Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
штаны, он достал из кармана кресало и огниво  и  стал  высекать  огонь,  с
каждым ударом все сильнее чувствуя боль от раны. Трут затеплился, и  Федор
спросил внезапно осипшим голосом, прерывая тонкие всхлипы полонянки: - Где
там факел? Пошарь.
   Картина, которая открывалась в дрожащем свете вздутого Федором  факела,
ужаснула его, снова сковав запоздалым страхом. В нескольких шагах поодаль,
около ниши, вытянув вперед саблю, валялся враг, убитый Федором. А рядом, у
ног,  лежал  друг  его.  Жареный.  Лежал,  неудобно  согнувшись,   и   эта
неудобность была оттого, что был он разрублен татарской саблей едва ли  не
надвое. А над ним на коленях склонилась Мария, страшными глазами глядя  на
Федора, и ее белая одежда от крови Жареного была вся в  темных  пятнах,  и
руки, которыми она  ощупывала  своего  мертвого  спасителя,  тоже  были  в
потеках крови. От этого нового ужаса и от раны  Федор,  зашатавшись,  стал
медленно оседать на землю.
   И здесь верх над всем  этим  кошмаром  взяла  извечная  жизненная  сила
женщины, дух которой  никогда  не  падает  столь  низко,  чтобы  забыть  о
будущем, о продлении жизни, сколь бы ни были  темны  и  тесны  условия,  в
которые женщина попадает. Мария осознала, что и второй ее защитник  ранен,
что и он нуждается в помощи, и потому  вся  забота  о  спасении  их  обоих
теперь ложится на нее.
   Вскочив, она подхватила факел из слабеющей руки Федора, подставила  под
его руку плечо, помогла опуститься наземь и снова охнула, облившись теперь
уже кровью Федора.
   - Ох, миленький. И ты ранен. Перевязать бы  тебя,  да  нечем.  -  Мария
огляделась вокруг, скользнула взглядом по одежде убитого  слуги  и  вдруг,
увидев чалму Гирея, вскинулась облегченно: - Постой, погоди, милый. Сейчас
перевяжу тебя. Сейчас. - Она оставила на миг Федора, потянулась за  чалмой
и добавила: - Шапкой неверного закрою  раны  праведные.  -  И  в  тусклом,
мигающем свете факела ярким блеском  сверкнул  красный  камень,  сверкнул,
притянув к себе взоры обоих, и погас.
   - Это возьмем, - осипшим голосом, но жадно сказал Федор,  показывая  на
рубин. - Дай сюда.
   - Возьмем, милый, возьмем. На, держи.  -  И  Мария,  оторвав  от  чалмы
камень, сунула его в руку Федора, а  затем,  стянув  с  него  ставший  уже
торчком от застывающей крови армяк, стала перевязывать Федора  размотанной
чалмой хана Сафа-Гирея.
   Пламя факела тускнело, грозя вот-вот погаснуть. Мария  сообразила,  что
нельзя более задерживаться, что вражий супостат может вернуться, что  надо
бежать. Федору становилось все хуже, он плохо помнит, как  Мария  взяла  у
него из ладони камень, как с ее помощью он выбрался наверх. Мария услыхала
фырканье  коня  убитого  спутника  хана,  отвязала  его,  помогла   Федору
взобраться в седло и, сев сзади, погнала коня, сама не зная куда.
   Конь шел мерным галопом, потряхивая всадников. Ноги Федора, не попавшие
в стремена, болтались, а Мария до стремян не доставала, но, обняв  Федора,
держалась обеими руками за переднюю  луку  седла  и  потому  сидела  более
прочно, помогая не упасть и Федору. Они скакали наугад, но как  оказалось,
на север, негустыми перелесками,  держась  к  опушкам,  перескочили  вброд
какую-то речку и опять поскакали среди деревьев. И ветки  часто  и  больно
хлестали их по плечам и лицам.
   Преследователи  появились  неожиданно.  Вероятно,  это   был   случайно
попавшийся беглецам татарский сторожевой отряд, который, заметив мчащегося
коня с двумя всадниками, не мог  оставить  их  без  преследования.  Мария,
увидев погоню, еще пришпорила пятками коня и прильнула к  Федору,  который
безвольно от слабости и потери крови полулежал на конской  шее,  обняв  ее
руками. Полная луна на безоблачном небе освещала призрачным светом картину
ночной гонки, скачущего белого коня, темную и  светлую  фигуры  на  нем  и
татарских наездников, с воплями и визгами догонявших беглецов.
   И не уйти бы им живу, если бы Мария в страхе, что их  вот-вот  поймают,
найдут ханский рубин и обвинят в воровстве, а то и в чем похуже, не  взяла
бы и не проглотила камень. Хотела было сначала выкинуть, да вдруг пожалела
драгоценность, решила сохранить, проглотив, и тем спасла и себя и Федора.
   Татарские конники, догнавшие коня, вдруг увидели,  что  он  скачет  уже
один, без седоков. Поймав коня, вернулись татары, поискали, и открылось им
при свете луны странное видение. Лежит мужчина, по штанам и лаптям, видно,
русский, но до пояса раздетый  -  не  шевелится,  в  боку  рана  кровавая,
тряпкой замотана. А на нем,  чуть  ли  не  верхом,  полулежит,  полусидит,
вывернув в сторону голову, женщина,  тоже  без  движения,  глаза  закрыты,
дыхания не видно, белое длинное платье ее тоже все сплошь кровью залито. И
лица обоих, в неярком белесом  свете  луны,  казались  черными,  мертвыми,
страшными.
   Загалдели татары, залопотали по-своему, испугались  мертвяков,  которые
по ночам то ли на конях, то ли друг на друге скачут.
   - Ай, алла! - воздев  руки,  закричал  старший.  -  Убыр!  Урус-шайтан!
Качабыз! [Ведьма! Русский черт! Удираем! (тат.)] - Замахал руками,  и  все
за ним, завернув, умчались и даже коня  пойманного  бросили.  Подальше  от
шайтана или, может, не от  шайтана,  а  от  русской  ведьмы,  которые,  по
рассказам русских пленников, не только на конях и людях, но даже на  метле
могут ездить.
   Так судьба опять увела прочь смерть от предка моего Федора и,  как  это
уже вам ясно,  и  от  моей  восьмижды  прабабки  Марии.  В  последний  раз
погрозила небытием всему моему роду и затем оставила нас в покое на долгие
почти четыреста лет. Но все же, увы, не навсегда, и теперь небытие нависло
над родом Благовестных уже окончательно: живых потомков у меня нет, и  род
на мне закончится. Но в то время судьба была милостива к нам и на прощание
кинула в качестве подарка догадку о чудесном действии проглоченного Марией
рубина.
   Федор приходил в себя ночью несколько раз, стонал, просил  пить,  затем
опять впадал в забытье. Но Мария ничего не слышала. Она проспала до самого
утра. Проснулась легко, бездумно, с ощущением счастья и полноты жизни. Они
не вызывались какими-то внешними причинами, наоборот,  эти  причины  могли
лишь омрачить настроение, но тем не менее  в  первые  секунды  пробуждения
Мария испытала именно легкость и счастье. Это ощущение было в  ней  самой,
исходило изнутри ее существа, и вот тогда, в то утро,  вдруг  ее  осенило,
что радость эта идет от камня, который  она  проглотила.  И  тогда  же  ей
подумалось, что камень надо сохранить во что бы то  ни  стало,  не  отдать
никому.
   Раннее росистое утро, звонким птичьим  многоголосием  и  яркими  лучами
восходящего  солнца,  подсветившего  снизу   изумрудную   листву,   будило
путников, бодрило, радовало красками, звало живое  к  жизни.  Все  обещало
чудесный теплый день. И хотя платье Марии было мокрым от росы, холода  она
не ощущала, была бодрой и свежей. А потом Мария увидела Федора,  бледного,
измученного, лежавшего, раскинув руки и выпятив кадык, запрокинув  голову,
на влажной траве, и ее охватила жалость к нему, огромное  желание  помочь,
защитить, спасти. Но что сделать, чем напоить и  накормить  раненого,  как
дать ему покой, как защитить?
   Она огляделась вокруг. Нерасседланный конь  в  татарской  уздечке,  без
трензелей во рту, мирно щипал траву невдалеке. Все было  тихо,  никого  не
было видно, но Мария не поверила в это обманчивое  спокойствие.  "Уходить.
Немедля уходить отсюда", - подумала она и побежала к коню. Тот,  доверчиво
фыркнув, теплыми мягкими губами ткнулся ей в  руку  и,  не  сопротивляясь,
пошел за ней к Федору. Когда они подошли, Федор застонал,  очнулся  и  еле
слышно попросил пить.
   - Пить? - ахнула Мария. - Пить. Ну конечно! Но как же мне тебя напоить?
- Она снова огляделась. "Воду, наверное, можно будет найти  в  овражке,  -
подумала она. - Но в чем принести?" И чтобы не терять времени, подтянулась
к седлу, вскинула ноги и  поскакала  под  уклон  к  заросшему  мелколесьем
оврагу.
   Небольшой родничок, наполнявший крохотное  зеркало,  прозрачным  светом
притянул взор Марии, отразил ее большие глаза и маленькие уши  с  плоскими
золотыми сережками в них. Из родничка  вода  ручейком  изливалась  по  дну
овражка, теряясь в изгибе его прихотливого русла. И судя по тому, что конь
пить не хотел, он уже  приникал  ночью  к  этому  ручейку.  Мария  всласть
напилась сама, затем сильно намочила подол платья, как могла быстро влезла
опять на коня и поскакала к Федору. Там тоненькой  струйкой  она  отжимала
воду в жадно раскрытый рот Федора. И когда он хрипло попросил  еще,  снова
съездила к родничку и еще напоила его.
   Потуже затянув засохшую повязку на боку уже немного пришедшего  в  себя
Федора, она помогла ему, а вернее сказать, сама взгромоздила его в  седло,
и как она это сумела - один бог ведает. Но  взгромоздила,  ибо  надо  было
ради спасения живота как можно дальше уехать от Казани.
   И по пути смекалка Марии еще раз их выручила.
   На больших полянах, за лесом, из которого они  выехали,  увидела  Мария
табун лошадей. И пришла ей в  голову  верная  мысль  -  выменять  на  свои
золотые сережки один-два  бурдюка  кобыльего  молока.  Так-то  к  пастухам
соваться опасно - полонить могут. Ну а если сережки возьмут, то на нее уже
не позарятся, удовольствуются платой, ибо хоть и живут дико и  вдалеке  от
власти своей, но не захотят хлопот с полонянкой, которую обязаны доставить
во всем том, что на ней  было.  Лучше  неплохой  выкуп  взять  -  это  уже
законная добыча. Мария по-татарски неплохо понимала и могла  говорить,  на
что тоже надеялась.
   Сняв Федора с коня, она уложила его на сухую листву  в  густой  чащобе,
сама на коня села и выехала на поляну вскачь. Осадила коня  около  пастуха
преклонных лет, который, сидя верхом, мирно  дремал  на  теплом  солнышке.
Вдалеке маячил второй конный, где-то мог быть и третий. И потому Мария  не
мешкала.
   - Эй, ты! - властно закричала  она  по-татарски.  -  Вот  тебе  золото!
Быстро надои два бурдюка молока.
   Сонный  татарин  резким  окриком,  как  хлыстом,  сброшенный  с   коня,
склонился в низком поклоне и лишь  потом  разглядел,  что  повелевает  ему
женщина, что платье ее грязно, волосы не убраны, лицо не  закрыто  и  конь
утомлен. Но платье когда-то было красиво, конь хоть и утомлен, но хорош, а
сбруя богата. И она протягивала ему две золотые сережки за два  ничего  не
стоящих бурдюка с кумысом. Потому пастух не стал томиться сомнениями.  Кто
что узнает? А молока у него много. Уже два дня из Казани почему-то не едут
за ним, не  берут  бурдюки,  полные  свежего,  едва  начавшего  бродить  и
искриться кумыса.
   -  Возьми,  хаттын-каз  [женщина  (тат.)],  свой  кумыс,  -  суетясь  и
продолжая кланяться, забормотал старик. -  Возьми.  -  Он  сам  приторочил
наперевес  через  седло  два  упругих  кожаных  бурдюка,  туго  завязанных
ремешками. И долго смотрел вслед удаляющемуся вскачь белому коню  с  белой
женщиной на нем, щупая руками две плоские татарские сережки и шепча  хвалу
аллаху, который послал бедному пастуху такую удачу.
   Но не меньшей удачей были эти два бурдюка с  кумысом  и  для  Федора  с
Марией. Целую неделю они теперь, не голодая,  могли  днем  отлеживаться  в
чащобе лесов, двигаясь на север только по ночам. На север,  все  дальше  и
дальше от Казани, от татарского плена Марии и ратной повинности Федора. Да
не так уж теперь и велика была его вина,  ибо  война  в  том  году  так  и
кончилась, не начавшись. Московская партия победила, Сафа-Гирей бежал,  на
престол в Казани сел мирный царевич шах Али. Для брани повода не стало,  а
зря людей московский царь  не  тратил.  И  потому  русское  войско  быстро
собралось,  покинуло  свой  лагерь  и  вернулось  восвояси.  Окончательное
покорение Казани было  отложено,  оно  было  впереди,  но  то  уже  другая
история, и к моему роду она отношения  не  имеет.  Ну  а  пращуры  мои  на
десятый день в далеком лесном  Заволжье  набрели  на  глухой  раскольничий
скит. В дюжине курных изб жили, скрываясь от татар и  от  царских  тиунов,
бедные люди. Сеяли хлеб на лесных делянках, косили  траву,  держали  скот,
молились богу по беспоповскому обряду,  крестились  двоеперстно.  Работали
много, жили трудно, но гордились тем, что никому  налога  не  платили:  ни
Москве, ни Казани. Всего лишь исполу  работали  на  старцев,  что  держали
молельный дом, и того, что оставалось, на жизнь хватало.
   За коня охотно приютили Федора и Марию раскольники, лечили, кормили, ни
о чем не спрашивали. Старцы тоже их  не  донимали  расспросами,  дозволили
жить,  надеясь  на  увеличение  своей  паствы  еще   на   пару   работящих
послушников. Там в лесной тиши и прожили мои пращуры всю зиму. Мария верно
и преданно ухаживала за Федором, раны его зажили, он окреп, вошел в  силу.
И образ Жареного, так круто  изменившего  их  судьбы  и  соединившего  их,
постепенно сглаживался в их памяти, переходя из  категории  живых  в  сонм
живших, оставивших  память,  но  ушедших,  не  задев  душевных  струн,  не
заставив звенеть их тоскливой нотой, бередя прошлое. Мария его полюбить не
успела, а Федор даже иногда чувствовал облегчение,  так  как  был  слаб  и
неуемная сила Жареного подчиняла, давила  и  тяготила  его.  Но  поскольку
Жареный уже переселился в лучший  мир,  они  всегда  поминали  его  добрым
словом, жалея лишь о том, что ушел он не  отпетый  и  не  похороненный  по
православному обряду.
   Иногда они уединялись, дабы кто не подсмотрел, и разглядывали кристалл,
поражаясь причудливым переливам света в нем. Особенно очаровал  он  Марию.
Кристалл был продолговат, напоминая красную ягодку  лесной  земляники,  но
только чистого, ясного цвета,  и  лишь  в  широкой  его  части  выделялось
небольшое отличительное потемнение.  Долгими  часами  в  течение  зимы,  с
головой накрывшись овчинной шубой, или ярким днем, стоя одна на  солнечной
опушке,  Мария  любовалась  камнем,  Всматриваясь  в  его  густую  красную
глубину. Она заметила, что рубин словно оживает на  солнце,  играет  после
ярче и острее. А если полежит  в  темноте  долго,  то  тускнеет,  блекнет,
словно вянет. И Мария полюбила кристалл, когда только  могла,  подставляла
солнышку, носила его на груди и ни  одному  человеку  из  раскольников  не
показывала, а пуще всего старцам. Уже  два  раза  она  уговаривала  Федора
проглотить кристалл, что он делал с полным равнодушием. И спокойно засыпал
после этого. Камень он ценил лишь как драгоценность, которая обеспечит  их
будущее.
   - Продадим, - говорил он, - свое хозяйство заведем, заживем как люди. -
А Мария в ответ задумчиво молчала, загадочными глазами глядя в  пустоту  и
думая, что уже ни за какие блага не согласится расстаться с камнем.
   К Федору Мария относилась ласково, жалостно, но все его сначала робкие,
а затем все более настойчивые попытки близости отвергала. В одну из ночей,
когда они, как обычно, вместе лежали под  овчиной  на  полатях  в  дымной,
жарко натопленной избе, наполненной  кислым  запахом  квашеной  капусты  и
острым, животным духом толокшихся здесь же, на земляном полу, овец,  Федор
стал особенно пылок. Тяжело дыша, рвал на  Марии  единственную  рубашку  и
хрипло шептал:
   - Я же хочу по-божески. Что же ты? - И, встретив сопротивление,  злобно
прохрипел: - В татарах-то небось так не боролась. Иль там тебе  на  шелках
больше нравилось? -  Вскочила  Мария,  руки  заломив,  вскинулась,  горько
зарыдав, упала коленями  на  земляной  пол,  припала  к  теплому  овечьему
курдюку. Остыл Федор, стало ему стыдно. Он тоже  слез  с  полатей,  тронул
Марию рукой ласково, стал утешать,  но  других  слов,  кроме  прежних,  не
нашел: - Что же ты? Я же, Мария, по-божески.  -  Потом  подумал,  помолчал
немного и добавил: - Давай пойдем к старцам, они нас повенчают.
   Но Мария, вдруг перестав плакать, жестко проговорила:
   - Татарином ты меня попрекнул. Да там не воля была моя, а неволя,  плен
насильный. И ни в чем я за то перед тобой и  богом  не  повинна.  -  Потом
обняла Федора и сказала уже ласково со слезами: - Но зачем же  и  ты  меня
сильничаешь? Я от тебя никуда не уйду.  Судьбой  мы,  видать,  друг  Другу
назначены.  -  Здесь  голос  ее  снова  окреп,  и  она  свистящим  шепотом
выдохнула: - Но только на сей раз я хочу, чтобы все было по  православному
обряду, по-русски. Слышишь? - И затрясла  Федора,  затеребила,  словно  он
дитя снулое. - По закону, в церкви, с попом! Никаких старцев!  Беспоповцев
не приму. - И, словно устав, сникла и закончила: - Пойдем спать, Феденька.
Доживем до весны. А  как  солнышко  пригреет  -  уйдем  отсюда.  Домой,  в
Подмосковье, под Каширу. Там и обвенчаемся.
   Что же было дальше с Марией и  Федором?  Того,  кто  будет  читать  эти
записки, я могу разочаровать: дальше все было уже проще,  судьба,  сначала
вывалив на них немалую кучу чудесного и неожиданного, затем освободила  их
от превратностей и приключений вовсе. Весной  они  действительно  ушли  от
раскольников, бедствовали, побирались, но  к  осени  все  же  добрались  в
родное Подмосковье Марии. Там, как они того и хотели, приняли  супружеский
венец. И камень сохранили.
   Федор недолго  искал  своего  места,  его  тянуло  к  тишине  и  покою.
Пристроился служкой в деревенской церкви Михаила Архангела. Служил честно,
истово, к сорока годам у него голос прорезался, и он  в  церковной  службе
стал уже более нужен. Мария и Федор регулярно глотали рубин, и он  дал  им
то долголетие, которое люди по незнанию отнесли  за  счет  их  скромной  и
праведной  жизни.  Наверно,  поэтому  же,  когда  Федор  подошел  годам  к
девяноста,  епархиальный  архиерей,  взяв  на  себя  некоторое   нарушение
церковного устава, произвел безродного и малограмотного Федора в подьячие,
и он в этом малом чине, дослужив до ста сорока  лет,  благополучно  почил,
оплаканный сыном, внуком, двумя правнуками и праправнуком. Последний и был

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг