок и подтянув колени к животу, Петяша уперся ладонью в
пол, встал на четвереньки, затем выпрямился во весь рост...
В глазах потемнело. К горлу подступил вязкий, противный комок. Ребра
словно бы окаменели, сдавив легкие, не давая им расправиться.
Ухватившись за спинку стула, Петяша удержался на ногах. Постояв немного и
придя в себя, он принялся одеваться, причем, как мог, старался избегать
лишних движений.
Надо же - ноги, что ли, опухли? Надо бы воды пить поменьше...
3.
Оставим его за одеванием - подглядывать как-то неудобно - и спустимся
пока что на двор.
На дворе - вот уже третий или четвертый день - шла шахматная игра не
совсем обычного свойства.
Состязались четверо, судя по всему, страстных любителей шахмат на свежем
воздухе. Облюбовав именно этот тихий дворик на Петроградской, недалече от
Тучкова моста, они повадились собираться здесь ежедень аж около десяти
часов утра, имея при себе громадный трехлитровый термос чаю, бутерброды и
шахматную доску. Далее начиналась игра "на победителя", длившаяся
неуклонно до темноты, причем участники сего бесконечного турнира
отлучались из дворика лишь в общественный сортир, что в скверике за
князьвладимирским собором, против будущей станции метро "Спортивная".
Компания, несмотря на всю общность шахматных интересов, подобралась, надо
заметить, разношерстная.
Одному на вид было лет сорок; длинные сивые волосы свои носил он
зачесанными назад, одежда его была по-бедному неброска и содержалась со
средней степенью опрятности, а по-детски светлые глаза - странно
контрастировали с глубокими морщинами на лице.
Второй был длинен и худощав, лет двадцати семи; этот носил сильные очки в
тонкой металлической оправе, дрянноватые штаны крупнорубчатого вельвету и
застиранную футболку с растянутым воротом.
Третий был здоровым тридцатилетним мужиком с кучерявою вороной шевелюрой и
диковатым взглядом; о его одежде вовсе ничего сказать возможным не
представляется - видимо, облику своему он никогда не придавал значения,
да и средств на какие бы то ни было улучшения в нем никогда не имел.
Четвертый же разительно отличался от всех прочих. То был крепкий, молодой,
лет двадцати четырех человек среднего роста, модно стриженый и довольно
богато одетый. Этот держался, по сравнению с прочими, весьма уверенно и
независимо.
- Расходиться бы пора, - заметил второй, поднося к очкам дрянную
"Электронику-22". - Времени - двенадцатый час. Да и... Который уж день
тут торчим; все без толку.
- Д-да, наверное, - отозвался первый. - К-стати, мне - так в-вообще
непонятно, что мы здесь высиживаем...
- А тебе и не надо ничего понимать, - отрывисто-презрительно бросил
четвертый. - Сказано - значит, сиди. К тому же - свежий воздух. Хоть от
кошатины своей концентрированной отдохнешь.
- Да я бы лучше с р-рукописью продолжал, чем время з-зря тратить, -
робко, однако достаточно твердо возразил первый. -Й-я в-вообще н-не
уверен, что в-вы...
- А не уверен, так заткнись, - настоятельно посоветовал четвертый. -
Ты, вообще, не забыл, почему здесь сидишь?
При этих словах первый отчего-то поежился и более не говорил ничего.
Вместо него ответил второй:
- Хватит, Борис. И так тошно; чего лишний раз вспоминать...
Теперь неуютно сделалось и четвертому, имя коего мы теперь знаем. Похоже,
не от хорошей жизни собралась в Петяшином дворе такая необычная компания.
И то сказать: какому нормальному человеку придет в голову бросить все дела
и дни напролет просиживать за шахматами в чужом дворе? Я, например, такого
вовсе не понимаю.
В этот-то момент и хлопнула дверь парадной, обратив взоры шахматистов к
вышедшему во двор Петяше.
Приволакивая ноги, герой наш вышел сквозь подворотню на Съезжинскую и
побрел к метро "Горьковская", тоскливо поглядывая на разбросанные по
тротуару бычки. Курить хотелось смертельно, сильнее даже, чем есть или
пить, однако при народе с земли подбирать - было "за падло"...
Выждав минуты полторы, трое шахматистов, оставив во дворе буйно-курчавого
брюнета, тронулись следом за Петяшей.
4.
Поднявшись наверх на "Московской", Петяша дождался одного из автобусов,
что ходят в сторону Пулкова, и, уповая на отсутствие за поздним часом
контролеров, зайцем доехал до самой окраины города, где последние высотные
дома сменялись бескрайним полем из стеклянных крыш бесчисленных оранжерей.
Как раз в самом последнем из таких домов и жила Елка, которая уже должна
бы была и вернуться из трехнедельной поездки в Москву. Число было нужное,
в этом Петяша убедился в метро, поспрошав попутчиков.
Один из двух лифтов, к счастью, работал. Поднявшись на шестой этаж,
Петяша, едва не рухнув плашмя всем туловом о дверь, нажал пипку звонка.
Мерзкое электрическое устройство залилось свистом игрушечного базарного
соловья, в которого для приведения в рабочее состояние надобно влить пару
чайных ложек воды.
Более из квартиры не слыхать было ничего.
Петяша даванул пипку еще раз.
И снова - ничего, кроме издевательского "тиу-тиу-фьюттть"...
В первый раз за многие дни внутри, сквозь пелену тупого бесстрастия
проклюнулась и принялась разрастаться, словно раковая опухоль, противная,
сосущая тревога.
Родные Елкины, видимо, на даче. Сама она, раз уж день -правильный, еще в
обед должна была приехать. Где же она? Отчего не приехала к нему? Что
телефон отключен - она знает... или -нет?
Для решения задачи явно не хватало информации. Спустившись на лифте вниз,
Петяша подошел к секции пыльных почтовых ящиков и дернул дверцу с номером
126.
Заперто.
Сосредоточившись на ненавистном куске древесно-стружечной плиты с дыркою
для ключа и латунной чеканной цифирью, Петяша собрал все оставшиеся силы,
оперся руками о перила лестницы и ударил ногой в середину дверцы. Та с
ватно-глухим хрустом вдавилась внутрь.
Запахло пылью.
Справившись с головокружением, Петяша запустил руку в ящик и обревизовал
его содержимое. Внутри обнаружился хороший, в добрых полсигареты, бычок и
телеграфный бланк. Бережно спрятав окурок в карман, Петяша развернул
телеграмму.
Срочная... адрес... ага:
" БИЛЕТОВ НЕ ДОСТАТЬ. БУДУ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ. НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ. ЦЕЛУЮ..."
Остатки сосредоточенного равнодушия, перемежающегося противной тряской
тревогой, исчезли без следа, смытые волной расслабляющего разочарования.
Раз семь, не меньше, перечитал Петяша телеграмму, и только после этого
смысл происходящего сделался очевиден для него в полной мере. А сводился
сей смысл к тому, что Елки не будет аж допо-за-послезавтра, и до утра
придется пережидать на улице: метро вот-вот закроют, если уже не закрыли,
автобусы "не ходют", таксисты и прочие обладатели автомобилей на халяву не
повезут, пешком же - сил нет.
Вяло обдумывая, каким образом добираться назавтра домой, Петяша направился
к выходу из парадной.
Тут, под козырьком, в неярком свете лампочки, торчали три человека,
откуда-то смутно знакомых, словно бы виданых где-то мельком.
С виду троица была вовсе не агрессивна, и потому Петяша, пройдя мимо,
здорово удивился, получив тяжелый удар по затылку.
Голова тут же наполнилась черным, болючим туманом; ноги подогнулись...
Падая, он еще пытался достать кого-нибудь из супостатов ногой, однако
сознание куда-то ускользнуло, точно тающая льдинка из кулака, и ударов,
последовавших за первым, Петяша уже не чувствовал.
5.
Покончив с задуманным, трое шахматистов молча покинули двор с оставленным
у парадной Петяшей и, выйдя на Пулковское шоссе, зашагали в сторону
площади Победы. Оба компаньона уверенного в себе молодого человека неуютно
поеживались, несмотря на теплую, в общем-то, летнюю ночь.
- Ну и что? - заговорил через некоторое время тот, что в металлических
очках с толстыми стеклами. - На что оно все было надо?
В голосе его ясно слышалась неуверенность и даже сожаление о содеянном
только что. Посему тот, кого называли Борисом, поспешил пресечь ненужные
настроения в рядах подчиненных и подконтрольных.
- Это - Георгию Моисеичу виднее, надо или не надо. Ты - что, с Георгий
Моисеичем собрался спорить? Мы все - где сейчас были бы, если бы не он?!
Но нарастающий с каждой фразой нажим в его голосе, видимо, не рассеял
сомнений.
- Г-г-где? - неуверенно, раздумчиво пробормотал сивоволосый.
- Й-я -ддома был бы, работу св-вою зак-канчивал... А то - совсем
св-вое учение -за-абросил, хотя еще г-г-год н-назад собирался книгу
из-здавать. Золотое сечение еще в древнем Египте...
Видя, что обладатель сильных очков сочувственно кивает, Борис решил
прибегнуть к последнему, не допускающему обжалований аргументу.
- А почему вы оба здесь, помните? Аль опять забыли? - участливо
поинтересовался он.
При этом его спутники снова неуютно поежились, как бы подтверждая, что -
да, не от хорошей жизни они согласились, бросив все дела, выслеживать и
избивать человека, которого и в глаза-то раньше не видели.
Дальше шли уже в полном молчании. Добравшись до площади Победы, двое
сомневающихся - все так же молча - нырнули в метро; Борис же шагнул к
обочине и взмахом руки подозвал такси, велев отвезти себя на набережную
Лейтенанта Шмидта, угол 8-й линии.
Пожилому таксеру клиент чем-то неуловимым не понравился с первого же
слова. Несмотря на новые веяния и возросшее почтение к счетчику,
проистекающее из того, что по нынешним временам подавляющее большинство
владельцев личных автомобилей, в стремлении подработать малость на бензин,
охотно подвозят желающих до места по демпинговым ценам, он предпочел
условиться о плате заранее и явно запросил лишку.
Борис молча кивнул, выражая согласие с притязаниями водилы, и устроился на
заднем сиденьи. Новая канареечная "волга" понеслась меж шеренг ярких
фонарей, тянущихся вдоль Московского проспекта. Бездумно глядя в окно,
Борис принялся размышлять над происшедшим. В отличие от своих товарищей,
он был несколько осведомлен о цели предпринятой акции, но ему, бывшему
студенту-психологу, тоже было здорово не по себе. Наособицу смущало то,
что ожидаемого им результата - не последовало. Равно как и результата,
ожидавшегося "заказчиком". Вообще-то Борис отличался незаурядной смекалкой
и учебу оставил отнюдь не из-за неуспешности. Однако только сейчас понял
он, чем может обернуться для него и прочих участников слежки и избиения
Петяши сложившееся положение дел. А обернуться оно, скорее всего, должно
было полной лажей...
Что ж делать?
С этой мыслью он, расплатившись, вышел из машины на углу 8-й и набережной
Лейтенанта Шмидта, пешком прогулялся до 5-й линии, а там, не доходя
равнодушных ко всему на свете сфинксов, свернул к Большому проспекту. На
углу Большого и 5-й, он остановился и окинул взглядом окна одного из
домов. Светилось лишь одно.
Его ждали.
Пройдя подворотнею, он вошел в парадную, поднялся на третий этаж и
легонько потянул на себя массивную, обитую кожей дверь с латунной
табличкой:
=Георгий Моисеевич Флейшман. Адвокат. Парапсихолог.=
Дверь бесшумно отворилась. Борис ступил в темный коридор.
6.
Лучи утреннего солнца - даже сквозь сомкнутые веки - неприятно резали
глаза. Краснота, клубившаяся перед Петяшиным взором, текла из глазных
яблок в затылок и разливалась там, под черепушкой, целым озером
мучительной тупой боли. Боли и в затылке-то явно было тесновато: за ночь
она, подлая, успела заполнить собою и ребра и позвоночник - и вообще
близка была к тому, чтобы затопить все тело, вытеснив голодную слабость и
ноющие спазмы в желудке.
Собравшись с силами, Петяша, наконец, разлепил веки. Яркий солнечный свет,
точно только этого ждал, немедля хлобыстнул изо всей мочи по зрачкам.
Зрительные нервы взвизгнули от боли, заставив зажмуриться вновь. Тогда
Петяша постарался, насколько можно, сузить зрачки и снова открыл глаза.
Вокруг, по раннему времени, не было ни души; лишь в отдалении, по
Пулковскому шоссе, шуршали автомобили. Тело болело и ныло нестерпимо.
Отдельно давал знать о себе мочевой пузырь - видимо, его-то сигналы и
послужили причиной окончательного пробуждения.
Мир был огромен, прекрасен и интересен, и гармония его не знала границ.
Полежав бездвижно еще секунд двадцать, Петяша сосредоточился в едином
рывке - и встал на ноги, приложив все силы, чтобы не упасть в тот же миг
снова. Понемногу всплыли в голове вчерашние события. Впрочем, причины
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг